| Roma |
2016-07-22 |
0 |
0.00 |
0 |
| |
|
| |
("Жизнь каждого человека - это сказка, написанная Богом". - Ганс Христиан Андерсен)
----------------------
Проведаю.
- Здравствуй, Предвечный.
- И тебе здоровья. Входи, присаживайся.
- Ати. Светло и тепло у Тебя. Разреши спросить.
- Валяй.
- Говорят, Ты пишешь?
- Забавно. И о чём?
- Чёл ныне, что человек это сказка Твоего пера.
- Бредят. Рабы Божьи давно сошли с ума. С тех пор чернильница опустела и больше не наполнялась.
- Спасибо за откровение. С Твоего позволения, отклАняюсь.
- Ты только за этим наведался?
- Нет. Извини за тревогу. Желал убедиться в твёрдости веры в твою Благодетель.
- О твоей вере в Меня знаю. А страдания людей и их деток не на моей совести, но печаль моя.
Ступай…
Roman©London.02.04.2016 |
|
| svetmet |
2016-07-14 |
0 |
0.00 |
0 |
| |
|
| |
Она с самого утра ждала звонка. Вытаскивая из шкафа весь гардероб, и перемерив все, так и не смогла решить, что же оденет на первое свидание.
Он обещал позвонить.
Проверив заряд батареи, Она дозарядила телефон. Увеличила громкость на полную мощность. На всякий случай закинула на баланс еще средств.
Телефон молчал.
Они познакомились вчера, когда с Лёлей гуляли по городу. И Он сразу же ей понравился. Такой симпатичный, обходительный, а какая у него улыбка. И имя у него такой романтичное – Роман. Но Лёля все торопила и торопила, не давая возможности поговорить.
Боясь пропустить звонок, Она не выпускала телефон из рук, куда бы ни пошла: туалет, ванная, кухня.
Но Он не звонил.
День подошел к обеду, летняя жара достигала максимума. На улице не было не ветерка, и деревья застыли как на картинке. Воздух все еще был прозрачным, и абсолютно чистое небо зависло где-то высоко.
Телефон лежал на подоконнике «так лучше брала антенна». Она сидела рядом и закрашивала клеточки на тетрадном листке в шахматном порядке.
Он ведь сам попросил её телефона и предложил созвониться утром, чтобы встретится где-нибудь в обед. А Она дважды медленно продиктовала свой номер, наблюдая за тем, как он записывает его. И не подавая вида, убедилась, что Он сохранил контакт, написав ее имя по своему «Ритуля». Ей было очень приятно.
Обещал. А сам не звонит.
Слеза упала на тетрадный листок, на котором уже красовался ее номер телефона, записанный машинально. День перевалил за свою середину, приближая вечер.
Звонок Лёли напомнил ей, что они планировали сегодня сходить в магазин.
- Предки припахали – отмахнулась Она и закончила разговор.
Проверила звонки.
Непринятого НЕТ.
Неужели Он обманул? Тогда зачем записывал и сохранял ее телефон? А может Он забыл?
Ну почему Она не взяла его номер? Все это Лёлина «Будь гордой, пусть парни звонят тебе первой». Вот если бы у нее был его телефон! Она бы сейчас позвонила и выяснила, зря Она ждет или нет.
Родители вернулись с дачи. Она выслушала от мамы недовольство по поводу беспорядка в комнате, не отрывая глаз от телефона. Солнце зашло, осветив небосклон на прощании. На город опускалась ночная темнота. День прошел в бесполезном ожидании.
Не задумываясь зачем, Она схватила домашний телефон и быстро набрала, записанный на тетрадном листе, свой номер. Услышав длинный гудок Она посмотрела на свой сотовый. Сейчас он должен зазвенеть, задребезжать.
Но телефон молчал.
«Сотовый не работает» мелькнула мысль. Поэтому Он не позвонил. Почти успокоившись, Она уже собралась нажать на кнопку отмены вызова, как услышала вместо гудка мужской голос: «Да. Слушаю вас». От неожиданности трубка с грохотом упала на пол. Медленно поднимая ее, Она взглянула на написанный номер своего телефона и все поняла. И только теперь заметила ошибку, предпоследняя цифра стояла «семь», а должно была быть «восемь». Видимо Она так разволновалась, диктуя ему свой номер, что допустила роковую ошибку. Вот почему Он ей не позвонил и теперь уже никогда не позвонит. И Она сама в этом виновата.
Из трубки доносился настойчивый мужской голос: «Ну говорите же»
- Извините – осипшим от подкатившихся слез голосом сказала Она, и отключила вызов.
Слезы градом полились на тетрадный листок с неправильным номером ее телефона. Она сама разбила свое возможное счастье. Что теперь Он думает о ней?
Трубка домашнего телефона, все еще находившаяся в ее руке зазвонила.
- Алло – еле слышно ответила Она.
- Рита? – спрашивал тот же мужской голос, что пару минут назад отвечал ей на звонок.
- Да, - согласилась Она, пытаясь припомнить, когда успела назвать ему свое имя.
- Тогда записывай телефон Романа, – отозвалось с другого конца провода.
Не помня себя, и не задавая вопросов, Она лихорадочно записывала заветный номер на мокрый от слез тетрадный листок.
Мужской голос в трубке медленно продиктовал его дважды, а потом еще раз, спросив, правильно ли Она записала.
- Спасибо - все еще сиплым голосом поблагодарила Она.
- Да не за что, в следующий раз называй свой номер правильно – весело сказал незнакомец.
Наскоро вытерев слезы рукой и высморкавшись в салфетку, Она осторожно, многократно сверяясь набрала записанный под диктовку номер телефона.
- Алло – услышала Она Его голос.
- Рома - выдохнув произнесла Она.
- Ты, пожалуйста, извини, я видимо не правильно записал твой номер. Звоню тебе весь день, а попадаю не туда, но откуда мой номер … - скороговоркой вымолвил Он.
- Это ты извини, - перебила Она - я назвала не правильно, ошиблась в одной цифре, сказала «семь» вместо «восемь».
- Так тебе мой номер дал Олег – обрадовался Он.
- Какой … - хотела было спросить «Олег», но быстро сообразила «какой» - Так значит, его зовут Олег – вслух заключила Она.
- Да, - весело ответил Он – представляешь, я ему весь день названиваю и тебя требую. А он говорит, как найду Маргаритку, так сразу тебе передам. Вот и передал.
Они оба рассмеялись и проболтали всю ночь.
Через год, приглашая гостей на свадьбу, Они набрали тот «ошибочный» номер.
В ЗАГСе, на регистрации, когда родственники и друзья поздравляли их со счастливым событием, к ним подошел высокий, статный мужчина с букетом маргариток и протянув букет невесте незнакомец, широко улыбаясь произнес: «А ты молодец. Я и не думал, что ты позвонишь ему».
- Олег – дружно крикнули жених с невестой и кинулись в объятья незнакомца.
«Дорогой гость» подумали окружающие, видя это картину.
… Своего первенца Они назвали в честь него. И теперь Олег был дорогим гостем на днях рождениях своего тёзки и …крестного сына.
|
|
| Ivy K. Ando |
2016-07-03 |
0 |
0.00 |
0 |
| |
|
| |
Мне необходима эвакуация с прибрежной территории.
Радиомаяк сигналит по всем направлениям: "Вы проходите близ острова Айви".
Два прожектора бьют в кобальтовый купол, их лучи утопают в темноте на подступах к стратосфере. Здесь нет деревьев, только мёртвые орхидеи, высшая точка - тридцать четыре метра песчаного холма, шторм или депрессия - не знаю. Но рекламные щиты на отмели мерцают аквамарином ярче прежнего.
ВАЛИУМ БЕТТИ ФОРД - 12.99$
ПЫЛАЮЩИЕ ВЕКИ ЖАКЛИН КЕННЕДИ - 17.99$
Тысячи коралловых нитей сложились в паутину под моими ногами. Бесшумный ураган. Я будто в стеклянной банке - вижу, но не могу слышать. Депривация ничего не обостряет. Повсюду господа из Сан-Франциско, завёрнутые в пластик барбитураты для Мэрилин, останки клиперов, мачты и реи, тело адмирала Уилкокса: его "Вашингтон" давно отбыл.
Когда-то здесь жили лошади мистера Мошера - пожилого смотрителя маяка, угодившего в капкан больных сновидений. Говорят, он взобрался повыше и рухнул на спиленные водой ходовые рубки, но сломал бедро. Почти трое суток бедняга сходил с ума в агонии и погиб от жажды.
Это глупая тактика самоубийства.
Когда идёшь неправым галсом, становится чертовски трудно.
ЧЕЛОВЕК КУСАЕТ СОБАКУ - 1.99$
БЕЛЫЕ КОПЫ ПРИСТРЕЛИЛИ ГОЛОГРАММУ М.Л. КИНГА - 0.99$
Я не распечатала бы валиум последнего трюма, но люмбаго усиливается. Бритвы в позвонках или стекло под кожей. Словно вчера моё тело собирали с холодного асфальта, пока учтивые санитары готовили мешок. Кажется, я знала одинокого патологоанатома.
Красный и синий. Красный и синий. Красный и синий.
Память - атриум.
Тысячи выходов не имеют никакой практической пользы, если ты увязла в окружностях Вилларсо. А у меня нет и десяти километров, чтобы назвать это бедствием. Кварцевая пыль оседает на роговице, тяжёлые капли въедаются солью в обрывки бралета и надрезы на артериях. Жжение. Разочарование. Злоба. "Вы проходите близ острова Айви".
Над моей головой, по левую руку, к югу от гиперповерхности - лишь могильный планетарий, безводный и чужой. Я хочу выбраться вчера, но сегодня - уже сомневаюсь. А завтра внешне случайные действия вновь окажутся непреодолимым желанием убраться подальше - в безвоздушную бесконечность.
В своём дневнике мистер Мошер упоминал каких-то карателей с британским акцентом, которым нужны были вещицы с "Гарольда Каспера". Они били старика, не подозревая: человек может и не знать, какую ценность несут безделушки для атлантических господ, когда для серого метеоролога они - нечто не в себе. Судя по записям Джона, корабль разъярённых шотландцев больше не прошёл и мили, потерявшись в туманах возле полуразрушенного пирса.
МАДОННА МНОГОЭТАЖНОЙ ПАРКОВКИ - 8.99$
СЕКСУАЛЬНАЯ СМЕРТЬ ФРИГИДНОЙ ДИАНЫ - 52.99$
Я шагаю по линии примитивного мегалита. Океан, точно неуклюжий любовник, бросает к моим стопам бутылки и контейнеры с посланиями о течениях. Тушки промокших чаек с зубным хрустом падают рядом, замирая в причудливых позах. Их перья высыхают как слёзы - мгновенно.
Я помню аспидную пустоту в голове мужчины.
Я не забыла о хлопке, что красной тушью лёг на терракотовый винил.
Гораздо труднее это вообразить.
Джон много и увлечённо писал о призраках, как будто и сам верил своим словам. Убеждая пожелтевшие листы в существовании погибших пассажиров, он рисовал их лица, как бы оставляя потомкам воспалённые видения. Ему никто не объяснил, как работает гидрокодон.
Прежде чем погаснуть, супернова ярко возвещает о коллапсе. Модель дефицита внимания.
"Вы проходите близ острова Айви".
Радиосигнал теряет амплитуду и направленность.
В точке неизбежного пребывания жизнь обретает вялый смысл. Даже в момент нулевой видимости.
Стены волн покрыты пеной. Бофорт поднимает табличку с надписью "двенадцать" и просит меня укрыться в пещере из песка, ведь совсем скоро теплоходы и линкоры встретятся в слепом тангаже.
Убрать гироскопы.
Мистер Мошер походил на летописца цельнометаллического кладбища. Он собирал катастрофы подобно Бермудам. Коллекционер навигационных ошибок. Его глаза сотни раз наблюдали крушения и столько же - скользили по разлиновке винтажного блокнота, регистрируя новые трагедии.
Отключить пеленгаторы.
Трудно сказать, откуда в моей кремниевой шахте взялся костёр, но его тепло вернуло боль. Это значит, что "щёлк, щёлк, щёлк". Блистер за блистером. Иначе - пропала.
ВЫМЫШЛЕННЫЕ БОЛЕЗНИ ДЛЯ СПРАВОК - 43.99$
АМБИВАЛЕНТНЫЙ УЖАС ЗАКЛЮЧЕНИЯ - FOR FREE
Огонь плавит шину по корду, пожирая эстетизм радиальной геометрии. Я вырываю листы из дневника Джона, бросаю. Пламя выталкивает их обратно хлопьями янтарного пепла. Эти светлячки разлетаются, образуя контуры гирлянд, они тянутся к моей шее, как телефонный провод. Красный и синий. Красный и синий. Красный и синий.
"Вы проходите..."
Держать курс.
Эскадра замечает остров, но ничего не может изменить.
МИСС
Моё убежище осыпается, утробные раскаты доносятся сверху. Отовсюду. Это не гром.
Резь в пояснице возвращается разрывом и вспышками на горизонте. Это как выпасть из окна, а перед тобой будут мелькать лишь колоссальные баннеры с предложениями. Я чувствую кровь, струящуюся от разбитого черепа к разбитому сердцу. Кажется, мои кости перемалывает в муку. Подуй на меня.
МИСС
Теперь я всё слышу, Джон. Только ничего не вижу. Но доктор уверяет кого-то: ваша Айви в коме.
Мистер Мошер, мы ходим в мёртвый планетарий, пока бог ходит поссать.
|
|
| kurator Mich |
2016-06-09 |
2 |
2.00 |
1 |
| |
|
| |
За окном медленно падали, кружась в тихом танце, снежинки. Снегопад тонкой ажурной пеленой застилал предновогодний мир. Ксюша стояла перед окном и смотрела на это кружащееся танцующее великолепие и счастливая улыбка озаряла её милое личико. Мир ждал Нового года.
Сквозь пелену снега виднелись окна соседних домов, расцвеченные разноцветными гирляндами. В мягкой пелене падающего снега свет гирлянд казался девочке разноцветными сполохами северного сияния, в свете которого прилетает к детям Дед Мороз и приносит с собой подарки и новогоднее волшебство. Посреди широкого двора сияла огнями большая нарядная ёлка.
Ксюша смотрела на это праздничное великолепие и танцующие за окном пушистые снежинки и вспоминала, как мечтала о таком празднике, видела его в счастливых детских снах. Она отошла от окна, с трудом оторвавшись от волшебного зрелища.
Было тихо. Родители и брат Юра уже крепко спали и лишь уютное тиканье часов нарушало эту торжественную предпраздничную тишину. В гостиной стояла нарядная ёлка, поблёскивая тонкими, отражающими уличные фонари бликами на стеклянных боках игрушек. Завтра ночью папа и мама положат подарки для них. Ксюша верила в Деда Мороза, но знала, что подарки кладёт под ёлку вовсе не он. Подарки, которые он дарит сам особые. Это не разноцветные коробки под новогодней ёлкой. Вовсе не они. Настоящие подарки Деда Мороза – это исполненные желания. Но не простые. Эти желания самые заветные, самые горячие, самые-самые…
Вот и сейчас Ксюша стояла перед окном и благодарила сказочного Деда за то, что исполнил желание маленькой одинокой девочки, услышал его среди тысяч, миллионов других желаний. Ведь этот Новый год был в её жизни особым. Он был первым настоящим Новым Годом. «Настоящим…» – прошептала девочка и слезинка скатилась по её щеке. Теплая счастливая слезинка. Потому что ещё год назад у восьмилетней Ксюши не было никого, ни брата, ни мамы, ни папы, только старая кукла Маруся, которой Ксюша доверяла все свои мечты, радости и горести. Ксюша была всего лишь одной из многих воспитанниц городского детского дома, лишь в снах видевшая, что такое семья. И тогда она пожелала… Ни игрушку, ни куклу… Она пожелала семью. И желание сбылось. Сбылось вскоре после Новогодних праздников. Ксюша обрела семью, о которой мечтала: добрых, любящих родителей и брата-ровесника, ставшего Ксюше верным другом.
Ксюша смотрела в окно на танец снежинок, прижимая к груди Марусю и прислушиваясь к сонному дыханию братишки и вновь загадывала желание. Она хотела поделиться своим счастьем и посылала просьбу сквозь снежную пелену далеко-далеко на север, туда откуда приходит сказочный Дед Мороз… Туда где сияют похожие на новогодние гирлянды сполохи северного сияния… Туда, где рождаются эти красивые танцующие снежинки… И её желание вновь было простым и горячим: «Пусть на этой планете никогда не будет одиноких людей, одиноких детей! Пусть у каждого ребёнка этой планеты будут любящие родители!» |
|
| Ильнур Галимов |
2016-04-12 |
0 |
0.00 |
0 |
| |
|
| |
«Карта – это не территория» - гласит один из постулатов практической психологии. То есть, в данном случае, восприятие и убеждение, относительно реальности, любым человеком называют картой.
Люди различаются по видам этого восприятия. Есть те, которые постигают окружающее в большей степени визуально. То, что видят такие люди, и картинки в их воображении оказывают влияние на их эмоции и внутренний мир. Другие же больше воспринимают реальность через процессы слушания и запоминают информацию в форме звуковых впечатлений. Кроме того, бывают те, для которых лучше всего, если могут прикоснуться, ощупать это физически – тактильно.
В общем, человек всегда обрабатывает информацию в сознании, осмысляет, но оттого какой из видов ощущений больше задействован, будет «крен» в какую либо сторону, то есть искажение действительности.
Очевидно, что есть общие представления и понятия. Но каждый смотрит через призму своих ощущений, переживаний, опыта, мировоззрения, и, следовательно, видит иначе, чем другие.
Когда кто-либо смотрит на часть целого и описывает то, что видит, он прав. Однако целого он не опишет. Порой это бывает не выполнимым. Так как все наши органы восприятия имеют ограничения, пороги. Например, орёл при круговом обзоре способен увидеть добычу на расстоянии 1,5-2 км. Острота его зрения примерно в 4 раза превосходит человеческую. Кошки, в отличие от нас, хорошо видят ночью. Акула может унюхать кровь, смешивающуюся с соленой водой на расстоянии тысячи метров. Летучая мышь слышит ультразвук. И достаточно много примеров того в чем человек уступает другим обитателям планеты.
Планета Земля входит в Солнечную систему, которая в свою очередь, является составляющей галактики – Млечный путь. Можно ли представить мысленно Млечный путь, который мы наблюдаем с Земли? Он включает в себя 200-400 миллиардов звезд. Если даже это пытаться проделать с помощью высоких технологий, то надо упомянуть, что соседняя галактика имеет уже триллион звезд, и так далее. А это всего лишь мизерная часть от 50-100 миллиардов галактик, которые существуют во Вселенной. Так что наличие предела восприятия человеческого мозга тоже очевидно. Следовательно, во всех основных инструментах и навыках получения и обработки информации есть свои пороги, ограничивающие наше восприятие действительности. Несмотря на это, человек видит, слышит, чувствует на столько, насколько необходимо для комфортной жизнедеятельности, стараясь и продолжая расширять свои границы познания там, где это возможно.
Предположим ситуацию: слона завели в большую комнату с полным отсутствием освещения и провели эксперимент. Одного из неосведомлённых в этом опыте людей подвели к слону позволив ощупать одну ногу и вывели. Другому человеку дали потрогать ухо слона. А третьего завели на спину со специального возвышения и также вывели из зала. Когда им будет предложено описать, что было в этой комнате: первый скажет, что это подобно стволу дерева; второй же ответит, это что-то похожее на огромное опахало; последний опишет как холм. Выслушав каждого из них, можно сказать, что он описывает, насколько смог понять, и каждый из них правдив. Но в целом, все трое ошибаются, потому что это был слон и это нечто другое, чем они рассказали.
Так и люди, находясь в своих ограничениях, не способны постичь целое, но могут обратиться к Знанию. А это вернуться к сообщениям, которые открыл сам Творец всего. Он знает, что было, что есть, что будет, и как бы это было, если бы было по-другому. Поэтому Всевышний, создав нас не оставил блуждать в неведении, а ниспосылал Писания, направляя в пример пророков и посланников.
Любое техническое устройство без ознакомления с его инструкцией, «методом тыка», можно запросто вывести из строя. Также человек, методом проб и ошибок может так и не обрести правильных ценностных ориентиров. Поэтому если мы хотим видеть целостно, как оно есть, необходимо изучить описание этого целого нашим Творцом.
Всевышний дал нам по Своей Мудрости такие ограничения, чтобы нас не отвлекало лишнее, и работало то, что нужно для нашей жизни и сделал это достаточным для возможности снискать Довольство нашего Господа в обоих мирах. |
|
| Ильнур Галимов |
2016-03-29 |
0 |
0.00 |
0 |
| |
|
| |
Мысли - наше всё! Восприятие и отношение к жизни очень тесно связано с образами - картинками нашего мозга. Эти образы по методу ассоциаций притягивают к себе - подобные и так далее... развиваясь в нашем воображении. Такие цепочки из картинок: могут бурлить словно водопад или течь как река, а также - пребывать в виде спокойного озера, и это всё может двигаться в разных направлениях, одновременно кружась в разных уголках сознания, в то время как - мы, выкристаллизовав сосредоточены на одной из них, подавляем остальные.
Качество мысли - зависит напрямую от качества этих образов. Допуская негативные, низменные образы, время от времени, человек закрепляет связь между ними, отравляя этим свою жизнь. Из опыта прошлого, из прочитанных книг и просмотренных фильмов, снов и ... продолжают рождаться продукты мыслительной деятельности.
То есть в данном контексте мы - основные творцы своей жизни. Например, читая биографии достойнейших людей, созерцая прекрасное, изучая образы высшего порядка - совершенствуется и ассоциативный ряд наших картинок, и это закрепляется в привычку - улучшать свои мысли, не думать о плохом, как следствие - изменение в лучшую сторону качества жизни.
Если на большой навозной куче вырастет цветок, то пчела сядет именно на него, не обращая внимания на навоз. А муха, если кто-то справит нужду посреди цветочного поля, найдёт именно это место и сядет на него. Так и нам людям надо подобно пчеле, когда ищем благое, всегда видеть благое и стремиться к нему. Это действительно настоящее искусство - ИСКУССТВО ДУМАТЬ. |
|
| Сергей Штеменко |
2016-03-26 |
0 |
0.00 |
0 |
| |
|
| |
Рыжие вспышки и жёлтые точки постепенно успокоились и сгладились в ровную темноту, которая, сдаваясь, бледнела пред исходящим откуда-то снаружи нестерпимо резким белым светом. Распахнулось круглое окно и его источник оказался весьма неожиданным, хотя и странно предсказуемым.
Белоснежное до боли в глазах платье сидящей посреди бескрайнего зелёного луга женщины. Со странно знакомым, прекрасным, но размытым лицом.
-Ты пришёл,-довольный и отстранённый голос её волной перетек от неё ко мне и затопил все окружающее пространство, с яркой зеленью, бездорожьем и безнебьем, и мягкой тишиной, осознавшейся только при вибрации её голосовых связок. Или что там у неё.
-Ты звала, я и пришёл,-довольно неуверенно я создал диалог и прислушался к себе. Окружающее было слишком пластмассовым и для восприятия, и для обратной связи. По сути, я снова был один. Как и всегда. И это мне не нравилось.
-Он там, иди туда,-властный и обещающий жест в сторону(какую? да любую,-это уже в моей голове свистнула мысль и как-то так глумливенько пропищала, что, видимо, выражало её смех), ткань повторила движение скрытого ею тела и ударила по глазам,-иди.
Не поворачиваясь и не оборачиваюсь я двинулся через лес, густой и непролазный, с буреломом, совами и прочей атрибутикой. Это продолжалось довольно недолго, но время, да и пространство этого места совершенно не совпадали с пространством и временем внутри меня, что несколько пугало и завораживало. Все здесь было неожиданным и предсказуемым.
Как этот лубочный дворец, вывалившийся из чащи прямо перед моим носом. (Если сейчас из ворот выйдет Пуговкин, ты даже не удивишься,-пискнула мысль и показала язык). Но увы. Не вышел никто. Вообще. Даже трубным голосом не вопросил, что там обычно вопрошают. Опять эта ватная тишина. И внутреннее ощущение запустения. И внешнее.
Полез на стену. Как оказалось, ворот не было вовсе. По крайней мере там, где я искал. Совершенно гладкие, плотно признанные друг к другу, довольно толстые бревна, заострённые сверху. И я их героически преодолел(перелез). Я был уверен-мне надо внутрь. И вот я прямо внутри. Да и далеко идти не пришлось-моя цель, как я её ощущал, ждала меня прям на стене.
Подозрительно свирепый дедушка в расшитых шкурах и блестящем ободке. Так это ж, корона, и это царь,- воодушевился я,-дедушка же, понятно, да ещё и разодетый. Среди...Суток.
-От неё?-как то недружелюбно проскрипел дед и уставился взглядом староверов прямо мне в рот.
-От кого "неё"?? А, да, видимо, от неё. Вас-то тут двое-ты да она.
-Нас больше. Ты, вот, заявился. Не бывать,-внезапно заорал дед, швырнул что-то в меня и прыгнул со стены в лес.
Этим чем-то оказался грубовато сделанный нож, устрашающего вида и размеров. То ли дед отродясь не метал ножей, то ли вообще не я был его мишенью, но нож умиротворенно лежал у моих ног. Я его поднял.
-Попомни-Ивааан,-донесся из чащобы уже знакомый дедов рёв и далекий хруст веток.
Попомни. Как тут по помнишь? Я закатал рукав и вырезал на руке крупно ИВАН.
Что дальше?
-Ищиии,-стон-вздох сказочно прокатился и зашевелил верхушки сосен. Тоже знакомый, кстати.
Попомни. ИВАН. Ищи.
Надо же как удачно сложилось. Продолжим.
Только пойду другой дорогой, так интересней.
***
Впрочем, изменений не произошло никаких. Может, и произошли, но я их не запомнил. И случилось то, что я и ожидал, да, собственно, и для чего я пошёл в другую сторону. Да. Именно белое пятно, видное издалека, на уже знакомой изумрудной лужайке.
Скорректировав курс, я оставил её далеко слева, но отчётливо видел её жест и слышал голос.
-Идиии и ищииии...
Я пожал плечами. Я и так шёл,и лишние понукания были действительно лишними. И роль Ланселота уже начинала надоедать. Тем более, Иван этот был по-своему забавен.
Ноги вывели меня к небольшому ручейку, компании которого я решил не лишаться и продолжил идти уже вместе с ним. Так мы и шли вдвоём, пока я не остановился у не лишённой очарования избушки, а мой случайный (или нет) спутник продолжил свой путь в одиночестве, как и прежде.
Хозяин домика знал, где селиться. Место крайне живописное, да и хижина совершенно не портила пейзаж, а даже доплняла и подчеркивала, как все здесь было до людей.
Дверь скрипнула и наружу вышел хозяин. Естественно, это был бородатый и косматый знахарь или колдун. Кто же ещё.
С крыльца глядя глубоко в лес и не глядя в мою сторону он буркнул:
-Заходи.
Я зашел. Ну, разумеется. Одна комната. Слева, на полкомнаты, каменный круглый камень, напоминающий алтарь или что-то вроде, по стенам сушеная трава-мурава.
-Покажи руку.
Я показал.
-Другую.
Я снова закатал рукав. Он погладил мою недавнюю надпись и рукав опустил.
-Забудь.
Взял какое-то подобие ведра и вышел.
Из любопытства я задрал рукав опять, но букв уже не было. Только знакомые вены, поры и волоски.
Снаружи послышался шум. Даже не шум, а какое-то монотонное тарахтение. Не усидев на месте, я вышел. Рядом с избушкой стоял измученный колхозной жизнью трактор, и из него неловко выбрался такой же тракторист. Они словно были одним и тем же существом, только в разных исполнениях. Разве что тракторист выглядел более несчастным. Видимо, чтобы увидеть несчастье на лице трактора, нужно обладать изрядной долей фантазии и чувствительности. Или, на худой конец, съесть что-нибудь из вязанок по стенам чудесной избушки.
Тракторист молча протопал мимо меня. Стала понятна его неловкость во время исполнения такой привычной процедуры как вход/выход из трактора-под мышкой у него был свёрток, где-то около метра длиной. Я двинулся за ним в избушку. Никого не увидав внутри, он просто шмякнул свёрток на круглый камень, напоминающий алтарь, и поспешно вышел.
Я подошёл и склонился над свертком. Любопытно же. Даже, вроде, шевелится. Аккуратно разворачиваю.
Ёёё. Младенец. Такой милый. Няняня. Только вместо ступней у него ещё одна голова. Лицом вниз. И короткие светлые волосики на затылке шевелятся от моего дыхания.
Чего тракторист хотел от знахаря?
Я вышел. Никого.
Тут мне в голову пришла, да, опять она-мысль. Говорят,-говорит она мне,-что, если взглянуть младенцу в глаза, то увидишь свою настоящую сущность...
Осторожно подхожу к камню. Наклоняюсь над малышом и смотрю в его бесцветные глаза.
Ничего.
Даже отражения нет.
ДА КАКОЙ ТЫ СВЯТОЙ
прогремел мой собственный, странно жестяной голос у меня же в голове
ТЫ ЖЕ ЧОРТ!!
.и меня снова окутала темнота. |
|
| santehlit |
2016-03-17 |
0 |
0.00 |
0 |
| |
|
| |
Самое ценное в жизни и в стихах — то, что сорвалось.
/Марина Цветаева/
В начале августа на Южный Урал пришла настоящая жара, и, похоже, надолго. На увельские поля будто выплеснули ушат кипятка, и там стало градусов на десять хуже, чем в остальных районах области. Такое пекло, что ко мне в кабинет в открытое окно влетел голубь и пристроился на шкафу напротив настольного вентилятора. Я вхожу, а он смотрит на меня с этаким выражением – мол, я отсюда не двинусь. Наверное, решил – лучше получить веником по клюву, чем добровольно оказаться опять в уличном кошмаре. Впрочем, до прихода уборщицы еще почти целый день, а я – существо миролюбивое.
На следующий день застаю в кабинете у закрытого окна огромного слепня. Он бьется в стекло головой – бум, бум, бум – пока не падает на подоконник. И вертится на спине как сумасшедший.
Боже! Дни начинают гнить с утра – жара просачивается всюду. Жара превратила журналистов в самых ленивых трудящихся, а телефон стал единственным орудием общения и добычи информации. Во взглядах сотрудников на посетителей столько благодарности, что кому угодно разобьет сердце. Если оно есть.
Кончается первая декада августа, но лето все пританцовывает в ритме электросушилки. А вечерами, когда открываешь окно в сад и ждешь прохлады, проклятые москиты вылетают на свою кровавую охоту. Просто кошмар! Но вернемся к реальности….
В двенадцати километрах от Увелки на дороге в Петровку стоит село Марково – одна улица, один магазин, рядом большой дом. В доме живет единственный продавец единственного магазина и по совместительству его сторож. Это к тому, что на гвоздях матицы в его доме висело заряженное ружье, которое по классике жанра обязательно должно выстрелить. Фамилия хозяина – Семисынов. В оправдании ее все его дети – сыновья, а внуки – мужского пола. Собрались как-то вместе под одной крышей – может юбилей какой отметить? Об этом в сводке милицейской не сообщается. А говорится в ней, что семисынята третьего поколения разыгрались в войнушку в дебрях сельской усадьбы, и сынок нашего будущего редактора бабахнул из взаправдашнего ружья деда в двоюродного брата, убив его непонарошку. Со страху в лес убежал и скрывался несколько дней. Потом, голодный и заеденный кровососущей насекомией, вышел к людям согласный на все. Да кто ж его судить будет, несовершеннолетнего?
Разговоров в райцентре – не переслушать! Кому ж не хочется обсудить чужие неприятности? Но событие дало толчок движению в коллективе редакции – не хотим в редакторы человека, воспитавшего братоубийцу. Почему-то уверены были, что райком их поддержит. Петицию составили – мол, так и так: утверждайте нам Ольгу Александровну!
Принесли коллективный документ и мне – подписывай.
Но у меня флотское прошлое, коммунистическое настоящее и на каждый вопрос собственное мнение. Я горжусь своим прошлым и настоящим.
Говорю – привык со своими противниками разбираться сам и один на один, не могу с толпой пинать лежачего.
Не понимают – мол, в коллективе должно быть единодушие: вопрос очень важный, фактически судьбоносный.
В ответ – я во флоте служил, а по кораблю строем не ходят.
Мне – пустое философствование.
Я – есть границы, переступить которые не в силах.
Мне – ты говоришь о том, чего не существует.
Качаю головой – они не только существуют, эти границы, но вы не хуже меня знаете, где именно они проходят.
Мне – мы тоже так думали, а теперь в это не верим.
А я – знаю, что они есть, мне и верить не надо.
Мне – ты идешь против коллектива, однако.
Осталось только хмуро отвернуться к окну.
Мне до смерти надоела эта предсказуемая на безрезультатность возня.
Температура, если верить термометру за окном, где-то под сорок пять.
Обида на природу, досада на коллег, недоверие к затеваемому – все во мне перемешалось, как в мясном рулете. А эти радуются, будто изобрели лекарство от СПИДа. Ладно, в таком разе, я слишком занят, чтобы обращать на них внимание. И вообще, я им не психиатр, мне за это не платят.
Смотрю на себя в зеркало на двери, выкатываю глаза так, что становится видно – там, где положено мозгу быть, ничего нет. Но остается еще одно немаловажное занятие – поковыряться в носу….
Свершилось.
Райком посчитал, что два хищника в одной клетке – это зверинец, и отправил Ольгу Александровну на учебу в ВПШ (высшую партийную школу). А редактором таки стал Семисынов.
Клянусь, я кожей чувствовал, что так и будет – напрасно народ тешил себя надеждами, петиции сочинял, в райком на поклон ходил….
Отвратительная истина.
Весь день был в колхозе «Знамя Октября» - собирал материал о тамошних доярках. Из села прямо домой – в редакцию не заходил. Трудовая неделя закончилась.
Вечером разразилась страшная гроза. Гром грохочет, ветер завывает все сильней, а я сижу у раскрытого окна и млею от восторга.
Ночью долго не могу уснуть и все размышляю – почти ни о чем и обо всем сразу. Чем больше стараюсь уснуть, тем хуже получается. Я будто слышу гул голосов – люди по всему поселку обсуждают мои материалы. Как тут уснешь при таком шуме? Думаю о следующей кандидатуре в герои очерка. Заснуть удается лишь перед рассветом.
Забавно, но, поднявшись в шесть, чувствую себя бодрым. Дорога размыта – бегу выжженным солнцем полем, которое уже парит под его лучами.
Едва воротился с пробежки – звонит телефон. Рановато, однако.
Снимаю трубку, а там – Акулич.
- Ты дома?
Чудесный вопрос!
- Какие планы на сегодня?
- Есть предложения?
- На рыбалку едем с ночевкой, шеф приказал – у него день рождения.
- Что с собой брать – водку? закуску?
- Все будет взято! А завтра – коллективный пикник у реки. Гуляем, старик! …
В конце концов, он все-таки отпустил мою душу на покаяние.
Телефон зазвонил снова после полудня ближе к пяти.
- Ты готов? Дуй до мэня! – сказал Федор и положил трубку.
Я уже предупредил родителей, где проведу нынешнюю ночь. Подхватил рюкзак с вещами для сна под открытым небом и потопал к Акуличу. Возле его дома стояла редакционная «Нива». Семисынов вылез и пожал мне руку.
- Федор Николаевич сейчас придет – полезай в машину.
Сети, лодку и прочее уже загрузили. Вот и Акулич. Редактор за руль.
- Сначала в Кичигино, - говорит Федя.
Шеф был когда-то профессиональным водителем, а движение на магистрали совсем умеренно, так что доехали быстро и молча. Акулич показал, как проехать в нужную часть села, к нужному дому.
Инспектор рыбнадзора Садовой, судя по его приветственному возгласу, воспринял наш визит как приятную неожиданность.
- Вот это да! Какие люди! – воскликнул он с хмельным изумлением.
Акулич поздоровался с ним за руку.
- У шефа день рождения – собрались немного порыбачить. Знакомься – Александр Геннадьевич, Анатолий.
Садовой пожал нам руки и окинул оценивающим взглядом, потом рассмеялся:
- Рыбки захотелось?
Акулич:
- Брось шутки шутить, остряк. К тебе непростые люди приехали – какие еще ох как могут пригодиться.
Садовой выставил руки ладошками вверх:
- Ну, так пригождайтесь.
- Бутылку что ли тебе дать, бестолочь захолустная?
- И заметь, Федяка, таким останусь.
Акулич захватил одну ладонь его и, сжав своею пятерней, проговорил любовно:
- Ловок, бродяга. А хочешь, мы про тебя в газету черканем, как про Захарова – читал?
- В газету, стало быть? – переспросил инспектор с хитрым пьяным прищуром.
- Ага.
- Раз так – в гробу я видел вас.
От неожиданности Акулич рот раскрыл и онемел. Но Семисынов обстановку разрядил – достал из «Нивы» бутылку водки и сунул ее Садовому.
- А я тебя тоже в гробу видел, - сказал Федор ласково, и они оба дружно с рыбинспектором покатились со смеху.
Выбираясь из Кичигино, я думал, сидя в машине – если это и есть нужные связи, то мне их даром не надо.
Поставив сети в запрещенных для рыбалки такими снастями водах Южноуральского водохранилища, выпили водки у костра.
- Ты правильный малый, - Семисынов взял мою руку и стиснул ее своими волосатыми лапами. – Уважительный. А это в наше время – великое дело. И в редакции чего чуть – сразу ко мне приходи. Обязательно посодействую, если над чем задумаешься.
Обычно водка развязывает язык, а у меня в ту ночь вдруг обострился ум. Сам удивился тому, до чего четко работала мысль. Перебирал в уме все, что было известно о Семисынове. Вспомнил День Печати в «Лесниках», когда старослужащие редакции выставили его дураком. Вспомнил подслушанный наезд на Акулича. И вдруг ощутил уверенность, что нет у Семисынова никаких важных связей в райкоме, да и быть не могло. У такого-то! – который не гнушается шантажировать подчиненных? Который может проглотить обиду и утереться? Да никогда! Ни один уважающий себя руководитель не успокоился бы, не поставив на место зарвавшихся «стариков». Избавившись с помощью райкома от Ольги Александровны, он вспугнул остальных – тех, кто писали злополучную петицию. И сам теперь хочет их подкупить. Точно. Сегодняшняя рыбалка и завтрашняя уха на природе затеяны с целью привлечь коллектив на свою сторону. И, между прочим, я теперь вместе с Акуличем вхожу в круг особо приближенных редактора.
Выходило – райком райкомом, а положение его остается шатким. И сегодня мне предстояло решить – по какому руслу направить свою профессиональную жизнь.
Старался не упускать ни одного слова редактора. Семисынов все время делал намеки, но оставалось еще что-то важное, чего он не упоминал. Надо было разгадать.
С этого-то перепутья и вынес убеждение, что каждому человеку назначена судьбой единственная дорога. Ведь мог я, как и все, подписать ту петицию, и сейчас бы не пил водку в обществе шефа. А он бы усиделся в кресле редактора и, глядишь, через месяц-другой вышиб меня из редакции, как подозрительный элемент. Однако судьба решила быть мне с нашим шефом, дабы направить на уготованную жизнью тропу.
Когда опорожнили две бутылки водки, Семисынов предложил мне де юро возглавить сельхозотдел, оставив радио.
- С Татьяной Зюзиной я договорюсь. Ручаюсь, она примет мое предложение. А дальше положись на меня. Никаких затруднений – останешься довольный.
Акулич бросил на него быстрый подозрительный взгляд.
Семисынов холодно сказал:
- Я никогда не вру людям, которых считаю друзьями. Только не хвастайтесь. Говорить с народом буду я – нет смысла злить кого-нибудь.
На том и поладили.
Наутро еще до рассвета поплыли с Федором снимать сети.
Оставшись наедине со мной, Акулич резонно заметил:
- Похоже, в любимчики выбиваешься.
- А ты в нелюбимчиках?
- Это уж не твоя забота. Твое дело – запомнить, что я тебе оказал услугу.
Что-то неладное учуял Федя в предложении Семисынова стать мне заведующим – подозревал какой-то подвох и слегка был встревожен.
- С нашим редактором ухо надо держать востро, - предупредил. – Он коварный, как бес. Вот увидишь – очень скоро заставит нас следить друг за другом и стучать ему. Кого не сломает – выгонит.
Я покачал головой – даже не счел нужным ответить, только сказал:
- Ты же подписал петицию – и ничего?
Акулич замотал головой:
- Не надейся, что с тобой такой номер прокатит – Семисынов всегда и во всем ищет исключительно свою выгоду.
- Какая выгода ему от тебя?
На Федино молчание:
- Уж не засланный ли ты казачок, а?
Акулич, после паузы:
- Знаешь, старик, какая черта мне в тебе не нравится? Ты всегда говоришь то, что думаешь.
- А надо говорить….
- Надо говорить то, что надо говорить… иначе карьеры не сделаешь.
- А я ее делаю?
- Во все лопатки.
Надолго замолчали. Федор выбирал сети, я любовался природой.
Дивная ночь была на последнем дыхании. Перевернутое небо отражалось в воде.
- Ничего, разберемся – змея еще не гремит хвостом. Или ты, может быть, полагаешь, что с дурнем снимаешь сети?
Я имел в виду, что пока не чую подвоха – не знаю, понял ли Федя. Готовясь ответить на зов судьбы, примерял на себя личину будущего завотделом. Достаточно поздно – ведь мне уже почти тридцать – но зато с барабанным боем моих очерков.
Впрочем, не считал себя чем-то обязанным Семисынову. В редакции я работал, помалкивал и наблюдал – и убедился за эти месяцы, что против других мне отпущено с лихвой ума и смелости; просто не представлялось еще случая проявить их в экстремальной ситуации. Неподписка петиции не в счет.
На воде было свежо и тихо. Озноб пробирал. Крупноячеистые сети, вытягиваемые из темной воды, удивляли обилием рыбы.
- Э, старичок, тут и на пикничок хватит, и домой вернемся не с пустыми руками, - радовался Акулич.
Я вежливо наклонил голову, показывая, что слушаю с интересом. А мысли мои далеко. Ах, какие муки сожаления испытывал я теперь, что не подписал петицию против Семисынова. Мне не раз доводилось слышать народную поговорку – жабу готов проглотить, лишь бы другим насолить – но только теперь до меня полностью дошел смысл этих слов. И жабой в данном случае представлялась дружба с редактором. Потому что к отчаянному желанию снова стать свободным от эксклюзивного его внимания примешивалось мучительное сознание, что мне некого винить, кроме себя самого. Ведь все уговаривали, а я не послушался. А это, быть может, был глас Божий!
Вспомнил улыбку шефа и впечатление, какое она производила. Это не было ответом на удачную шутку – его улыбка обнажала его истинную сущность, которая мне не нравилась. Очень возможно, что свежеиспеченная дружба наша будет не самой искренней.
- Чему ты лыбишься? – в сердцах буркнул Федор. – О завотдельстве мечтаешь? А Зюзину куда – об этом ты думаешь?
Я посмотрел на него, натянув вежливую улыбку:
- Если сумею умереть со словами «жизнь так прекрасна», ничто другое не имеет значения. Если сумею умереть с верой в себя, ничто другое абсолютно не имеет значения.
На обратном пути в Увелку безрезультатно пытался уснуть. Сердцем чуял – приближается самый опасный в моей журналистской жизни период; период, чреватый, пожалуй, даже катастрофой. Семисынов недвусмысленно дал понять, что очень на меня рассчитывает – но в чем, интересно знать.
Высаживая меня возле дома, шеф спросил:
- Надеюсь, Анатолий, мы сегодня ночью обо всем с тобой договорились?
- Я в этом уверен, - ответил серьезным тоном.
На востоке уже всходило красное солнце. Утро сулило нам ясный солнечный день.
И он выдался поистине великолепный.
На берегу реки, где мы организовали пикник, стоял шум и гам.
- Да, только тут и можно расслабиться в полной мере, - сказал я и лег на кинутую в траву штормовку. – Дома-то рыбу заставили чистить.
Нина Михайловна улыбнулась в ответ, помешивая ложкой на палке уху в ведре. Поощряемый ее вниманием Акулич рассказывал о рыбалке. А я не принимал участия в беседе – с головой ушел в свои мысли.
Открыл глаза на голос подошедшего шефа.
Федя с заговорщицким видом подмигнул мне и хитро улыбнулся.
Ночное напряжение вернулось в душу. Разгадка была где-то рядом и, однако, все время ускользала. Чего-то не хватало – какой-то крошечной детали, которая подсказала бы нужное направление. Да Бог с ним – со всем этим!
С моего ложа открывался замечательный пейзаж – высокие тополя в темно зеленой дымке листвы, блистающая под лучами солнца вода реки, переживший засуху разноцветный ковер поймы. В природе текла своя жизнь – суетная, неразмышляющая, жадная до впечатлений. И на какое-то мгновение остро так ощутил свое одиночество. Как это странно – быть субъектом вселенной и при этом таким одиноким.
С самого начала пикника возникло подозрение, что Семисынов раскусил меня – что на самом деле я не в восторге ни от его покровительства, ни от предложенной должности. Он что-то подозревает. Настолько, что стоило почувствовать себя человеком, идущим по минному полю – одна ошибка, и все кончено.
Впрочем, это не имело никакого значения – я решил пустить все на самотек.
- Есть проблемы? – проводив шефа взглядом, склонился ко мне Акулич.
- Ничего такого, с чем бы я ни смог справиться.
Это было сказано, скорее, для собственного успокоения.
- Для того, кто понимал, что вчера говорили вечером, не составляет труда сложить два и два. А нам лучше успокоиться и посмотреть, что будет дальше. Никакой политики – я просто хочу плыть по течению.
Не знаю, понял ли меня Акулич. Впрочем, он превосходно играл роль всезнающего и вездесущего фаворита шефа. Отличная игра – браво, Федя! Не забудь выйти на авансцену, раскланяться перед восхищенной публикой и получить цветы за безупречно сыгранную роль.
Уха готова! А еще гора дома жареной рыбы, салаты, хлеб, водка. Но….
Сидящие вокруг накрытой скатерти чувствовали себя скованно, несмотря на выпитое и кажущуюся непринужденность беседы. Шеф принялся всех развлекать, рассказывая разные истории из студенческого быта в ВПШ.
- Вот это жизнь! Литры кофе, никакой еды и постоянные споры, как сделать мир лучше….
Без труда преодолев в себе желание предаться ностальгии о своих студенческих похождениях, отдал должное жареным налимам. Занятие более приятное и вдохновляющее, чем полупьяный треп. А настрой глубоко философский – чему суждено случиться, произойдет: не мне это отменять. Короче, я старался казаться невозмутимым и, кажется, преуспел, но сам-то знал, что сильно нервничаю. Случись в компании наблюдательный глаз, уж он бы заметил, как пульсирует жилка на шее и напряжена мимика, и то, как я тщательно пережевываю каждый кусок.
Как-то незаметно оказалась у меня в собеседницах Зиночка Попова.
- Сколько вам было лет, когда вы уехали из Увелки?
- Поиграем в интервью? – как-то невежливо ответил я.
Завотделом промышленности крутила в пальцах стаканчик с водкой и через стекло рассматривала мое лицо.
- Я знаю о вас только по слухам.
- Если я расскажу о себе, это что-то изменит? – продолжил дерзко.
- Скорее всего, нет.
- И все-таки вы хотите выяснить, каким это ветром меня занесло в районную газету? Для чего? Чтобы лучше меня узнать?
- Чтобы отличить правду от вымысла.
- Превосходно!
- Неужели?
- Так много обо мне болтают?
- По слухам, вы бросили жену с маленьким ребенком и не платите алиментов.
- И вы верите этому?
- Возможно, была причина.
- Я бросил семью, чтобы стать свободным.
- Значит, все, что о вас говорят, правда?
- Не знаю всего, что обо мне говорят, но кое-что верно.
Погрузился в воспоминания. Институт, завод – крушение семьи и амбициозных планов сделать карьеру. С этим вернулся домой. Здесь выпал шанс, и я надеюсь им воспользоваться – остальное дело истории.
- Скажем просто, однажды мы поняли с женой, что не нужны друг другу, и решили расстаться.
- И это все, что вы можете рассказать о себе?
- Пока да.
- Вы не ответили на мой первый вопрос, - продолжала настаивать Зина.
Я притворился, что не понял, но потом нехотя сказал:
- Уехал поступать в институт сразу после окончания школы. Привычная жизнь навсегда изменилась. С первого захода ВУЗ осилить не удалось, вернулся в студенчество после службы в погранфлоте. По залету женился, но сумел убедить себя, что жена – единственная и неповторимая. Да так, что потом вырывал это чувство с кровью….
- Вырвали?
- Девушка одна помогла.
- Увельская?
- Нет. Она погибла.
- Печально. Но вы не отчаивайтесь – где-то на свете и ваше есть счастье.
После продолжительного молчания, в ходе которого Зина проанализировала мои ответы, вновь заговорила:
- Маленькая нестыковка в ответах. Сначала вы сказали, что расстались с женой, поняв, что не нужны друг другу – причем же здесь кровь из сердца и погибшая девушка?
- В моем прошлом множество таких неувязок и нестыковок.
- Что вы хотите этим сказать? Оценка поступка зависит от настроения?
- Вас, в самом деле, это интересует?
Она стояла на своем:
- Мне хотелось бы это услышать.
Да, в моей личной жизни были те еще факты, но рассказывать об этом никому не собирался.
- Профессионализм заедает?
- Понятно. Не настаиваю.
Ну, и прекрасно! Мои отношения с моими женщинами – это моя тайна, о которой не хотелось говорить с посторонним человеком. А теперь особенно – ведь я стал стратегом, рассчитывающим свои действия только на победу. И еще – хочу сделаться человеком, который умеет играть обстоятельствами по своему усмотрению. В моей натуре, похоже, это было заложено природой во имя выживания и защиты. Я собирался много работать, тратя минимум времени на отдых. Но, даже отдыхая, надо продолжать думать о делах, так как древняя самурайская мудрость гласит – если отрываешь взгляд от меча, битву начинаешь проигрывать.
- Извините, не знал, что после бессонной ночи и выпитой водки от меня потребуется быть искрометным собеседником.
В глазах у Зины промелькнуло лукавство.
А я смотрел вдаль за реку, восхищаясь спокойным умиротворенным видом окружающей природы. Лазурное небо, зеленый простор поливного поля, уборочный комбайн и машины, снующие за ним. Непроизвольно отыскал глазами Семисынова и стал изучать его профиль. Даже отсюда было видно, что человек себе на уме. Неискренняя улыбка, бесконечные поклоны, речи полные заискивающего хвастовства….
Само очарование – подумал и подавил неожиданный приступ презрения.
Словно почувствовав мою внутреннюю борьбу, шеф повернул голову и бросил на меня долгий изучающий взгляд.
Демонстративным движением я сделал большой глоток из стакана и с серьезным видом продолжил игру в интервью с Зиной Поповой.
- Откровение за откровение: каково себя чувствовать на дне рождения шефа, против которого вы подписали петицию?
- Что вы хотите этим сказать?
- По логике вещей – коллектив был против назначения Семисынова; райком не прислушался к мнению журналистов; естественная реакция – все подают в отставку.
- А что же вы не подали?
- Я не подписывал.
- Предусмотрительны?
- Мне больше нравится – дальновиден.
Зина насупилась, размышляя.
В это время всем разом дружно захотелось поиграть в волейбол в кругу. Торопиться некуда, а спиртное таки ударило в голову. Масса закуски и выпивки еще оставались на «достархане». Все шло отлично. Но меня не отпускало нервное напряжение.
Акулич заметил это и сказал:
- Все будет хорошо! – не переживай.
- Может, скрестить пальцы на удачу?
Соблазн сделать это был почти непреодолим.
Погода стояла отличная. На нежно голубом небе без единого облачка сияло огромное, проникающее во все уголки солнце. Настроение у народа стало вполне созвучно царящему вокруг торжеству радости и света. Извозившись в песке и соке травы, мы полезли купаться, прогоняя как назойливую муху неприятную мысль о раскаленном воздухе и палящих лучах. И пусть небеса пышут зноем, настроение коллектива теперь искрилось, подобно бликам солнца на воде.
И снова Зина оказалась рядом.
- Признайтесь – вы готовитесь взорвать мир своими очерками?
- Если удастся. И не весь мир, конечно, а его маленькую частичку – Увельский район.
- Невероятная скромность!
- Кажется, вы недооцениваете мои способности.
Солнечные зайчики весело играли на глади воды. И я озорно улыбнулся Зине:
- Скромность – препротивнейшая привычка моя, сознаюсь. В моем списке дурных привычек, от которых надлежит избавиться, она стоит третьей после курения и влюбчивости. Но, отвечая на ваш вопрос – как я оказался в районной газете? – без ложной скромности расскажу. Закончив ЧПИ (челябинский политехнический институт), два года тщетно пытался сделать карьеру инженера на станкостроительном заводе.
- А просто инженерная должность вас не устраивала?
- Плох тот солдат…. Даже дворник мечтает стать управдомом.
Зина сокрушенно покачала головой:
- Это мужское все – карьера, лидерство…. Есть много таких профессий, где совсем не хочется продвижения по служебной лестнице.
- Журналистика, например? Согласен.
- Или театр, где можно быть популярнее главрежа. Да мало ли.
- Что, по-вашему мнению, преследует шеф, собрав на свой день рождения людей, еще вчера дружно его отвергавших?
Не поднимая глаз, Зина нервно хмыкнула и пожала плечами.
- Вы поступаете благоразумно, не спеша с ответом. Лично я подожду, чем это закончится. Может случиться так, что подзавязку пикника всех подписантов известного документа шеф собственноручно будет топить в мутных водах реки Увельки.
На эти слова Зина хихикнула и отыскала глазами Семисынова. Тот играл в водное поло так увлеченно и рискованно, что скорее о его безопасности стоило думать.
- Пойдемте, грибы поищем, - предложила Зина, указав на ближайший лесок.
День был жаркий; солнце, стоявшее высоко в мареве пустого неба, безжалостно жгло деревья и редкую сухую траву. Все замерло в березовом колке. И странные мысли рождались при виде этого запустения. Мне вдруг стало казаться, что на реке Коелге в пещере Титичных гор вот-вот откроется заветная дверь в странный и неведомый мир. Она зовет меня. Мне пора. Престранная идея, ничего не скажешь. Наверное, стоило написать об этом книгу, чтобы избавиться от навязчивых видений. Теперь я уже не тот сумасбродный юноша, которого многое озадачивало и смущало. Я стал старше и умнее. Все глупое детское осталось позади – розовые долины возле Падающей Воды, радуга без дождя над плато. Все эти естественные стадии взросления уже в прошлом. С тропы Познания я перешел на тропу Созидания – и решил: надо что-то делать в жизни и для себя.
Солнце жгло немилосердно. Вытирая с лица паутину и пот, мы выбрались из пустого колка – без грибов, без ягод. Хотелось пить. Вернулись к оставленному «достархану». И тут я вдруг сообразил, зачем мы здесь.
- Скажите, а на подарок шефу ко дню рождения в редакции скидывались?
- С этим в порядке все. Так вы мне скажите, наконец – как вы попали в редакцию? и что вас в ней удерживает? карьера? другие цели?
- Направила Демина, принял Кукаркин – это по поводу как попал. А вот что удерживает…. Есть кабинет, стол, стул, свет; с земным притяжением все в порядке – что еще надо человеку с высокоразвитым абстрактным мышлением?
- В чем же оно выражается, абстрактность вашего мышления?
- В понимании фундаментальной связи всего сущего.
- Где-то я это уже слышала.
- Вряд ли. Уверяю вас, уважаемая коллега, эта связь – плод моих размышлений. Вы живете и работаете в ожидании зарплаты; шеф наш – головокружительной карьеры из шоферов в секретари обкома партии; а я живу в ожидании интересного, загадочного, судьбоносного явления – ну, к примеру, контакта с инопланетянами. И в этом черпаю свой жизненный оптимизм. Есть ли на свете хоть одно стоящее дело – как то приобретение дачи, машины, квартиры – в котором я мог бы проявить хоть сотую долю моих умственных способностей? Нет, таких дел нет. Отчаиваюсь ли я по этому поводу? Угнетен? Разочарован? Нет. Я спокоен и жду своего часа.
- Что ж, я очень рада, - поспешила сказать Зина Попова. – Но при чем здесь районная газетенка? Вы могли бы ждать своего часа… ну, я не знаю… в пещере отшельника – ничто не отвлекает от ожидания.
Я вздохнул и ловким движением скрутил пробку с бутылки минералки.
- Пейте, - протянул ее Зине.
Она поискала глазами чистый стакан и, сокрушенно покачав головой, припала губами к горлышку. Утолив жажду, протянула бутылку мне.
- Попробуйте объяснить связь всего сущего.
- Ну, это как бы иллюстрация принципа социализма – от каждого по способности, каждому по труду. Скажем, карьерист бьется над своей карьерой, а, по сути, двигает прогресс.
- Ага! А вы в это время отлеживаетесь в пещере, поджидая инопланетян?
- Я в это время работаю в районной газете.
- И это позволило вам преуспеть в карьере?
- Но заметьте – без всякого на то моего желания.
Зина посмотрела на меня со странным вниманием.
- Вы так считаете?
- А почему нет? Смысл в том, что все происходит помимо нашего желания – жизнь, как водная стихия, выталкивает на поверхность то, что пригодно к плаванию.
- Например, нашего редактора.
- Как кусок дерьма.
- Я думала, вы друзья.
- Он почему-то тоже так думает.
- Так откройте ему глаза.
- Спросит – скажу, не спросит – к чему?
- Это ваш принцип?
- Это мой принцип – не противиться воле случая.
- Как у Толстого. Но ведь Ленин доказал, что это – самообман.
- Кому доказал? Мне – нет.
- Что ж, с точки зрения вашей аргументации вы возможно правы. Но как же быть остальным?
По-моему, Зина была в растерянности – более не знала, чему верить в этих пьяных бреднях. В течение сегодняшнего пикника ей пришлось пройти через такую сумятицу моих откровений, что ее психика не была в состоянии остановиться на чем-то стабильном, что обеспечило бы относительно приемлемое чувство веры и душевный покой. Или посчитать меня шизонутым – что проще всего. И ее затуманенные алкоголем мозги отказывались далее анализировать – она устала и была подавлена. Возможно, не нашла в моих рассуждениях ничего интересного, чему бы можно было поверить, и снова погрузилась в самоанализ. Подошла к пониманию, что своим любопытством испортила мне праздничное настроение. И все же успокоила себя мыслью – если делать то, во что веришь, то все будет хорошо. Далее она поверила, что, испортив человеку пикник, следует хотя бы извиниться.
Конечно, самым правильным, отрезвляющим и разумным было бы прекратить эту дискуссию и что-нибудь съесть или выпить. Она покажет Судьбе, кто здесь хозяин.
Но Судьба тоже решала этот вопрос.
К нам подрулил Семисынов, который старался держать все под контролем.
- Если у вас интимные темы, меня здесь нет.
- Как же вы услышите наш ответ, если вас здесь нет? – фыркнула Зина.
- А почему бы мне самому не предложить тему? – спросил шеф.
И предложил. И они с Зиной принялись ее обсуждать, а я молча наблюдал за происходящим, чувствуя себя отсутствующим.
Семисынов тронул меня за плечо.
На миг показалось, что я вернулся из далекого путешествия на другую планету, где царили мир и спокойствие, было светло, и играла музыка. Теперь чувствовал себя таким расслабленным, что даже лень было дышать.
А шеф:
- Ведь ты не дурак – надо отдать должное – однако повторяешь ошибки всех умных людей: считаешь всех остальных дураками.
Я спрятал раздражение за улыбкой:
- С чего вы решили?
- С твоих материалов. К чему эти очерки? Вся мировая пресса делает тиражи на репортажах, а мы занимаемся топографией чужих пупков.
Слова Семисынова вызвали профессиональный протест выпускницы журфака, а меня заставили призадуматься. Его слова обидели и одновременно раззадорили. Медленно расправил плечи, испытывая странный холодок, словно сунулся головой в холодильник. Этот покусывающий кожу холодок предчувствия был знаком. Тихо и яростно прошептал:
- Если вам что-то нужно от меня, дайте знать, но не смейте упрекать меня за мои поступки: за всем, что я делаю, моя ответственность.
Я весь дрожал от напряжения и ярости. Однако холод медленно и как-то виновато начал отступать. Попытался своими чувствами проследить его уход, как внезапно был остановлен голосом шефа, скрипучим и печальным, как завывание ветра:
- Мне очень жаль; мне очень жаль, но истина гласит моими устами.
Я догадывался, что Зина просто так не сдастся, но сам предпочел выждать, не вмешиваясь. Когда их спор закончился вничью, и Зина отошла на зов подруг, я спросил шефа напрямую:
- Не знаю, что вы затеваете, но догадываюсь. Если вам нужна моя помощь, не озадачивайте меня так.
Шеф повернулся ко мне:
- Я сделаю вид, что ничего не слышал, чтобы не задавать тебе вопросов, ибо знаю, твои ответы только взбесят меня.
И проворчал что-то еще, чего я не расслышал.
Последовавшую затем тишину нарушал лишь шум веселящейся компании.
А. Агарков
февраль 2016 г
http://anagarkov.ru
|
|
| Ильнур Галимов |
2016-03-14 |
0 |
0.00 |
0 |
| |
|
| |
«Я знаю, Что и Как писать!» - произнёс, хлопнув дверью, выходя из редакции, тучный мужчина, лет пятидесяти с проплешиной на голове. От него пахло потом. Пот был постоянным его спутником. Невроз и сильная впечатлительность, наработанные годами, не позволяли узнать того бравого солдата, который эффектно выражал свои мысли и смотрел на всё прямым, открытым взглядом, при любых обстоятельствах действуя чётко и решительно.
То было время его юности и начала зрелости, когда Поли был «гол как сокол», не держался за этот мир и был отважен до всяких приключений. Обладая отзывчивым и благородным сердцем, при первых сообщениях, добровольцем, он отправился на войну и прошёл её, отличившись боевыми заслугами, отмеченными наградами.
По прибытии с фронта - влюбился, женился, переехал, появились дети, увяз в семейной рутине, от всех отдалился, и заметным стало изменение Поли. То ли – это было от того, что он боялся уже что-то потерять, то ли из-за слишком сильной зависимости от своей жены, которую - превознося он постепенно, но наверняка, усадил себе на шею и позволял верховодить им, понукать и помыкать. Здоровье Пола также, потихоньку, начало сдавать, как следствие - он был вынужден подыскивать работёнку, с минимальными физическими нагрузками. Итак, Пол стал автором статей и постоянным сотрудником газеты «Эхо времени», публикующую темы «на злобу дня», но как обычно - под заказ. В этот раз Поли выпала возможность описать события войны, из первых уст. Главный редактор просил послушать воспоминания кого-либо из участников этих суровых тягостных, полных лишений обстоятельств.
Так как своё прошлое Пол не освещал, никто и не догадывался, что эту статью он напишет, повествуя глазами очевидца…
Джону предложили выполнить картину на холсте, побуждающую вдохнуть полной грудью, выпрямится, гордо подняв голову идти семимильными шагами в светлое будущее. Он про себя восстановил отпечаток в своей памяти. Нет, он его тогда не отобразил на полотне, но вынул из файлов прошлого, выгравированного синапсами мозга. То был багровый закат, уходящего за горизонт солнца, а на переднем плане тоненькая паутина, со спускающейся нитью, покинувшего своё жилище паука.
Сегодня Джон – уверенный в себе, волевой, оптимистичный бизнесмен, который со своими сыновьями ездит на охоту, ходит в спортзал, радуется их успехам в учебе и победам в чемпионатах всех уровней. А его красавица супруга с дочерями занимаются конным спортом, изучают языки и пишут картины. Но тогда… Тогда, тридцать лет назад, когда Джонни было около двадцати, он лежал скучая, считая себя угасшим, не состоявшимся творческим человеком, не имеющим интуиции и каких-либо мало-мальски способностей для самореализации. Он увидел этот закат и поймал себя на мысли, что видимо это и его закат, так как не востребован. А пустая паутина казалась символом его безнадёжного одиночества, потому что вместо того чтобы обзавестись к этому времени близкими, надёжными людьми успел нажить лишь вредные привычки. Казалось это край. Но нет! Ещё раз нет! Именно здесь Джонни взял себя в руки и свою судьбу, запущенную на самотёк.
Джон, погрузившись в свои воспоминания, прошептал себе: «Я знаю, Что и Как писать!» …
Возможно, вымышленные персонажи не стоят сопереживания, я не знаю. Но я знаю…
|
|
| valeri |
2016-02-29 |
0 |
0.00 |
0 |
| |
|
| |
Отец попробовал в жизни всё мыслимое и немыслимое........
Мы живём в большом дворе, который окружают три четырёхэтажки и что творится в нём все видят и знают.
Мой племянник познакомился с негритянкой. У неё два сына шести и восьми лет.
Теперь перейду к главному.
Июль. Жара. Папа ходит по двору в одних шортах. Отсидка в тюрьме оставила на его теле целую картинную галерею.
На спине просто огорномная наколка (сидит чёрт на полумесяце и играет на дудке, а сверху надпись - КТО СКАЗАЛ, ЧТО НЕТ ВОДКИ НА ЛУНЕ. На правом плече- Сталин, на левом Ленин, на груди надпись- НЕ СТРЕЛЯТЬ ! На левой руке, ниже локтя православный крест и надпись- НЕ ЗАБУДУ МАТЬ РОДНУЮ, на пальцах - КОЛЯ и год рождения, вобщем есть на что посмотреть.
И вот он ходит по двору, а за ним бегают два негритёнка и орут: " Дедушка ! Дедушка!" Соседи с открытыми ртами застыли в окнах.
И опять :" Дедушка ! Дедушка"!
Папаня разворачивается и говорит:" Какой я вам дедушка, в душу мать "! |
|
| valeri |
2016-02-29 |
0 |
0.00 |
0 |
| |
|
| |
Нашего деда расстреляли в 1937 году.
Приехали ночью. Забрали и увезли. Бабушка с мамой возили ему передачки в тюрьму.
Их принимали,когда его уже не было в живых.Так продолжалось полгода.
Неужели у тех военных, которые брали эти крохи и скорее всего сжирали, не вставал поперёк горла этот вдовий кусок хлеба политый слезами ?
Прошло много лет и мы получили письмо, что дед реабилитирован. Причина смерти - расстрел. Потом мы узнали от нашей тётки, кто сделал на него поклёп и продал.
Это был наш близкий родственник.
Его давно нет в живых, но его дети и внуки посещают нас. У меня к ним плохо скрытое чувство неприязни. Я понимаю, что они не виновны ни в чём, а ничего поделать не могу.
|
|
| valeri |
2016-02-29 |
0 |
0.00 |
0 |
| |
|
| |
Было смутное время, когда за три колоска могли подвести под расстрельную статью.
Она и спрятала эти пару колосков в карман своего платья. Бригадир давно имел на неё виды. Подошёл, взял за руку и отвёл в сторону.Предложил два варианта,- или она идёт с ним в постель , или он заявит в соответствующие органы. Выбор пал на первый вариант.
Через девять месяцев родилась девочка, её назвали Таней, а мать ещё ласково добавляла - Колосок. Девочка была прелесть как хороша. Промчалось время, Таня вышла замуж и в счастливом браке родила двух сыновей, но мама так и продолжала её называть Колоском.
Когда Таня стала бабушкой её мать почила, унеся в могилу тайну её появления на свет. |
|
| valeri |
2016-02-29 |
0 |
0.00 |
0 |
| |
|
| |
Лежу один в палате. Заходит профессор Рёсслер и говорит мне, мол сейчас привезут одного пациента, но пусть меня это не шокирует. Ввезли кровать два крепких парня, в тёмных плащах. Профессор сказал, что охрана здесь, в Beschtralungs Klinikin Erlangen совершенно ни к чему.И ещё он сказал, что диагноз у меня, такой же как у нового пациента и его тоже уже прооперировали.
Все вышли.
Ты сел на кровать. Я узнал тебя сразу. Путин. Мы почти ровесники и ты первым предложил перейти на “ты“, тем более, что оба говорим по-русски. Меня немного шокировал твой чёрный халат, как судейская мантия.
Снимай, сказал я, в шкафу у меня найдётся, более подходящаяя одежда. Ты ответил, что если снимешь халат, то с него может осыпаться такое,- мир содрогнётся. И тем не менее, снял и мы вместе затолкали его в синий пластиковый мешок для мусора.
Ты надел мой спортивный костюм зелёного цвета и ещё пошутил, что это цвет НАДЕЖДЫ.
Нам принесли ужин, мы в полном молчании поели. Каждый посмотрел телевизор и потом уснули.
Среди ночи ты проснулся, сел за стол и что-то усердно писал. Когда лёг спать, я подошёл к столу и начал читать.
Это было стихотворение, написанное безо всяких исправлений, но почерк был какой-то разляпистый. Я переписал начисто и оставил лежать на столе. Когда нам принесли завтрак, я рассказал тебе, что ты написал стихотворение и если не возражаешь, я тебе его прочту...
Крик :“ За мной “! И все рванулись. Даже сосны встрепенулись.
Начат бой.
Кто о пулю враз споткнулся, кто-то кровью захлебнулся.
Раж с судьбой.
Да, куражится злодейка. Ну-ка, полную налейка !
До краёв !
За безусого парнишку, что вписала в свою книжку.
Кто таков ?
Звали попросту, Иваном. Ворожина взял обманом.
Штык воткнул.
Позже будет похоронка, а сейчас пока воронка.
Ветер дул.
Кудри шевелит златые, а глаза уже пустые.
Жизнь - игра.
Убиенных примут врата из которых нет возврата.
Всё, пора.
Небеса кромсали роту на отпущенную квоту.
Трети нет.
За собой захлопнув двери, старшина считал потери.
Звон монет ?
То медали “За отвагу “, тем кто присягнули стягу,
Полегли.
Честь свою не замарали и Россию защищали,
Как могли.
Звали попросту, Иваном.........
Когда я закончил, ты сказал, что именно так видишь русский патриотизм и долго смотрел в окно.
После завтрака, мы ходили по корридору. Справа и слева в палатах лежат люди, или приговорённые или с надеждой на излечение.С пол-часа мы делали с тобой этот больничный променад. Потом был обход и профессор сказал, что у тебя хорошие шансы на излечение.Время до ужина прошло в полном молчании. Потом опять телевизор и сон. Ночью ты встал и опять начал писать, но в этот раз подходил к окну и недолго постояв возвращался к столу. Потом лёг спать. Я подошёл к столу и на листке было опять твоё стихотворение. На этот раз с помарками. Я его просто переписал начисто.
Утром после завтрака я прочитал его тебе
Заплутал среди сосен опять,
Их всего было три в чистом поле.
По моей необузданной воле,
Все дороги разъехались вспять.
А хватило б тропинки одной,
Что приводит к родному порогу.
Стал Всевышнего звать на подмогу :
“ Надоумь, что же делать, родной “ ?
Патриарх лобызает в уста,
Веры мало в нём, только пороки.
Со служаками нет и мороки,
Им тернового мало куста.
Натрамбуются перед постом,
Запивая церковным винишком.
А когда разгуляются слишком,
Осеняют друг друга перстом.
Все дороги разъехались вспять,
По моей необузданной воле.
Их всего было три в чистом поле...
Заплутал среди сосен опять.
Ты подошёл и обнял меня.
Проглотили таблетки (химию) и отправились на облучение. Термины у нас почти совпадали. После обеда на тебе уже был другой костюм, но тоже зелёного цвета (видать телохранители постарались ).
Наш променад по корридору не отличался от предыдущих.
Каждый думал о своём.
Опять ужин. Телевизор. Ночь и опять ты подошёл к столу и так неистово писал, чёркал, писал, чёркал, писал. Я даже видел, как по твоим щекам катились слёзы. Я переписл начисто твоё стихотворение. Утром перед завтраком прочитал его
Однажды храмы Бога, как ракеты,
Рванут зарницею злачённых куполов.
Покинут Землю, отыскать ответы.
Какие нам ещё нужны ЗАВЕТЫ,
Чтоб не склонять в грехах своих голов.
Как сироты останемся с сумою,
Небесной маны больше не видать.
Последний раз в росе ладонь умою,
И распрощусь со сценою немою,
С надеждою на БОЖЬЮ БЛАГОДАТЬ.
Возможно снизойдёт, но если даже,
Отказано мне будет,- всё пойму.
Не замараю веру в Бога в саже,
Но пусть перстом мне только лоб помажет,
Я трудною стезёю шёл к нему.
Когда-нибудь вернутся храмы, точно
И тот, который часто посещал.
Заранее прости, что жил порочно,
Прощаться не положено досрочно.
И так все краски слишком насгущал...
Ты подошёл ко мне и мы по мужски обнялись и оба заплакали.
И вдруг я улышал от тебя два слова - ТАК БУДЕТ.
Потом был обход врачей и профессор сказал, что ты здоров и завтра можешь ехать домой.
Ночь мы оба крепко спали.
Пришло время прощаться. Я проводил тебя до лифта. Мы обнялись и ты спросил, что бы ты мог для меня сделать. Ответ мой был краток. Когда-нибудь ты пройдёшь по зелёному лугу и подойдёшь к зелёной трибуне в шикарном зелёном костюме и скажи только два слова - ТАК БУДЕТ. И это будет самым дорогим для меня подарком.
Внизу тебя ждало немецкое такси без всяких телохранителей. Ты сел и такси медленно тронулось в путь.
Я зашёл в нашу палату и подошёл к окну. Таксист увидел, что я машу рукой на прощание и остановил авто. Ты вышел и увидел меня в окне.
Помахал на прщание рукой и стал что-то говорить и я понял, ты сказал - ТАК БУДЕТ.
Очень надеюсь, что зелёный цвет надежды ты привёз в Россию.
Удачи тебе и ЗДОРОВЬЯ ! |
|
| Николай Зубец |
2016-02-21 |
5 |
5.00 |
1 |
| |
|
| |
«Вами прокурор интересуется», – сообщил мне по телефону редактор районной газеты, где иногда я помещал свои рассказы. Не так в рассказах что-то или вообще? Дел никаких пока что не имел с прокуратурой. Редактор добавляет: «Он телефон для вас оставил – обязательно позвоните». Я записал, звонить не торопился. Да, прокурор района… Однако…
В рассказах вроде ничего такого. Да безобидные они, всё больше про колхозы, гоняли по которым. Не я гонял ведь, а меня! Но про них почему-то охотнее пишется. Молодость там! Там просторы и воля. Да, гоняли, но всё-таки – воля! Без надоевшего начальства, без особых забот, без семейных каких-то заданий. Но самое главное – молодость. Почему же ещё – мне скажите – воевавшие любят войну вспоминать?
Вспоминаю, пишу. Вот, посевная в Синих Липягах. Названье каково! В воронежских краях оно ещё и нарицательное для всякой глухомани. Село, в самом деле, от трасс в стороне, но не маленькое – целых два там колхоза тогда, раньше было аж три, говорят. Нас человек десять – научные сотрудники из университета, которых партийная власть сумела забрить в трактористы. Старшим был Николай – статный бородач, любитель попеть под гитару и весельчак. С ним везде хорошо – бывают искристые люди. Самый младший – кавказец Артур – лаборант, он ещё первокурсник юрфака, вечерник. Маленький, щупленький. Меня в первый день удивил – спросил, как я, научный сотрудник, поехал в старой, несолидной куртке. Пожурил вроде. Сам был одет в дорогую кожаную – сразу видно, что впервые в механизаторах.
Трактористов не хватало, нас запрягли по графику, который, наверно, и на каторге не снился никому: 12 часов работы, 6 часов отдыха и снова так, и снова. Один парнишка утомился так, что ночью в общаге вскочил с криком страшным, всех разбудив, и дёргал кровать за грядушку, вроде как тракторные рычаги – ему приснилось, что свалится вот-вот в овраг. Да, многие поля там окаймляются оврагами, опасно ночами работать. Но, как везде, суровость строгих норм, хоть и направленных на высшие, благие цели, должна уравновешиваться чем-то. Здесь – тем, что нет почти контроля, мы вскоре поняли.
Нас разобщили сразу, развели по сменам, только выход на работу каждый сам не пропустить старался. Но я заметил, что неопытный Артурчик почти всё время отирается в общаге или в своей нарядной куртке ходит по селу.
– Когда тебе на смену? – спрашиваю.
– А у меня выходной.
Какой к чёрту выходной? Мы толком и поспать не можем. Он с председателем договорился. Ну, ладно – умеет, значит. Так на тракторе его и не видел.
Колхозная власть отчиталась, конечно, что весь парк тракторов задействован полностью. Для них – это самое главное. Но польза этой каторги невелика была. Мы – загнанные лошади. Минуты нет по-настоящему вглядеться в красоту вокруг. Гектары, рычаги, не опоздать на смену! Вот, я весь день с 8 и до 8 тружусь, отдыхаю до 2 ночи, и сонным снова вкалывать аж до 2-х дня! Но нет фактически контроля никакого – только в мехотряде при получении трактора. Ну, новое поле ещё покажут. Вот, чувствую, засну. Подъеду к лесочку и сплю до утра в грохочущем тракторе.
Просыпаюсь на рассвете в кабине монстра гусеничного, смотрю – солярка на исходе, а мне ещё пахать, пахать. Плуг отцепил и погнал налегке на заправку, очень резво погнал, чтобы сон улетучился. Уже почти у мехотряда как подпрыгнул тяжёлый трактор на большущем ухабе! Мне понравилось. Ведь, вообще-то, я мотоциклист, любил на Яве всякие аттракционы. Порхающий трактор! Развернулся и с обратной стороны на этот ухаб ещё посильней разогнался – мощный кайф! Пару раз покаскадировал – душу отвёл. В безлюдном отряде заливаю солярку, откуда-то подходит сторож, интересуется, чего это я там крутился и рыкал мотором. Регулировал, – говорю, – двигатель. Недоверчиво смотрит, да и бог с ним. А вечером перед новой сменой на минуточку в клуб заскочил. Разок потанцевать успел! Вижу, вывешивается стенгазета, у неё молодёжь местная сгрудилась. Во весь лист нарисован трактор с ангельскими крылышками, растущими из гусениц, а в тексте моя фамилия врезается в глаза. Оперативно работают пропагандисты, только, вот, в поле кроме наших почти никого!
Между прочим, именно там, в Липягах этих Синих, впервые пришлись по душе мне частушки. Раньше слыхивал их в исполненье старух нарумяненных. А залихватские частушки так мощно пробирают именно, когда их молодые красивые девчата задорно и провокационно с пританцовкой выдают! Но некогда девчатами заняться. Лишь наш красавец бригадир смог изловчиться при этой каторге и даже спать в общагу не всегда являлся.
И вот, вспахали всё, прокультивировали, а сев уже без нас ведут. Расчёт. Не разбогатеть, конечно, но мы и не рассчитывали очень. Заминка – в кассе нет наличности, мы ждём. Собрали рюкзаки, сидим в правлении. Нет среди нас уж юного Артура – он ничего не заработал, даже должен за еду остался, но с помощью дипломатичного нашего бригадира как-то всё урегулировал, ждать ему нечего.
Вот, всё – ушёл и последний автобус. И ровно в этот час колхозному экономисту приходит мысль, что деньги можно и занять у продавщицы в магазине – все там прекрасно знают всех. Потом уже понял, что это был, скорей всего, отлаженный манёвр увеличения дохода торговой точки. Действительно, ещё не вечер, нам делать нечего, получены деньжата – какая мысль сама собой приходит в голову сплочённой группе мужиков? Клич брошен, скинулись.
А раз мы не уехали по их вине, должны нас покормить? Столовая и не закрылась почему-то. Конечно, просим соорудить прощальный ужин в общаге прямо. В одном же здании, да и начальство общее. Они упёрлись – мы знаем, дескать, чем это всё кончается.
– Чем же?
– А вы не понимаете? Наверняка уже бутылок нанесли.
– Ну, выпьем немножко… Вкалывали ведь у вас.
– Мы это знаем, проходили – побьёте всю посуду, всё, извините, заблюёте и изгадите. Мы и постельное бельё уже забрали – спите на матрасах.
Протест! К нам было хоть однажды замечанье? Мы ж культурные люди. Кто тут безобразничал у вас? Это, наверно, были всякие алкаши с заводов. А мы из у-ни-вер-си-те-та! Из самого научного центра всего Центрального Черноземья! Мы – научные сотрудники! Мы, если и выпьем, то чуть-чуть совсем, из уваженья просто к Синим Липягам, уж мы себя вести умеем. Как можете нас сравнивать со всякой пьянью! И на голых матрасах спать не собираемся! Будем жаловаться в обком партии, как обращаются с механизаторами из государственного университета!
Они посовещались и всё же накрывают длинный стол нам прямо в нашей комнате. Тут, несомненно, роль сыграло и обаянье бригадира – он просто завораживал колхозных дам. Белую скатерть приносят и вилки кладут какие-то другие по всем банкетным правилам, расставляют бокалы. Постели застелили заново. Явили уваженье к культурным людям.
Торжественность! Бригадир держит речь. Ребята тосты изрекают. Но вот, Николай извиняется, что должен покинуть нас – девушку вспомнил. И очень патетично власть мне передаёт. Отдал бразды правления застольем!
Вообще, я пьянки никогда не затевал, а чаще даже не участвовал. Но здесь, в разгар мероприятья, так неожиданно для самого себя, как будто бы под управленьем высшей неодолимой силы, стал действовать согласно ситуации. Оглядел ряды полупустых бутылок и заявил:
– Есть предложение, уважаемые коллеги, – по трояку собрать!
О, как же не люблю я коллективные поборы! Но здесь я лично обличён! Кто возразит? Засуетились все, и добровольцы вызвались сходить. Как же легко подбить народ на скверные дела! Особенно легко, когда ты – хоть какая власть. Уже не вспомнить тостов, тем более речей, хотя они касались, несомненно, достойных мировых проблем, но только помню я, как чаще всё вставал, слегка уже качаясь, и заявлял, что снова поступило предложенье. Вот парадокс колхозный и, может быть, всеобщий – в делах сомнительных неясные, туманные команды как раз приводят к чётким и конкретным воплощеньям.
Но тут закрылся почему-то магазин, нас это просто возмутило. А за столом уже немало неведомо откуда взявшихся друзей из местных, которые дом продавщицы знают. Прекрасно как, что все кругом друзья!
Меня вдруг посетила и мудрая идея – распорядился всем денег на автобус отсчитать и отложить отдельно. Вот только тут себя и похвалю! Финансы таяли.
Потом и продавщица перестала дверь нашим открывать. Но верные товарищи, которых видели впервые в жизни, любезно вызвались найти нам самогон.
Вот, дальше помню плохо. Куда-то мы ходили. Потом мне рассказали, что была и драка. Кого-то из воронежцев обидели на танцах, мы там порядок сразу навели, но, хоть убей, не помню ничего, хотя, как говорят, и там руководил.
Проснулся, хватаюсь за часы – минут пятнадцать остаётся до автобуса. Кричу: «Подъём!» Как получилось, что лежу одетым на кровати бригадира, причём своими кирзачами прямо на подушке белоснежной?! Ребята спят, кто на полу, кто под кроватью. А Николая нет. Что с головой? Как будто я кружусь на карусели! Ору, толкаю всех. Загажен пол, наполовину скатерть съехала. Под ногами осколки посуды, еда затоптана, катаются бутылки. Бррррр!
Ребята повскакали. Хватаем рюкзаки и мчим к автобусу. Навстречу Николай – его рюкзак, конечно, захватили. Общагу так и бросили открытой.
Я думаю, что долго не забудут в Синих Липягах ребят научных! Но жалоб после не было – мы, видимо, не очень далеко ушли от общей массы.
Увы, не довелось нам оценить всю прелесть этих мест. Коварные овраги в свете фар засели только в памяти. Потом уже слыхал, что липягами называют красивые лесочки на пригорках, которые издалека на фоне горизонта синеют нежно в дымке. Что делать, придётся съездить – посмотреть!
Вы спросите, а что же с прокурором. Откладывал долго непонятный звонок. Районный прокурор, как оказалось, прочитал в газете парочку рассказов и… вспомнил ту поездку! Да, в Липяги! И лично пожелал дать отзыв!
Тот самый маленький Артурчик в куртке кожаной! Юрфак окончил, приглашает в гости. Уж он-то что запомнил в Синих Липягах? Однако… Ещё повесткой вызвал бы!
|
|
| santehlit |
2016-02-20 |
0 |
0.00 |
0 |
| |
|
| |
Сначала неизбежно идут: мысль, фантазия, сказка.
За ними шествует научный расчет, и уже,
в конце концов, исполнение венчает мысль.
/К. Э. Циолковский/
Привычные размышления о соотношении удачи и невезения в моей судьбе с некоторых пор стали для меня непосильной задачей – голова стала плохо соображать. Впрочем, нет, это я вру и пытаюсь себе польстить – на самом деле такой дурак я по жизни, а еще пытаюсь убедить себя, что невезучесть свою сам придумал! Тем не менее….
С Ольгой Александровной отношения так и не вернулись. Я видел: она ждет от меня объяснений, но все, что смог после возвращения из Ангарска – одарил начальницу уныло-храброй улыбкой. А что прикажите делать – кланяться? целовать ручки? или просто сказать какую-нибудь банальность? Ведь я практически бросил ее, увлекшись молоденькой девушкой. И теперь прощения просить как-то не то: осквернение памяти любви к той, которой уже нет – дело дурное и бесполезное. Это выше моих сил!
В июне мы много времени проводили вместе. Не то, чтобы это входило в мои планы – инициатива всегда исходила от нее. И потому – если женщина хочет, то почему глупому парню не пойти ей навстречу? Теперь этой инициативы не было, а я ходил горем убитый. И если бы не работа….
Первые дни после Ангарска чувствовал себя колхозной коровой, о которых много писал в своих материалах – неповоротливой, туповатой и закусанный мрачными мыслями, будто слепнями.
Не стану делать вид, что я не думал о своей великолепной подруге – с ней было много проще, чем… ну, чем с другими знакомыми дамами. С ней мне не приходилось из кожи вон лезть, чтобы развлечь ее, или следить за своими словами, или ломать голову, пытаясь сообразить, что она хочет. Ольга ничего не скрывала – она обо всем всегда говорила напрямик.
Теперь этих отношений нет, и надо было чем-то заняться – например, спасти мир от капиталистической заразы или построить коммунизм в одном отдельно взятом сельском районе. Просто так существовать я не мог.
В мае, помнится, пытался наехать на Увельский пищекомбинат. Думал – расчешу гриву самому товарищу Казанцеву, и статей моих будут бояться все руководители помельче. Не получилось – я об этом уже рассказывал.
Не получилось кнутом, почему не попробовать пряником?
Извлек из кармана авторучку, снял с нее колпачок, придвинул чистый лист бумаги – ну-с, что мы имеем? С головой непорядок, но мозги, слава Богу, у меня работают. В этом я был абсолютно уверен. Или ошибался? Или производительность у них теперь ничуть не выше, чем у мебели в кабинете?
Жара июля так подействовала? – у всех сотрудников вид усталый. Или они скорбели вместе со мной? Теперь в редакции редко можно услышать смех, а сплошь и рядом хмурые взгляды – мастера пера стали меньше прикалываться друг над другом. Что за приколы? Да, пожалуйста. Как вам такой тост – желаю собравшимся приятной смерти! Полезет выпивка в глотку? А ведь суть нормальная – что же лучше может быть приятной смерти? Теперь…. Трудно разыгрывать других, когда собственная жизнь кажется сплошным приколом. Мне это ужас как не нравилось.
За прежние годы жизни в Увелке успел заметить, что лето здесь поразительно соответствует характеру местных жителей – долгое, медлительное, душное, оно сонно ползает по выжженным до звона крышам, сочится изнуряющим зноем по улицам, от которого поневоле становишься вареным и расслабленным. Два засушливых из пяти предусмотренных в планах партии хлеборобных сезона жадно впитывают влагу из каждого клочка возделанной земли и заставляют разморенных людей искать хоть какую-нибудь тень, чтобы укрыться от немилосердного жара. В завершающем году 11-ой пятилетки неспешное южноуральское лето вне плана и уже в третий раз сходило с ума.
Я сидел в относительной прохладе кабинета и смотрел на чистый лист перед собой так, словно вся Увелка принадлежала мне – что не соответствовало действительности. Я владел только своими мыслями. Улыбнулся первой из них, но в этой улыбке не было дружелюбия. Она скорее говорила: «Настанет день, и все образуется, все встанет на свои места. Дайте срок!».
И сказали мне мои мысли – ты будешь избранным; не хочешь? мало ли чего ты там хочешь: будешь и все! пиши, давай! что писать? вот тебе тема – герой нашего времени: пиши очерк о полезном тебе человеке и сделай его героем; не умеешь? научишься – куда ты денешься? потянешь – не барышня; это только с непривычки кажется, что тяжело, зато сам в шоколаде будешь; не прибедняйся – ты этого хочешь; ах, объективности хочешь? честь журналиста страдает? тебе пока их лучше не знать – спокойнее будешь спать; вопросы есть?
Мысли коварные и ничуть своего коварства не стесняющиеся. Спорить с ними – занятие утомительное. Тем более подсказали (навязали?) на роль героя очерка Виктора Ивановича Захарова, председателя колхоза имени Ленина. Думаю, стоит попробовать, но, конечно же, все обстоятельно обдумав.
Увлекшись темой, потерял ощущение времени настолько, что не успел заметить, как пролетел рабочий день. Правда, он закончился в редакции, а для меня еще передача на радио.
С чего начать? – обдумывал я статью о Захарове, неторопливо шагая к узлу связи в радиостудию. – Следует ли рассказывать факты биографии или сразу о нынешнем результате жизненного пути? Председательство в колхозе – это исполнение мечты или ее кончина? Кстати, поражение – это не конец пути, если ты его пережил: знаю по себе. Интересно – а если Захарова как следует напоить, вывалит он все, что на душе, не помня, кто перед ним? и наутро будет о сказанном бурно жалеть. Или сожалеть будет о выпитом? А что до откровений со мной…. Возможно, он столько не выпьет.
Вступил в мысленную полемику с героем будущего очерка.
Чем же я заслужил ваше внимание, товарищ из редакции? Неужели всему виной мои стиль общения и манера одеваться? Или я вам подсознательно напоминаю какую-нибудь сволочь, с которой вы когда-то имели несчастье столкнуться?
Досадливо поморщился – такие вопросы могли бы возникнуть, выйди в свет статья о пищекомбинате. Тогда бы конечно – все от меня ожидали подвоха. Сейчас-то чего?
Могу объяснить, Виктор Иванович. Дело не во мне – дело в вас. Мне кажется – вы очень умно и искренне можете ответить на вопрос: кто ты есть, человек развитого социализма? Почему вы? Да хотя бы потому, что я еще не имею опыта общения с категорией людей подобной вам. Но, отзываясь на впечатления, хочу сказать – я на вашей стороне по основным вопросам социума. Вот такие вот классовые проблемы привели меня к вам. Нет, не пытайтесь с ходу что-то возражать, подтверждать или вслух размышлять над услышанным. Потом, когда будет время, спокойно, наедине с собой все это обдумайте.
Считаете, поможет? Хотя… в любом случае, о таких вещах задумываться следует. Очень много интересного можно узнать о жизни и о себе, если, конечно, не кривить душой и принимать все как есть. А вам не приходило в голову, что обо всем этом я за свою жизнь наслушался на партийных собраниях и районных пленумах – причем так наслушался, что меня от этих разговоров уже тошнит?
Настолько, что вы даже подумать об этом не решаетесь?
Это я вам сказал? Или вы сами придумали?
Если вы действительно могли что-то подобное, значит, я не «придумал», а «угадал».
Да ни хрена вы не угадали! Мы перестали об этом думать просто потому, что много об этом говорим – отпала необходимость. А вы вдруг решили меня жизни поучить? Может, хватит ерундой заниматься, и займемся своими делами? …
Я уже поднимался в радиостудию.
А когда «оттрындел» новости в микрофон и потопал домой, сильная фраза пришла на ум – «я услышал в обычно спокойном и размеренном голосе собеседника искреннюю боль и горечь».
Запланировал поездку в колхоз – добрался и разыскал Захарова. Наскоро обменявшись приветствиями, Виктор Иванович вдруг понес совершенно несуразную чушь о лесных ягодах, птичках и ежиках, непостижимым способом привязав все это к лесам поселка Дружный – где непременно и вот прямо сейчас товарищам из редакции надо побывать. А ему, простите, некогда…. И так ловко заморочил нам головы, что мы опомнились, только глядя на пыль из-под колес удаляющейся председательской черной «Волги».
- Каков! – укоризненно заметил Федя Акулич, изыскав, наконец, достаточно дипломатичное выражение для своих наверняка нецензурных мыслей. – Если нет для нас времени, неужели нельзя просто объяснить?
Я вздохнул и достал сигареты.
Интересно мы побеседовали с парторгом колхоза.
Иосиф Завадский:
- Я же шахтер на пенсии – решил вот в село перебраться. В сельском хозяйстве не великая дока, но в людях-то разбираюсь. Если все пойдет как надо, через пару лет мы тут понастроим….
Он рассказал нам о планах хозяйства.
- Если получится, будет здорово!
- А, правда, что паспорта всех колхозников хранятся в сейфе у председателя?
- Захаров раздал. Я с ним ругался, а он не послушал – вот райком-то задаст ему!
- И народ разбегается?
- Не то чтобы весь, но уехали… в основном молодежь.
- Жилье строить будете – вернутся. Специалистами с образованием.
Вспомнил нашу поездку сюда с Ольгой Александровной – как хотели меня женить доярки. Теперь я могу точно сказать – пустое! На женский вопрос забил прочно и основательно, чтобы поменьше усложнять себе жизнь.
Ну, чего ухмыляетесь? При моей работе это и правда только дополнительные сложности создает. Стоит взглянуть на мое лицо и сразу становится понятным, как мне все женщины безразличны. Кроме одной. Но ее уже нет.
Навязываться дамам теперь стало противно моей натуре. Затолкал свои чувства поглубже, где о них можно не беспокоиться. Хожу по жизни с обычной миной, выражающей покорность судьбе и готовность стоически перенести ее очередной неприятный сюрприз. Даже если случится такое, что женщина вдруг всерьез понравится, то я охотнее откажусь от мысли о взаимности, чем попытаюсь ее добиться.
Впрочем, важно не то, что есть на самом деле, а как я считаю сам. А я искренне убежден, что большинство женщин внимания не обращают на мужчин, которые их не добиваются – значит, оставят меня в покое.
Считаете – перекос у человека в мозгах? Да пусть будет! Все разъяснения и увещевания пройдут мимо – что-то исправить можно только естественным путем.
Отчаявшись добиться чего-то по телефону, Захарова решил выцепить на партийно-хозяйственном районном активе.
Покрутился перед зеркалом, изучая себя со всех сторон, и пришел к выводу, что выгляжу, как идиота кусок – патлы до плеч, печатка на пальце, кулон на шее, футболка, джинсы. О чем честно сказал вслух.
Присутствующий в кабинете Акулич не преминул плюнуть ядом:
- Что, если башка не похожа на прошлогодний стог, морда выбрита, а одежда чуточку шикарнее мешка из-под овощей – твоя затрапезная личность уже чувствует себя ущемленной?
- А тебе бы только поиздеваться! Кстати, твой галстук на шее в такую жару – перебор.
- А ты не забыл, куда мы идем? Тут все рассчитано – товарищей из райкома следует впечатлять!
- Тогда отправляемся!
Нам предстояло работать раздельно – Федя шел снимать актив, а я на Захарова. На неуловимого председателя колхоза имени Ленина, чтобы написать о нем очерк. И как это вообще делается? – дай бог памяти….
Прежде чем успел перебрать в уме возможные варианты от Аграновского, мы уже оказались в здании райкома КПСС. Незнакомый высокий мужчина приглашающе взмахнул рукой:
- Проходите, товарищи, в актовый зал, рассаживайтесь.
Где же Захаров?
- Сейчас разберемся, - решительно заявил Федя и потопал вперед, увлекая меня за собой.
Я-то хотел поискать снаружи, но вполне могло статься, что Виктор Иванович уже где-то сидит в кресле. Зал был наполовину заполнен, но позиция у входных дверей была неудобной – видны в основном затылки, и редко кто сидел вполоборота, высматривая входящих. С гордо поднятой головой двинулся вперед, чтобы от сцены внимательно рассмотреть всех присутствующих.
Вот он – лапочка! Протиснулся к креслу, в котором грузное тело Виктора Ивановича истекало потом.
- Я что-то пропустил? Здравствуйте!
Захаров пожал мою пятерню и отозвался охотно:
- Самую малость – занять место поближе к открытому окну.
- Что ж, будем маяться в духоте.
Собеседник едва заметно повел плечами.
- Самое то для рассуждений о судьбе урожая.
- Ну, может, полезное что услышим. Говорят, доктор наук приедет из Троицка.
- А вы все в хлопотах своих – ищите яркого представителя социалистического реализма?
- Яркого представителя я уже нашел – ищу ответ на вопрос: чем социалистические ценности отличаются от общечеловеческих? К примеру, есть вещи, которых нормальный человек просто не сможет сделать. Не может и все – что бы ни стояло на кону! Потому что после этого уже не идет речь ни о чести, ни о достоинстве – ты просто перестаешь быть человеком.
- И вам необходимо знать мое мнение, иначе вы просто умрете от любопытства на радость всем вашим врагам?
Я смахнул пот со лба и грустно кивнул:
- Да, это действительно так.
- Странной мне кажется ваша работа – это, когда врать не хочется, а приходится.
- Благодарю за комплимент. А теперь можно и о деле.
- Общечеловеческие ценности я одобряю, но у нас ситуация несколько иная. К примеру, орава моих колхозников – не самых худших людей, не трусов и праздных тупиц – хотят чего-то добиться в жизни, только не знают, что именно и как. В город стремятся на поиски счастья. Запереть в сейфе их паспорта и не «пущать» из села технически несложно, но кем бы я был после этого? Не говоря уж о том, что из нескольких сотен недовольных, получил бы настоящих, убежденных и непримиримых врагов, имеющих веские причины меня ненавидеть. И в лице моем колхозную власть. У себя под боком, между прочим. Мне это нужно?
- Но ведь побег народ из села!
- Но ведь не весь! У тех, что уехали доброй волею, есть хорошие шансы избавиться от молодецкой дури и вернуться. У озлобленных – никаких!
Захарову уже стукнуло пятьдесят, и его жесткие курчавые волосы выбелила и посеребрила седина, но на лукавом лице этого жизнелюбца еще не обозначилось морщин. Пронзительные карие глаза были по-прежнему молоды, а взгляд юношески безмятежен и тверд, ибо Виктор Иванович не привык терзать свой мозг отвлеченными проблемами. Но под этой внешностью скрывалось сострадательнейшее из сердец – одинаково отзывчивое на жалобы колхозников, плач ребенка или жалобное мяуканье котенка. И пуще всего на свете страшился он, как бы его эта слабость не была кем-нибудь подмечена.
Но безошибочным крестьянским инстинктом селяне очень скоро раскусили нрав председателя и, зная, что собака, которая громко лает, кусать не станет, беззастенчиво этим пользовались. Воздух то и дело сотрясали угрозы выгнать с работы или лишить трудодней, но ни с молочно-товарной фермы, ни из полеводческих бригад никто не был выгнан, и только один механизатор не получил зерна на трудодни в колхозе имени Ленина – был пойманный на его хищении.
Новая политика партии в селе приносила свои плоды.
Советская уверенность в завтрашнем дне порождала неуемную жажду жизни, алчную тягу к доступным благам, и колхозники со страстью, изумлявшей свидетелей-горожан, предавались радостям бытия. У них уже было достаточно денег, чтобы хватило времени и на развлечения – а развлекаться они любили. Дело всегда, по-видимому, можно бросить ради свадьбы, дня рождения или праздничного стола по случаю вручения грамоты – не проходило недели, чтобы в селе не возникало повода закатить всеобщую пьянку.
Виктор Иванович так и не сумел, вернее не смог до конца слиться с такой жизнью. Слишком большая часть его души была посвящена идеалам партии – но он отдавал должное этим людям, и со временем их открытость и прямота, свобода от многих условностей и умение ценить человека по его заслугам стали вызывать в нем уважение.
Многое изменилось в нем с тех пор, как райком рекомендовал, а коллектив избрал его председателем. В институте учился работать с землей. А, вступив в должность, должен был уметь вести хозяйство и управляться сотнями работников различных профессий. И у Захарова получалось – он умел и в самого непутевого из них вдохнуть энергию созидания. Быстро навел в колхозе порядок, придав сельскому производству на диво элегантный и респектабельный вид. Наверху сказали – у него талант. Но разве молено знать наверняка, в чем это выражается. Дела в хозяйстве идут хорошо – и это уже хорошо! ….
Липкий пот выступил у меня под мышками и заструился по телу – пора сваливать из этого пекла. Пригнувшись будто на киносеансе и неслышно, как кошка, пробрался между рядами. Партийно-хозяйственный актив внимал оратору на трибуне – и мне, коммунисту, прижать бы зад к свободному креслу. Но что-то изменилось в душе после Ангарска – я больше не принимаю жизнь так покорно. А ученый из Троицкого ветинститута вещал, как корнеплоды увеличивают надои. Вроде бы моя тема, но мне кажется, говорит он лишь потому, что ему нравится слышать свой голос. И никакого больше проку. Я мало что ненавижу в жизни, но про подобные активы в духоте ничего доброго сказать не могу.
Боже, ну и жара на улице!
Мне бы вернуться в тень конференц-зала, а я выплясывал веселую джигу по пути в редакцию. Сегодня хороший день, и солнце смеется вместе со мной – материал сложился!
Я говорю в пустой редакции секретарше Галкиной:
- Привет!
А она мне:
- Что у нас новенького?
- Корнеплоды поднимают надои.
Секретарша в приемной расхохоталась и хохочет: умирала со скуки и теперь готова забавляться каждому слову. Но мне не досуг.
Уселся за очерк в своем кабинете, думая о двух вещах – о материале и техничке, которая явится на уборку как всегда не вовремя и прогонит меня домой. Как я и думал, Галкина появляется следом: занесла на блюде фаршированные яйца под майонезом – лопай, мол, от корпоративного обеда остатки. Она из тех женщин, которые заботы о мужчинах считают делом насущным. Подождала-подождала слова благодарности от меня, а потом фыркнула да и вышла.
Строки ложатся на лист неспешно, аккуратно, словно торт глазурью покрывают.
Никогда не подумаешь, что в нашем районе за тридцать тысяч жителей. Увидел это число в газете и подивился – где же прячутся эти люди? Под землей? Я многих знаю и в райцентре и в селах, но на тридцать тысяч их точно не хватит.
Пару недель спустя, когда вышла газета с моим материалом о Захарове, все эти тридцать тысяч людей разом заговорили о… да-да, представьте себе, обо мне! Ну и город, конечно!
Забавно это все, однако. Не так, чтоб хохотать до упаду – но знаете, когда думаешь: вот это да! Как будто все знали Виктора Ивановича таким, как он есть, а я вдруг открылся с неожиданной стороны – настоящим мастером пера! Я еще никогда не оказывался в таком положении. Тридцать лет трудов и поиска вдруг открыли во мне Настоящего Журналиста. Бог свидетель, многое я бы отдал, чтобы оказаться сейчас в другом месте – слава, она порой угнетает!
В моем кабинете беспрерывно звонит телефон.
- Анатолий? Ну, ты загнул!
- А что не так?
- Да все так! Виктор Иванович такой человек…. Но ты-то хорош! – так слова подобрал, акценты расставил. И тему-то подобрал – человек социалистического реализма. Драйзер со своим «Финансистом» отдыхает!
- Погоди, переведи дух…
- Ну, если это не идеальный случай, тогда я уж и не знаю….
Голос понижается, будто пчелы в сотах жужжат:
- Теперь жди приглашения в райком – таких людей они мигом вычисляют.
- Могу я узнать, кто звонит?
- О! – восклицает респондент, хотя переживать так совершенно не из-за чего.
Помоги, Господи, но с этим нужно что-то делать.
Хотя… надо бы выкинуть все это из головы, если собираюсь играть свою игру.
Дома после ужина присел возле телефона подумать, чувствуя, как прорастает в моей груди горькое зерно, поселившееся там после смерти маркизы. Вечерами, если мы были не вместе, Ольга крутила мне диски в трубку, а я любил слушать.
Спасибо за день, спасибо за ночь.
Спасибо за сына и за дочь.
Спасибо за то, что средь боли и зла,
Наш тесный мирок ты сберегла.
Ты мне сберегла….
Боярский про счастье пел, а я теперь понимаю, что любовь не длится долго. Время от времени задумываюсь, что красавиц на Земле полным-полно, и можно несчетное число раз все начинать сначала. Проблема в том, что я слишком люблю себя, и женщина никогда не сможет занять такое же важное место в моей жизни. И еще – девушки, которые мне нравятся, обычно из тех, что порхают по жизни стрекозами, а с серьезными мне почему-то грустно. После трагедии с маркизой решил, что с женщинами завязываю навсегда….
Кошачий визг за окном возвращает меня в июльскую ночь. Не включая света, разбираю постель, раздеваюсь сам. Ложусь с мыслью – однажды проснусь знаменитым.
На пике славы приезжаем с Акуличем в колхоз имени Ленина. Шахтер на пенсии Завадский, увидев, смеется и бросается меня обнимать. Но я тут же делаю шаг назад, давая понять, что на такое не согласный.
- Погодите, а где Виктор Иванович?
- Председатель сегодня в Челябинске, но мне наказал – появится Агарков, выписать ему пять килограммов говядины в качестве премии от хозяйства.
Я изумленно выпучиваю глаза:
- Так полагается? И почем?
- Премия – это бесплатно.
Акулич присвистнул за спиной.
Никогда прежде не попадал в такую неловкую ситуацию – аж пальцы на ногах начинает сводить.
- Что вы имеете в виду?
Акулич влез с комплиментом:
- Старик, я думаю, ты стоишь таких неприятностей.
Держите меня! Нет, посмотрите на меня – во что превратился моряк-пограничник, инженер-механик, лейтенант запаса, журналист, коммунист и т.д. и т.п.
Прикидываю пути к бегству, исполненный решимости покинуть Половинку без куска мяса от Захарова ради спасения собственной души. Челюсти сжимаю с такой силой – едва зубы не трескаются. Горькое семя, поселившееся во мне после смерти маркизы, все растет и растет. Так больно сейчас, словно получил удар ногой в живот. В тяжелом ботинке. И боль не проходит. Неделя триумфа заканчивается худшим днем в году.
Тремя неделями раньше я написал очерк о замечательном человеке – три страницы текста о том, что значит руководить коллективным хозяйством в эпоху развитого социализма, оставаясь самим собой. Мне казалось, я поднял тему, не исследованную прежде, и сделал это очень тонко – какой же здравомыслящий человек расскажет правду о себе и времени, в котором живет? И на тебе! – кусок мяса в награду. Похоже, отношения с Захаровым дают трещину. С какой целью решил он всучить мне взятку? А это взятка – под видом благодарности и признательности!
И ровно в этот момент мне становится все безразлично.
Прихожу на работу с одной-единственной мыслью – свою игру надо продолжать.
Смотрю на себя в зеркало и улыбаюсь сразу всем лицом.
Ой-ой, прячьте все ценное, люди! – я могу читать ваши мысли, как газету.
И расскажу о вас правду. Всю правду!
Холодок пробегает по телу, словно водой окатили.
Словно стихает пожар, вдруг разгоревшийся внутри.
Правду – повторяю про себя – чтобы просто почувствовать, как это звучит.
А потом: да ты, моряк, чокнутый с большой буквы «Ч» - таких забирают в психушку, замотав в смирительную рубашку.
Оказывается, я просто ничего не могу понять в этом дерьме, а возомнил-то….
Мне становится себя жалко.
С трудом проглатываю комок, подкативший к горлу.
А потом вдруг опять задумываюсь об этом страшном слове – «правда» - и чувствую, как вновь накатывает ужас, стирая все следы облегчения, которое вроде бы начал испытывать.
Для всей страны страдная пора, а в нашем районе уже начинается зубовный скрежет и заламывание рук – в засушливом июле урожай погиб практически во всех хозяйствах. Первые признаки «голодной зимы» в животноводстве появляются слишком рано. Засохшие поля перепахивают и засевают быстрорастущими культурами с надеждой на дождливую осень. Райком охватило кормовое безумие – даже в промышленные предприятия и советские структуры спускаются директивы: кому сколько заготовить и сдать в хозяйства сена. Только не сказано, где накосить его. В райисполкоме под руководством зампреда Ильина каждый вечер собирается оперативный штаб, где руководители предприятий райцентра докладывают о сданных снопах камыша. Михал Николаевич мало что смыслит в сельском хозяйстве, но покричать, картинно вращая глазами и ломая меж пальцев карандаши, умеет и любит.
Мне этот штаб карикатурный обрыд до самого не могу, но Ольга Александровна приказала – и не попишешь!
Вот в такой напряженный, можно сказать, судьбоносный для сельского хозяйства района момент, памятуя о «своей игре», напросился в гости на интервью к председателю колхоза «Рассвет» Очеретному Г. В.
Вечерней электричкой до Формачево, потом пешкодралом через сумрачный после знойного дня вековой бор, и вот оно чудо света районного масштаба – поселок колхозников Синий Бор. Широкие улицы, двухквартирные дома коттеджного типа, асфальт, тротуары.
Нашел нужный адрес. Открыл калитку – собаки нет. Постучал в дверь, потом в окно. Хозяин, прихрамывая, вышел на крыльцо. Поманил меня в дом, провел в комнату.
- Устраивайтесь, я сейчас вернусь.
Лампа включена, но все равно в доме полумрак. Лиловые шторы задернуты и скреплены булавкой так, что не осталось ни малейшей щелочки. Не знаю, это всегда так или только в честь моего визита. Присаживаюсь на узкий диванчик. Рядом журнальный столик, покрытый кружевной салфеткой ручной работы. Голые полы. Чувствую себя неловко в пижонском наряде. Хозяин – орденоносец, лучший председатель колхоза в области.
Григорий Васильевич возвращается несколько минут спустя, держа в руках поднос с чайником и чашками, которые позвякивают, когда он припадает на увечную ногу.
- Вам повезло: могу принять дома, пока на больничном.
Улыбаюсь. Хотя понимаю, ничего забавного нет.
Делаю глоток чаю – крепкий и вкусный.
- Большое спасибо, - говорю. – Очень хороший чай.
Он садится в кресло, вытягивая больную ногу, выжидательно смотрит на меня.
- Думаю, сначала мы поговорим о вашем происхождении, а потом перейдем прямо к делу, - вынимаю блокнот, просматриваю вопросы, которые подготовил заранее; они вдруг кажутся какими-то детскими, примитивными.
- Хорошо, - соглашается хозяин; выпрямляет спину, поворачивается ко мне лицом.
- Итак, вы стали руководить сельскохозяйственным коллективом по своему желанию, по воле обстоятельств или….
- По вине обстоятельств, - спешит с ответом Григорий Васильевич.
- А вы… никогда не мечтали стать кем-нибудь еще?
- О! Кем только я не мечтал быть. Но это же все мечты. А есть реальная жизнь.
В комнате так тихо, что слышно наше дыхание.
- Хорошо. Тогда… каково это, беззаветно работать на благо других? – откашливаюсь, смущенный пафосом своего вопроса. – Честолюбие?
- Это как… - он продолжает сидеть болезненно ровно. – Может… давайте перейдем к следующему вопросу.
- О, конечно, - просматриваю список. – Что вам нравится и что не нравится в вашей работе?
Он смотрит на меня так, словно попросил его произнести что-то непристойное.
- Думаю, больше всего мне нравится работать с людьми.
- Прокомментируйте эту мысль.
- Не стоит.
Чувствую – напряжение нарастает. Наверное, очерк о Захарове открыл мне эту дверь, но душа синеборского председателя запахивается – не того он ждал от меня, не того.
С улицы доносятся громкие голоса. Мы отвлекаемся от интервью.
Стараюсь отыскать в своем списке вопрос, который смог бы заинтересовать Очеретного, помочь расслабиться – да и мне тоже. Все никак не могу забыть, сколько времени потратил на Захарова. Но каков материал! А тут доверительная встреча с первого звонка и… нестыковка.
- И все-таки – что не нравится в вашей работе?
Мой собеседник громко сглатывает.
По дороге домой готов прибить себя. За то, что воображал, как запросто приду, видите ли, и потребую правдивых ответов. Как я мог подумать, что Григорий Васильевич проникнется ко мне полным доверием и откроет все то, что накопилось в душе у него за годы самоотверженного труда строительства коммунизма. В сердцах выбрасываю простенький редакционный блокнот с заготовленными вопросами.
Наверное, в этот момент понял, что такое позор профессионализма и какого он цвета. Позор вовсе не черный, как грязь – как я всегда думал. На самом деле – он цвета лиловых штор, которые висят на окнах дома председателя Очеретного.
Почему не получился наш разговор? Я-то рассчитывал на откровения. Похоже, Григорий Васильевич мне не поверил – в последний момент чем-то я его разочаровал. И не распахнулись тяжелые врата доверия!
Час за часом, день за днем думаю о своем фиаско в Синем Бору. Прихожу к пониманию – Очеретному не нужен был журналист, который напишет свой материал. Мне отводилась роль печатной машинки. Возможно, ему понравились мой слог и стиль в очерке, но суть материала быть должна от него – и никакой правки!
Но ведь так не бывает!
Битых четыре дня я торчу за столом в кабинете сельхозотдела. Двадцать листов исписал. Пишу очерк о кавалере орденов Трудового Красного Знамени, Октябрьской Революции Очеретном Григории Васильевиче. Господи! за успехи социалистического строительства в сельском хозяйстве его наградили орденом Ленина, но так и не дали Звезду Героя. Я надеялся – быть может, мой материал подвигнет власть имущих к справедливости.
Ответсек Галина ворчит – чем это я занимаюсь дни напролет и не даю материалов?
А я ворчу ей в ответ, что пытаюсь восстановить историческую справедливость.
Мало для того материала? Может быть. Но вот Кукаркин говорил – настоящий журналист послушает в форточку стрекот мотора, и готов очерк о механизаторе.
Заканчивая очередной вариант, готов разрыдаться от изнеможения. Возвращаюсь домой, падаю на свою кровать и начинаю думать, что произойдет, если мой очерк «заметят в верхах». Проваливаюсь в сон. И ночь напролет мучают кошмары.
На следующее утро прихожу, вычитываю – все не так.
Рукопись в урну, и снова – за рыбу деньги!
Эдак до паранойи два шага.
Проходит еще несколько дней – я ничего не пишу и не вычитываю об Очеретном. Последний вариант очерка – стопкой листков на краю стола.
Ольга Александровна вызывает в свой кабинет:
- У вас все нормально?
- Нормально.
- Ну и нормально. Только выглядите вы не очень.
- Жара достает.
- Это да. Почаще купайтесь.
- Обливаюсь на огороде.
- Вашу работу о половинском председателе отметили в райкоме.
- Спасибо.
- Это Деминой. И, кстати, сходите к ним в бухгалтерию – вас поощрили премией.
На улице жарко, но мне нужно выбраться на воздух из кабинета. Премия в райкоме – это повод.
- Это намек, - объясняет секретарь по идеологии Демина. – Проблемные материалы следует согласовывать с нами. Ведь газета лишь орган РК КПСС.
Я с пылающим лицом медленно произношу:
- Что проблемного вы нашли в очерке о председателе колхоза? Я хотел показать свою точку зрения… чтобы люди могли представить, как это выглядит для меня. Я… я надеялся, что это поможет формированию социалистических ценностей в умах человеческих.
- А если бы ваш герой был на плохом счету в партии. Представляете реакцию?
- Послушайте, я не пытаюсь противопоставиться партии. Я говорю об отношении...
- Представьте, что будет, если вашего героя уже собираются «песочить» на бюро?
В кабинете Людмилы Александровны повисает напряженная тишина – слышно лишь тиканье настенных часов.
- Думаю, ничего страшного, - тихо произношу. – Ведь это мое мнение, а не бюро.
Демина, маршировавшая по кабинету, устало опускается в кресло.
- Да я согласна. Просто хочу, чтобы вы поняли – мы здесь не в игрушки играем. Рука у вас профессиональная, а голову мы поправим. Над чем вы сейчас работаете? Над Очеретным? Прекрасный образ, но человек непростой. Будет правильно, если готовый материал до публикации вы покажите мне. Договорились?
Несколько секунд не слышу ничего, кроме стука собственного сердца. Медленно и осторожно мозг принимается перерабатывать услышанное. Мне предлагают работать под прикрытием – так, кажется, это называется. Или это цензура?
Вот тебе, старшина, и своя игра!
Демина не сводит с меня гнетущего взгляда, и я уступаю.
Зачем-то киваю. Против воли. С трудом перевожу дыхание, руки у меня дрожат….
Знаете, воспоминания могут быть почти такими же приятными, как сами события. В День Флота распечатал бутылку водки и достал фотографии. Все они из моих писем домой. Дембельский альбом порвал на КПП замполит Ершов – кабанчик опущенный! Потом студенческие фото – друзья, девчонки…. Я пил и вспоминал, с кем был просто знаком, с кем целовался, с кем переспал.
Перебираю карточки, просматриваю письма…. Как молоды мы были!
Усилием воли заставляю себя остановиться. Заталкиваю весь архив на место. И оставляю письмо маркизы. Но потом что-то щелкает в голове – упс! Нет, это громовой раскат раздается над Увелкой. Открываю окно – оно у меня в палисадник. Еще один удар грома потрясает небеса. И все смолкает. Знаете, бывает жуткая тишина такая перед первыми каплями дождя….
Стемнело. Я сижу у окна в своей комнате, в руках последнее и единственное письмо Ирины, но читать не могу. Во рту горько, будто разжевал кофейную гущу со дна чашки. Очень неспокойно на душе – хоть бы телефон зазвонил.
Постепенно мысли мои текут в нежелательном направлении.
Мой очерк об Очеретном перепечатала областная газета «Челябинский рабочий» – наверняка заслуга Деминой.
Вслед за моим согласием работать под ее контролем, события пускаются вскачь.
На следующее утро после разговора с ней взял, даже не вычитывая, последний вариант рукописи и отнес секретарю по идеологии Увельского РК КПСС.
Вернувшись в редакцию, обнаруживаю в кабинете гостя – на Ленином столе сидит здоровенный черный жук и стрекочет крылышками. Должно быть, в раскрытое окно залетел. Ну, здравствуй, хрен мордастый! Он обиженно шевелит усами на мое приветствие.
На работу настроения нет – играем в «гляделки» с тараканом.
Звонит телефон, мы оба от неожиданности подскакиваем.
- Анатолий Егорович, - говорит Демина. – Мне нравится ваша статья.
Голос у главного идеолога района странный – сдавленный какой-то.
Я молчу и не поправляю.
- По делам уезжаю – рукопись оставлю в приемной; можете публиковать.
- Хорошо, - шумно выдыхаю.…
Гроза за окном – гремит и сверкает. Водка закончилась. Спать пора.
С праздником Флота, братва!
А. Агарков
февраль 2016 г
http://anagarkov.ru
|
|
| santehlit |
2016-02-01 |
0 |
0.00 |
0 |
| |
|
| |
Действительность почти всегда опережает воображение пророков.
/К. Э. Циолковский/
Конец света для меня начался с того, что в гости пожаловал Витька Стофеев.
До этого момента я прекрасно проводил время – за рулем машины моей начальницы по самым популярным пляжам района, а потом в ее объятиях. Вы, наверное, думаете – ну и безответственный тип Анатолий, и всякое такое. Правильно делаете, между прочим – спору нет.
Так вот. Был жаркий день конца июня, и подкатил Георгиевич этакой лисой:
- Время идет, забывать о том нельзя – нужно прожить нашу молодость не зря….
У него там что-то с женой не заладилось, и теперь он ютился у матери, а рядом приятель старый (то есть я) с такой же проблемой – собутыльник готовый.
Ну и как было отказать? Как сказать – нет?
Я попытался изобразить на лице живой интерес. К тому же мне просто необходимо было прийти в себя. Прошедшая неделя было очень трудной, и не помешало бы немного развеяться. Короче, пошли.
Через лощину, в которую превратилось наше Займище, перебрались к денисовскому озеру, а там праздник – День Увельского района, совмещенный с Днем Молодежи. Сабантуй получался не совсем обычный – вроде бы тройной (как одеколон), если учесть, что день был воскресный. Тут и выставка колхозно-совхозных достижений, и спортивные мероприятия, и выступления самодеятельных артистов, и ряды торговые….
И вот, когда уже вышли к людскому столпотворению да оглохли от раскатов музыки, Виктор мне заявляет:
- На веселье настраивайся. Сейчас для тонуса тяпнем, баб каких выцепим и женам изменим.
- Каких баб? Начерта они надо!
- Каких, каких…. Каких снимем, таких и…. Там посмотрим, что с ними делать.
Внушаю по принципу «облико морали»:
- Без баб не оторваться?
- Ты, наверно, по-городскому отдыхаешь, а мы тут у пня росли – водка, бабы, гармонь да … кусты!
- Кадри, если хочешь – мешать не буду.
Стофа проворно схватил меня за руку, явно задабривая, сказал:
- Пойдем, бутылочку возьму – День наш с тобой Молодежи отметим.
И уже совершенно обезоружил:
- Помнишь? – должок за мной.
Рассчитаться он не успел. Только сунулись к рядам, где, по нашим расчетам, спиртным торговали, напоролись на свадьбу – разгулявшуюся на районном празднике. Под музыку сабантуя и собственную гармошку плясали всем скопом – пьяные бабенки, девки, старухи… мужики и парни не очень трезвые. Видывал я за свою жизнь плясунов и плясуний всяких – и профессиональных, и самодельных – эти же плясали, кто во что горазд. Кто, распарившись на солнце, одурев от жары, просто топтался на месте. Кто, наоборот, молотил ногами насмерть, точно задался целью пробить в земле дыру.
Бойкая молодка подскочила к нам – в руках графин с самогоном и стакан.
- За молодых! За молодых! До дна, чтобы муха ног не смогла замочить.
Налила полный стакан и заставила Виктора выпить.
Шутка в деле, какая экономия получается для него на водке с чужим самогоном.
Подступилась варначка с графином ко мне.
- Да ведь я не осилю.
- Молчи и пей!
Мужик, окосевший инвалид глупости, напустился с угрозою:
- Пей, вражья морда, чего кочевряжишься?
И кулак мне под нос.
Попытался схитрить:
- Братцы! Нельзя мне – я здесь на работе.
Показал журналистское удостоверение, которое всегда ношу.
- Заслужил! – мужик вытащил из кармана надкусанную луковицу в махорке.
Эта закусь меня доконала. Выцедил крепкое и вонючее пойло, занюхал луковицей, а потом и откусил, предотвращая потуги тошноты.
Праздник был окончательно испорчен.
- Я домой.
Виктор следом поплелся, ворча:
- Мог бы не пить. И кто тебя заставлял лук жрать?
- Молчи, зануда! - махнул я рукой. – За дело тебя Светка выгнала.
- Свету не трогать! – вдруг рявкнул сосед.
- Не трогаю, не трогаю, Виктор Георгиевич.
- У-уубью за нее! – простонал Стофа.
На этот раз я не стерпел:
- Околей ты к дьяволу со своими проблемами!
Виктор притих, помолчал, с укором покачал головой:
- Больно резво нахрюкались.
На глаза его навернулись слезы.
Ладно. Пришли домой ко мне – праздника на душе уже нет. Но есть прохлада за закрытыми ставнями, покой, тишина…. и телефонный звонок.
Сестра требовательным голосом:
- Где же ты шляешься? – звоню в пятый раз.
- А что случилось?
- Гости у нас – две прекрасные барышни. Приходи, помогай – надо же их развлекать.
- Две, говоришь? Нужны кавалеры?
- Да хоть одного бы….
- Будут два – накрывай стол.
И Виктору:
- Оторваться хотел? Две девицы есть и накрытый стол – ты со мной?
Ох, драил же зубы я – пастой «семейной» на щетке зубной; рот полоскал – запах лука проклятого неистребим!
Витька с советом:
- Сейчас конфет шоколадных купим и зажуем.
Вместе с конфетами купили водки, шампанского и пошли.
Пришли. Девицы лед двадцати – фрикадельки со смаком! Из Ангарска, что под Иркутском, в гости пожаловали на неделю. Ира – племянница зятя, дочь его старшего брата Андрея. Лена – ее родственница по материнской линии.
Мы прямо с порога девчат поделили – я за Ирой ухаживаю, Витек за Леной. Но это было ни то, о чем вы сейчас подумали. Галантно подливая шампанского в бокал, вежливо расспрашиваю племянницу зятя (сватью свою?):
- Как поживает Сибирь? Как здоровье Байкала? Где вы учитесь?
На ее вопросы, конечно, отшучивался, говоря какие-то банальные глупости.
А что было делать? Чем может похвастаться наша Увелка супротив Байкала?
Оказалось, что может – лечебными озерами.
- Тетя Люся писала родителям, что вода в них просто чудесная.
- Ну и что?
- Приглашала испробовать.
- И какие проблемы?
- У меня пигментные пятна. Разве не видно?
- Я думал, так и должно быть. Их надо лечить?
- Ну, знаете…. Вот так мне выглядеть совсем не хочется.
- А мне вы нравитесь. Честное слово!
Ира покраснела, как от признания.
Виктор с Леной танцевали танго; он вдруг извинился и в двери.
- Что с ним? – спросила Ира (пусть будет) сестру.
Та плечами пожала – не знаю, мол.
Племянница зятя:
- Надо догнать, узнать и вернуть.
И на меня перископ наводит.
Я легко отбил эту атаку – всех, мол, не пережалеешь.
Но Ира не унималась:
- На словах мы людей любим. А вот на деле любовь проявить – к живому, конкретному человеку – получается не у всякого!
Мне показалось – она может заплакать.
- Хорошо, я сейчас его догоню и узнаю, что случилось.
- Я с вами! – вызвалась Ира.
И напрасно пошли… и не напрасно.
Витьку мы не догнали и не нашли. Впрочем, он ушел не только с вечеринки, но и совсем из рассказа. Думаю, следует поведать, что же все-таки произошло.
Танцуя с Леной, Виктор вдруг почувствовал необоримую тягу к жене. Он полетел к ней почти счастливый – счастливый своим великодушием, благородством. Хотел попросить прощения за былое и рассказать, что не зачерствел душой – пусть только Светка его простит, и будет у них внеземная любовь. Он представлял, как обрадуется сейчас жена, увидев его, раскаявшегося, в дверях; какой переполох вызовет его появление у крохи-сына. Действительность разочаровала – жена не открыла двери, ответив презрительной фразой:
- Пошел прочь, пьянь поганая!
Давно ли рядом сидели за свадебным столом – влюбленные, счастливые, молоденькие, глупые….?
Фраза: «Да говорю тебе, извиняться пришел» не послужила паролем.
Тогда Стофа сломал дверь и набил жене «морду». «Морда» - это из цитаты.
Эх, Витя, Витя…. Даже не верится, что это мой друг…. Да Бог с ним!
Вечер был дивный. На голубое еще небо дружно высыпали звезды – да такие яркие, такие спелые…. И была луна слева, так что вся улица была закрещена чернильными тенями. Путаясь в паутине этих теней, мы побрели к дому.
Не знаю, до сих пор не могу вспомнить, как это получилось. Я ведь стеснялся запаха изо рта, если говорить начистоту. Читал стихи, говорил комплименты разные, а сам морду в сторону – ну, чтоб не пахло.
Вдруг Ира останавливается, берет ладонями мое лицо, поворачивает и целует – губы в губы. Я ошалел! И забыл все на свете!
Никогда никому не рассказывал все подробности и детали этой истории.
Вы – первые слушатели. Внимайте….
Звезды стали еще ярче, когда понемногу стал приходить в себя. Глядя на их алмазное мерцание, вспомнил версию о том, что светлячки небесные это человеческие души, которые загораются при рождении людей и срываются с небосклона, сгорая, когда они умирают. Но, боже, как холодно, как одиноко и тоскливо на этих звездах, подумал я – на Земле-то гораздо лучше!
Ира сказала:
- Переходим на «ты»? Я буду звать тебя Анатолием.
- А я тебя – маркизой.
- Почему маркизой? Слово будто с того света, - она стояла передо мной, раскрасневшаяся, вскинув подбородок.
- Твой дядя Вова – король Увелки. Во Франции родственников суверена кличут маркизами.
- Хорошо! – голос Ирины дрогнул. – Ты будешь моим рыцарем. Преклони колено.
Потуги плоти уже успокоились, но чувства, как шампанское, выплескивались через край. Мы совершили культ посвящения – я преклонил колено, а маркиза, возложив ладонь свою мне на темя, посвятила в рыцари.
- Учти, - сказала она, улыбаясь. – Учти обязательно – момент исторический.
И как бы подводя итог:
- Все простые дела вознаграждает зарплата, а подвиги рыцаря – поцелуй его дамы.
От полноты чувств припал губами к ее руке.
- Поскольку я из таежного края, ты будешь Рыцарем Кедровой Кроны.
Глупости вроде бы, а у меня спазмами перехватило горло.
Девочка железного века – века, когда исчезли и позабылись такие слова, как честь, благородство, мужество, милосердие и любовь – откуда их знаешь ты? в каких романах прочитала? какими духовными силами грелось сердце твое? рядом со мной ты воспрянула духом или никогда не роняла его? все из тайги такие?
Что же мне делать с тобой?
Решай, Анатолий Егорович, как тебе совесть твоя подскажет.
Между тем, Владимир Андреевич и Лена уже вышли искать нас.
Были, были у Иры проблемы с кожей. Списавшись, отправили ее родители на излечение в увельских озерах, под крыло к Евдокимовым Вове и Люде. Лена с ней за компанию. Под это дело Владимир Андреевич взял на работе недельный отпуск. Сестра просила меня поучаствовать – ну, вроде как шутом гороховым. Не брал себе отпуска – до обеда работал в редакции, а потом – я в село! – и не ждите до завтра.
Галкина:
- Совсем заработался, бедный ты наш – одни мослы остались. На что это похоже?
А я к сестре – там обед, «москвич» и сестрички, готовые к процедурам. Из всех озер выбрали самое наицелебнейшее – озеро Горькое, что в Хомутинино. Купались, загорали, обмазавшись грязью. Болтали и молчали, обмениваясь взглядами.
Где-то я видел эти глаза – такие бездонные, кроткие и печальные. На старинных почерневших портретах? А может быть на иконах?
И эти ямочки на щеках. Этими ямочками не раз любовался, стараясь специально рассмешить девушку.
И вдруг вспомнил Ляльку. Хорош удалец-молодец! За несколько дней все забыл. А сколько хорошего было с ней. Хотя, о чем это я? Мы же разводимся – она попросила, я обещал. Жена моя за супостата Куликова собралась, а мне с маркизой так хорошо.
Вот и вся жизнь!
Пять дней пролетели, как один миг.
В субботу поехали на дачу к Евдокимовым – ягод гостьям собрать в дорогу.
Ирина:
- А где ты живешь?
- Вот если отсюда пойти через лес, потом полем – выйдем на окраину поселка, а там мой дом.
- Хочу через лес, а потом полем, - сказала маркиза.
Время уж к вечеру, но никто возражать не стал. И мы с ней пошли – вдвоем.
От Чапаевки, где сады «Витамин», пять верст до Бугра напрямик. Но кто хоть раз попытался установить, что такое верста? Впрочем, если свернуть с шоссе, радует лесная прохлада, и не пугают масштабы пути.
Сияло солнце на исходе дня, птицы пели на каждом кусте – мы не спешили. Я рассказывал – мне тут каждая тропка знакома – как пацанами в лесу ночевать пытались. Давно уже вырос из детских страхов, но от воспоминаний тех приключений у меня не то чтобы озноб по телу, но какие-то иголки внутри ощетинились.
Дорога шла вдоль канала, спустившего воду Займища в реку Увелька. Из камышей он нырял в густой непролазный тальник. Кое-где в пологом берегу видны песчаные размывы с лунками, с помятой травой вокруг и порыжелыми обломанными ветками – это коровы пробивались на водопой. А я говорил Ире – дикие звери! Она прижималась ко мне – ой, боюсь, боюсь, боюсь! И хохотала – житель тайги!
Хороша и правая сторона дороги: высокий сосняк, прошитый белой березой; и, куда ни глянь, всюду россыпи земляники – будто бусинки красные девчата рассыпали. Березы, еще сморенные жарой, не шевелили не единым листочком. Но осинки тут и там лопотали – тихо, но лопотали.
В полях еще веселей – там вольное небо над головой, в нем облака и жаворонки – жизнь гремящим многоцветным праздником играла вокруг нас.
Первый раз за дорогу, достал сигаретку, закурил.
- А вот этого не люблю, - сказала Ира. – Когда ты рядом со мной, не кури. А на будущее – бросай!
Ну и ну! Началось!
Вот и поселок.
- Это Ирина – племянница Владимира Андреевича, - представил гостью родителям.
Нас покормили и предложили остаться на ночь:
- Далековато идти, а солнышко уже на боку.
Маркиза трубку телефона взяла:
- Тетя Люся, не теряйте меня – я у ваших родителей заночую.
Иру приспособили в моей комнате, а меня на отцов диван – хозяин утопал спать во времянку.
Гостья ко мне:
- Я привыкла в ночнушке спать. У тебя есть что-нибудь похожее?
- Старой веры держишься?
- А по новой – значит, спать голой?
Достал ей тельник – старый, драный, но чистый. Она хихикала, примеряя.
Когда стихли все звуки ночи:
- Толя, иди ко мне.
Первый порыв был очень страстным – тем более, что под тельником на ней не оказалось ничего. Но она сумела справиться с собой. А потом и со мной.
- Послушай меня. Ты мне очень-очень нравишься – я за тебя замуж пойду, но глупостей делать не надо: я девушка честная. Ты веришь мне?
- Я твой рыцарь, маркиза.
Улеглись поудобнее – ее голова на моей груди – и стали болтать.
Я рассказал ей о жене и сыне, о несчастной любви своей, о себе – все без утайки – мол, нет у меня настоящей приверженности к домашнему хозяйству: что поделаешь? Дай мне волю – будет сидеть семья на одной зарплате, покупая овощи, молоко и мясо в магазине. Но работать, рук не покладая, люблю и умею. Только не скажу, что жить со мной, как за каменной стеной. Что еще? Не люблю брюки узкие, пиджаки, ненавижу галстуки, не ношу рубашки. Вещи меняю не по велению моды, а от ветхости. Торговаться еще не люблю. Зато дети от меня – Витек пример – самые умные.
Но ее интересовало и:
- Чем живешь ты? о чем мечтаешь?
- Никому не говорил, тебе расскажу. Хочу жизнью своей эксперимент поставить: найти ответы на вопросы – что есть случай? кто нашу судьбу правит?
- Нашел?
- Ох, милая, ночь рассказывать – не расскажешь. Если в двух словах – делаю не то, что хочется, а что велят или просят.
- Так-так, если я скажу: женись на мне – ты женишься?
- И с большим удовольствием.
- Какой же ты веры, милый мой?
- Как все коммунисты – партийной.
- А это что?
- Говорю же – эксперимент.
- Значит так: свадьбу сыграем – все эксперименты к чертовой матери!
- Как скажешь
- Опять?!
- Как скажешь, маркиза моя дорогая.
После этого она успокоилась. И мы еще долго болтали о пустяках.
Рассказывал о своих неудачах на «Станкомаше», где ни ум, ни старания мои не оценили. Но какие годы наши – может, в газете удастся себя реализовать.
Ира не соглашалась:
- Вот не кажешься ты мне телком лопоухим, каким рисуешь себя в рассказах.
- Ничего ты не понимаешь, - тоскливо так отмахнулся. – А вот когда я тебе жизнь испорчу, пожалеешь.
- Ты же говоришь, что любишь меня! Как же ты мне жизнь испортишь? Такая, значит, любовь твоя?
- Я же от тебя ничего не скрываю, чтобы ты все знала обо мне.
Ира задала вопрос, от которого к горлу подкатили слезы:
- А как ты думаешь – я смогу полюбить твоего сына?
- Если вы не полюбите друг друга, что же я тогда буду делать? – растерянно спросил.
- Как мы будем жить, – поправила Ира и задумалась. – А вдруг вы опять с женой сойдетесь: сын общий – это проблема.
- Не сойдемся теперь.
- Почему?
- Потому что есть у меня ты.
Утро проспали – обычная история, когда в постели влюбленные.
Наутро девушкам уезжать.
Пошли с дядей Вовой гостей провожать. Пути железнодорожные перешли – машина стоит: Сашка Смышляев под такси промышляет. Нас увидел, подбежал:
- Ева, куда?
И отвез в Южноуральск на автовокзал. Там не бросил – обратно, говорит, доставлю. Все бесплатно. Такой почет и уважуха королю Увелки! А вы как думали!
Девчонки в автобус сели и машут в окно – спасибо за все!
Ира вдруг сорвалась с места – бесполезно ее Лена удерживала – выскочила и ко мне на шею. Замерли мы в поцелуе.
Водитель сигналит – кончайте, давайте! все по местам! уезжаю!
Какая-то женщина:
- Да погоди ты!
И все смотрят на нас.
Автобус ушел, в машине Смышляев:
- Я чёта не понял: говоришь племянница, а Толька-то шурин – согрешили что ль?
Зять скрипнул зубами, на меня покосившись.
- Может, выпьем, Владимир Андреевич?
Водкой, водкой хотел снять с себя понапраслину. Эх, ма!
Смышляев не высадил нас и после магазина, а отвез к Кичигинскому ключу. Выпили водки, запили студеной водой. Бестолковка кругом пошла, разгоняя печаль, но срезала мысль на полном лету – пить нельзя: вечером передача на радио. А я назло выпил еще, и вспомнилось вдруг, что воскресенье сегодня – стало быть, выходной.
Недели не прошло – от Иры письмо: должна известить тебя, что долетели нормально. Родители рады – озера ваши пошли на пользу. Я им намекнула – вот где жить надо! Помнишь? ты мне говорил – сына заберем и уедем куда-нибудь. У меня другое предложение – мы будем жить среди ваших озер. Я переведусь в Челябинский политехнический на заочное отделение: институт надо закончить – родителям обещала. А сына твоего мы себе заберем. Только скажи, пожалуйста – какой у тебя резус-фактор? Это очень важно!
Далее шли приветы моим родителям, Евдокимовым дяде Вове и тете Люсе.
Я написал ответ. Конечно, мы можем жить в Увелке или Хомутинино – поближе к целебным озерам. И в ЧПИ есть заочное отделение, но лучше получить высшее образование на дневном факультете. Куда нам спешить? Я подожду. Береги себя. Я люблю тебя. И, конечно же, сообщил свой резус-фактор.
А вокруг было лето – голубое, сияющее. И озера манили прохладной водой.
Только я не купался. И Ольга Александровна не звонила.
Наши отношения взяли паузу? Или оделись в траур?
В саду ковырялся, калитка стукнула – как-то по чудному сгорбившись, бежала мама. По тому, как отлила у нее кровь от лица, понял, что спешит с бедой для меня.
- К телефону скорей! – Люся зовет.
Сердце разом в пятки ушло.
Людмила тихонечко выла, стуча зубами:
- Толик, телеграмма из Ангарска: «Ирочка трагически погибла. Похороны…».
Она назвала дату.
У меня затряслись руки, в глазах потемнело.
- Нет-нет, - скрипнул зубами. – Ты что-то путаешь!
- Вова собирается в Ангарск. Ты полетишь?
Час спустя в черном костюме – в том самом, что заказал к защите дипломной работы и после никогда не надевал – переступил порог квартиры Евдокимовых.
- Видишь, как одеваться надо, - попенял жене зять. – Собрались на траурное мероприятие, а на мне все пестрое, как на клоуне.
«Траурное мероприятие»! Я сел в угол дивана и как мальчишка заплакал. Сестра сунула мне телеграмму в руки, но я ничего увидеть не смог.
- Ты на работе отпросился?
Я покачал головой. Сестра за телефон.
- Ольга Александровна, добрый вечер….
- А где он?
- Вон, на диване плачет.
- Пусть едет.
В Челябинск добрались – время вечернее.
- Водки бы надо: голову сносит, - пожаловался зять.
Отказать ему было невозможно.
- Давай телеграмму!
В магазине, положив на телеграмму деньги, сказал продавице:
- Голову сносит. Ей уже не помочь – меня спасите. Надо выпить.
Понимающим взглядом она посмотрела:
- Рядом с магазином только не пейте.
- Нет, мы в аэропорту.
И выпили на лужайке рядом с аэровокзалом под грохот взлетающих самолетов.
Сами взлетели и провалились в ночь.
Из Иркутска в Ангарск автобусом – таежный сияющий мир, расцвеченный утренним солнцем, качался за окном; высокие кедры из-под небесья смотрели на нас.
- Ну, вот и доехали….
Автобус остановился на привокзальной площади, а я сунулся в открытое окно.
- Выглядывай – не выглядывай, нас с тобой не встретят, - хмуро предупредил Владимир Андреевич.
Взяли такси, нашли адрес, который я видел на конверте письма. Познакомился с несостоявшимися тестем и тещей. Андрей Андреевич хоть и взвинчен трагедией до предела, а все же солидный, серьезный такой из себя мужчина – спину ни перед кем не гнет. Наверное, и я на него чем-то похож – ведь девушки выбирают себе женихов, наделенных качествами отцов. Вице-теща Тамара горем убита.
Услышал подробности трагедии.
На пересмене поехали к друзьям в пионерский лагерь – Ира, Лена и брат Лены. Добирались обратно на попутке, груженной спальными причиндалами. Лена с братом сверху лежали, а Ира забралась под матрас – это и погубило ее. Водитель уснул за рулем, грузовик влетел в кювет – бортом ударился. Лена и брат ее полетели в пшеничное поле, ломая конечности. Иру накрыла перевернувшаяся машина. Перемолотый организм сутки бился за свою жизнь. Но борьба неравной была ….
Когда перестали мы быть фигурами внимания, пошли в магазин – купили хлеба, сосисок и две чекушки. Позавтракали на какой-то заброшенной стройке. Сосиски и хлеб остались – сходили еще за чекушками. Потом еще раз – уже без закуски; и еще – ничто не брало. Так весь день на сосисках да водке в чекушках держались.
Ждали вечера – должны привезти тело в гробу.
Привезли. Я увидел ЕЕ лицо и… и… и скрутило меня: пал на лавочку – встать не могу. Надежда теплилась – и рухнула разом, душу обдав хладом могилы.
Прорвало слезами – бурными, облегчающими.
Снова один я на этом свете! Не стало человека, который любил и понимал меня. Не стало…. – я плакал и плакал, не стыдясь своих слез.
Долго сидел. Помню, музыка в форточку – программа «Время» погоду играла, а потом сериал начался «ТАСС уполномочен заявить». А я пошел по городу бродить – чувствовал: в эту ночь мне не уснуть. Хожу, хожу – устану, посижу. Ночь пришла – зажглись фонари. Наплакался на всю оставшуюся жизнь.
Брешите! – не стыд это для мужчины, а облегчение сердцу и голове.
Ну почему, почему у меня вся жизнь через пень колоду? – задавал себе один и тот же вопрос. Только замаячит на горизонте счастье, хлоп – и мордой в асфальт. Может, дурак я бестолковый? Разве это мыслимо? – девочке двадцать, а мне уж за тридцать! Да и женат я еще форрмально. Как это можно? Грех сплошной! Вот и покарал нас господь!
Что за любовь такая проклятая! – стоит только поверить в нее, и все насмарку. Да Бог с ней, любовью – девочку-то за что? она в чем провинилась и перед кем?
Мечтал сюда прилететь свататься, а прилетел горсть земли бросить в могилу.
Будь все на свете проклято!
Закат угасал медленно. Воздух еще не остыл, но аллеи и клумбы уже дышали ночной прохладой. Город затихал, но ожили и заговорили звуки близкой тайги. О чем они шепчутся и бормочут?
В этом городе Ирочка родилась, училась на одни пятерки, поступила в Иркутский политехнический институт – башковитая и с характером. Сколько парней здесь за ней увивались, а она монашкой жила и выбрала меня. А я чуть было не согрешил….
Густой туман оккупировал улицы – от него щиплет в носу и глаза. А потом понял – не туман это, а смог с химического комбината. Вот отчего у Иры проблемы. Были….
Долго бродил по городу – целую ночь (или целую жизнь?). Утро настало.
У подъезда мало-помалу стал собираться народ. Приехал брат Лены – участник аварии – загипсованный, на костылях. Сестра его не смогла подняться с постели.
Вынесли гроб. Простились. Покатили на кладбище.
Могила практически выдолблена в скальном грунте классической сибирской сопки.
Еще раз простились.
От каждого всхлипа, от женского воя мне становилось все хуже и хуже.
Крышку заколотили. Я удивился – откуда люди силы берут?
Хотелось сесть (лучше лечь) и ни о чем не думать.
Гроб опустили. На последнем излете женский вой.
Ничего не вижу – слезы застили. Как бы в могилу не свалиться.
Зять сдавил мне трехглавую мышцу могучей рукой, наклонил вперед:
- Землю возьми.
Гулко ударили комья по крышке. Все, нет с нами Иры!
В чем Случай? Где следствие?
Проклятая философия моя! – ты во всем виновата одна. Эти дурацкие эксперименты и погубили девушку Иру.
Ругательски ругал себя. Да что толку!
Не помню дорогу с кладбища.
Дома накрыт поминальный обед.
Рюмку выпил, блином закусил. Зятю на ухо:
- Я бы прилег – ночь не спал. И вообще – сил даже сидеть нет.
Гримаса Судьбы – меня привели в Ирину комнату, уложили на ее кровать.
Уткнувшись лицом в подушку пуховую, пахнувшую знакомым родным ароматом, молча глотал слезы, скрипел зубами. Временами таки забывался – сказывалась бессонная ночь. Потом внезапно приходил в себя. Мысли опять возвращались к прошедшему. Четко представилось ее живое лицо - глаза черные, блестящие, пронзительные; ресницы густые, изогнутые; взгляд добрый, нежный… и беспомощный. Такой взгляд бывает только у человека, с которым вот-вот случится беда. Голову могу дать на отсечение…. И снова, истерзанный бессильной яростью и усталостью, проваливался в зыбкую, как болотный мох, дрему.
Судорожно всхлипнув, оторвал лицо от мокрой уже подушки.
Господи! вот бы сейчас умереть! Но я уснул.
В дорогу нам дали бутылку водки – на пути из Ангарска ее мы и выпили.
В самолете то ли поднесут, то ли нет…. Верх взяло последнее предположение, и мы запаслись пузырем коньяка. Сели, взлетели – выпить не из чего.
- Слышь, дорогой, - стюарда зовем. – Стакан принеси.
Парень бесцеремонный оказался:
- Мне плеснете?
Незабываемое зрелище – как он пил. Змеей изогнулся в трех плоскостях – чтоб никто не увидел, чтоб коньяк не пролить, чтоб…. Короче выпил и пожелал нам полета спокойного, мягкой посадки.
В Челябинск не помню, как прилетели, что делали – кажется, еще где-то пили.
Очнулся на остановке в Чапаевке – время полночь, автобусы не ходят.
Зять:
- Оклемался? Пойдем на дачу – там заночуем.
Готов был уже согласиться, но тут какие-то девчонки подходят на остановку. Я к ним – ля-ля, тополя – и пошло, и поехало. Они уж хохочут – нас не боятся.
- Перспективы какие?
- За нами приедут.
- Нас подвезете?
Приехали парни на новенькой «Волге» - их забрали, нас подвезли.
В центре стоим – по домам или как?
- Хочется выпить, - говорит зять. – Только где взять?
- Единственный вариант – на Бугор, к отцу в подпол, за настойкой.
Когда пробрались во двор через садовую калитку, отец из времянки сердитым вышел:
- А я думаю, кто крадется? – и собака не тявкнет.
Мы объяснили ситуацию.
- В дом не ходите, там мать разбудите – хотите, времянку уступлю?
- Да мы и в бане можем….
Батя закуски принес, стаканы и трехлитровую банку настойки. Выпил с нами и ушел во времянку.
Никогда до этого, никогда после не было у меня такого душевного единения с зятем. Мы пили и говорили, курили и говорили – за жизнь, за смерть, за смысл сущего.
Он рассказывал свою жизнь героическую – я внимал.
Банку еще наполняли дважды, не будя ни отца, ни маму.
Спать пошли, когда солнце встало, а хозяйка наладилась доить корову.
Тут сестра позвонила:
- Вы приехали?
- Вова спит на отцовом диване.
- Ну, пусть спит.
Самым трудным на работе после описанных событий стали передачи на радио. У меня вдруг голос срываться начал. Представляете? – микрофон включаю: «говорит Увельский» и… петуха!
И о редактора предложила:
- Анатолий Егорович, может быть, вам нужна замена?
- Хорошо бы!
Но вопрос повис в воздухе – то ли забыла о нем Ольга Александровна, то ли оказался трудно решаемым. Впрочем, проблема иссякла сама – и жизнь налаживаться стала.
Трубка телефона донесла голос сестры:
- Тома (это мама Иры) звонила. У тебя есть письмо из Ангарска? Они прочитали твое послание. Говорит, там четыре раза написана фраза – я боюсь за тебя. Ты как чувствовал что. Письмо от Ирины ты им покажешь? – они готовы прилететь только ради него.
- Господи! – облегченно вздохнул. – Я бояться стал твоих звонков. Подумал, опять что случилось в Ангарске. Ну, в принципе, там нет ничего такого, чтобы бросало тень на наши с ней отношения. Отцу не стыдно читать такое письмо дочери. Я покажу его – пусть прилетают.
Прилетели.
Мама Тома села на мою кровать, уткнулась в письмо и… слезы по щекам.
- Прочти, ничего не вижу, - мужу толкает.
Голос у Тамары сорвался – с тихим воем она повалилась в подушку.
Все посторонние вышли из комнаты.
Время спустя Тамара ко мне:
- Ты отдашь нам письмо?
- Оно адресовано мне.
- Нам дорого все, что связано с дочерью.
- Память о ней и мне дорога.
- Мы вернем тебе твое письмо. Я привезла – вот оно.
Я лишь в ответ покачал головой.
Тамаре ничего не стоило забрать себе письмо дочери – ведь не кинулся б я его отбирать. Меня просто проверяли по культурному, но на вшивость – я это понял.
Письмо у меня – до сих пор храню, как символ любви и чистоты отношений.
Вероятно, есть в том своя логика. Девочка всего двадцать лет прожила, но как! – без фальши, с верой в великие идеалы и мудрым пониманием жизни. Ее участие в моей судьбе побудило поиск высоких нравственных идеалов. Быть может, я нашел в ней то, чего тогда не было у меня – внутренней совестливости, сочувствие к человеку со всеми его бедами и незадачами, со всеми его надеждами, и поисками своей судьбы….
Сегодня мне – седьмой десяток. Возраст мудрости, когда многое пережито и о многом еще нужно рассказать людям – что тревожит, волнует, радует. Жаль, нет весов таких, на которых можно было бы определить вклад Ирины Евдокимовой (маркизы Ангарской) в нравственное мое становление, как человека – на сколько стал умнее, добрее, душевнее лишь за неделю общения с ней.
А. Агарков
февраль 2016 г
http://anagarkov.890m.com
|
|
| Сергей Шувалов |
2016-01-24 |
0 |
0.00 |
0 |
| |
|
| |
Необычно рано в съемной комнате в центре Одессы проснулся и быстро оделся начинающий, но подающий большие надежды писатель Иван Степанович Рудаков. Человек небольшого роста, немного лысоватый, плотно сложенный, но не толстый; с брюками на подтяжках и немного кривыми круглыми очками и на резинке.
На улице проглядывало солнце, и настроение у Ивана Степановича было отменным. Несмотря на то, что он проработал управдомом почти всю свою сознательную жизнь, душа его всегда стремилась к чему-то прекрасному и нетленному… Так, с годами его выбор пал на большую литературу. Не то чтобы он много читал — нет. Напротив, читал он мало. Но большое желание начать писать самому присутствовало в нем всегда. И вот какой момент послужил воплощению этого желания в жизнь.
Однажды одинокая пышная дама средних лет, живущая на пятом этаже сего дома, которая давно уже неровно дышала по отношению к Ивану Степановичу — как, впрочем, и ко многим другим жильцам , — почему-то решила, что управдом наиболее доступен из всех претендентов благодаря своему совершенно беззащитному виду.
Как-то раз, преградив путь нашему герою в самом узком месте лестничной клетки, она заставила-таки его выслушать горячее признание в любви. В довесок Иван Степанович получил поцелуй, уйти от которого не представлялось возможным, так как дама сжала голову бедного литератора руками с двух сторон. Однако, заметив, что ни то, ни другое не возымело особого эффекта, она быстро сменила тактику, начав откровенничать по поводу его литературных опытов в местной газете. Интуитивно заняв оборонительную позицию перед таким внезапным нападением у стенки напротив, управдом настолько же равнодушно отнесся к первой части выступления пышной дамы, насколько был тронут его второй частью. Иван Степанович всегда чувствовал в себе наличие определенного литературного дара, а получив дополнительно подтверждение со стороны цветущей соседки, поверил в свои способности уже окончательно и бесповоротно. С того момента и начался его литературный путь.
Сегодня до часу дня ему надо сдать свой новый труд в редакцию. А финала еще нет. Однако, Иван Степанович ощущал в это утро необыкновенный душевный подъем, и дело, казалось, уже было в шляпе…
Печатная машинка работала с частотой отбойного молотка.
«Пантелеев, истекая кровью, из последних сил открыл глаза и посмотрел на Пастухову… С ее лица капали слезы…. — Я люблю тебя, Толик , — повторяла она еще и еще раз, рыдая… — Ты будешь жить! Будешь, я знаю!»
Иван Степанович, отвлекшись и немного всплакнув после написанного, почему-то вдруг перевел взгляд на кушетку. Он увидел огромную муху, сидевшую на ее спинке и спокойно потиравшую передние лапки.
«Не отвлекайся!» — сказал он сам себе и повернулся к машинке…
Пастухова услышала гул приближающихся танков… — Это наши, Толенька, мы спасены…. Пантелеев с трудом по слогам повторил слово «спасены» и потерял сознание.
Внезапно гул и правда возник в комнате, залетел сначала в правое ухо управдома, затем в левое.… И, также внезапно, как появился, гул затих.
Иван Степанович осторожно, немного оторопев, не убирая руки с машинки, оглянулся снова в сторону кушетки. Огромная муха прожужжала где-то рядом, а потом вдруг исчезла.
Автору осталось дописать всего лишь несколько строчек и решить, будет ли жить Тюбиков, или умрет. Но сосредоточиться было невозможно. Муха упрямо отвлекала.
«Толик, у нас, — она сделала паузу, — я не говорила тебе… У нас будет ребенок!!!»
— Черт, какой еще ребенок! — воскликнул Иван Степанович и схватился за голову.… А проклятая муха сделала показательный круг уже по всей комнате…
Рудаков привстал и медленно оглядел всю комнату, как полководец оглядывает поле перед боем…
Гул подозрительно исчез, а муха где-то притаилась….
Иван Степанович, немного успокоившись, сел за печатную машинку и, зачеркнув фразу про ребенка, продолжил:
«Толя, я хочу, чтобы у нас был ребенок! — сказала Пастухова. Пантелеев с трудом приоткрыл один глаз и сказал: — Да, я был бы счастлив…»
— Да что ж такое! Почему он приоткрыл только один глаз? — Спросил сам себя писатель, понимая, что вместо вдохновения в голове у него одно жужжание
Рудаков пребывал в отчаянии — на часах было уже 11.40.
Главный редактор ждал его до часу, а потом уезжал в отпуск.
Иван Степанович сделал рывок к печатной машинке, твердо решив оставить в живых Пантелеева и уложиться с финалом в пять предложений, не более.
После первого удара по клавишам печатной машинки он услышал ужасающее жужжание прямо у себя над ухом.
Лоб Ивана Степановича моментально покрылся холодным потом. Схватив кусок старой газеты, свернув ее в трубочку, он начал размахивать этим свертком, хаотично и беспомощно.
Наконец муха села на вазу с давно увядшими цветами, поставленными хозяйкой, видимо, несколько лет тому назад. Рудаков, понимая, что сильный удар газетой может привести к непоправимому урону, все-таки прицелился и постарался сосредоточиться… Муха сидела на вазе, как ни в чем не бывало, и преспокойно потирала передние лапки.
— Черт! — что есть силы закричал Иван Степанович и нанес удар страшной силы по вазе. В то же мгновение она упала на пол, разбилась, а засохшие цветы рассыпались по старому паркету.
— Убил, убил! — радостно закричал Рудаков и направился к печатной машинке.
«Пантелеев попросил у Пастуховой воды… Пастухова открыла флягу и дала ему сделать глоток. Ей показалось, что ему стало немного лучше».
Настроение у Ивана Степановича заметно улучшилось. Наконец-то, в тишине и покое, он мог закончить повествование счастливым концом.
«Пантелеев немного приподнялся и улыбнулся Пастуховой. Та в ответ нежно поцеловала его в голову».
Закончив предложение , Иван Степанович посмотрел на часы… Было еще 10 минут в запасе.
«Укладываюсь» — подумал Рудаков и с чувством внутреннего удовлетворения распахнул окно…
Он услышал ребячьи возгласы, щебетание птиц, звуки проезжающих машин и… какой-то странный гул… Гул, очень напоминающий… Он прислушался…
— Жужжание! Черт бы ее побрал! — воскликнул он и огляделся. Зловредная муха кружилась прямо над лысиной бывшего работника ЖЭКа.
Иван Степанович позеленел…
И быстро отпечатал:
«Через минуту Пантелеев закрыл глаза и умер. Пастухова в беспамятстве выбежала из разрушенного дома и тут же была застрелена снайпером…»
После Иван Степанович встал, и, взяв плетеную плоскую подставку, размахнулся и что было мочи ударил ею по столу. Звук раздался громкий и сильный. На некоторое время над столом образовалось пыльное облако. Проверив таким образом свое новое оружие, он продолжил охоту. Муха тем временем вылетела из комнаты Рудакова и влетела в комнату хозяйки квартиры, напротив по коридору.
Иван Степанович остановился, как вкопанный, перед ее комнатой и прислушался. Оттуда доносилось мирное посапывание и ужасное непрекращающееся жужжание. Рудаков тихонько приоткрыл дверь и зашел внутрь. Хозяйка лежала на спине и спала мертвым сном. Муха тем временем преспокойно сидела на щеке спящей. Иван Степанович решил немного подождать, пока эта тварь слетит. Но она была непреклонна. Тогда он попытался смахнуть ее, но муха преспокойно продолжала сидеть на своем месте. Ивану Степановичу показалось, что она даже как-то расслабилась, окончательно перестав обращать на него внимание.
«Враг потерял бдительность!» — неожиданно пришло в голову Ивана Степановича. Однако то, что враг находился почти что на носу спящей женщины, его все-таки останавливало.
«Если не сейчас, то когда?» — подумал он снова. Потеряв много сил в изнурительной борьбе, отчаявшийся бывший управдом взмахнул рукой и ударил что есть силы плоской подставкой по лицу хозяйки… Та, визгливо вскрикнув, вскочила с койки. Иван Степанович попятился назад, пытаясь объяснить ситуацию полусонной женщине.
— В отделении рассказывать будете! — Отрезала дама, набирая 102.
Муха тем временем спокойно сидела на штанах Ивана Степановича и потирала передние лапки.
В 13.30 Рудаков уныло заполнял протокол, в то время как счастливый главный редактор загружал последний чемодан в свою новенькую машину, чтобы незамедлительно направиться с семьей на Юг.
|
|
| Сергей Шувалов |
2016-01-24 |
0 |
0.00 |
0 |
| |
|
| |
С раннего детства я не знал покоя.
Моя коляска совершала резкие опасные развороты, выписывая на земле различные геометрические фигуры, объезжая препятствия, вставая на дыбы, как мотоцикл трюкача. Еще тогда, будучи совсем крохой, я чувствовал невероятный пульсирующий ритм жизни моей матери. Когда она была рядом, он неминуемо передавался мне через любую материальную субстанцию. Скорость стала основой моей жизни почти с самого рождения.
Чуть позже, когда я встал на ноги (а произошло это очень рано — наверное, опасное вождение моего колясочного устройства было тому причиной), мамина быстрая жилистая рука хватала мою маленькую слабую ручонку, и тогда мое бедное неокрепшее тельце летало на скоростях, значительно превышающих скорость движения коляски; и снова я еле вписывался в опасные повороты, порой просто повисая на маминой руке и испытывая все прелести центростремительного ускорения.
Мама чистила мне зубы, спеша и размазывая пасту, так что редко что-то попадало, куда нужно. Одевала на меня брючки — и часто обе ноги попадали в одну штанину. Моя трапеза иногда оканчивалась ничем, точь в точь как в истории с Пятачком в мультфильме про Винни-Пуха — мама вытирала платком мой рот, который так и не успел поглотить ничего съестного. Тогда мне только и оставалось, что насытиться аппетитным запахом горячей еды… и мы бежали дальше. Несколько раз мама забывала меня на работе, в аптеке, в магазинах. В эти моменты я переставал ощущать движение. На какое-то время все вокруг будто замирало — но потом ей вслед начинали кричать ошарашенные продавщицы, она возвращалась за мной, и все начиналось сначала.
Иногда, по привычке повисая на ее руке, я кричал: «Мама, я хочу в туалет!» Она смотрела на меня удивленным взглядом и говорила: «Ты же был там сегодня утром?!» И несмотря на то, что в тот момент было уже больше шести вечера, добавляла: «Если будешь так часто проситься, мы с тобой никуда не успеем!» И так как я больше всего на свете боялся, что мы куда-то не успеем, то продолжал терпеть…
Чем старше я становился, тем больше я старался сопротивляться невероятному темпу жизни, который задавала моя мать. В те моменты, когда она понимала, что со мной каши не сваришь, она смотрела на меня и говорила: «Видимо, ты весь в отца…» Тогда я спрашивал ее: «А кто мой отец?» И в ответ слышал: «Если бы я сама его хоть чуть-чуть знала, то убрала бы из своего предположения слово «видимо»».
В детстве я, конечно, плохо понимал, куда это мы так несемся, да и не задумывался особенно. Но потом, после одного разговора с бабушкой, у меня появилось смутное осознание того, что представляет собой наша с мамой жизнь.
Как-то вечером, наверное, мне было тогда лет восемь, мама уложила меня в постель необычно рано — при том, что спать я не хотел совершенно. Но она, ласково улыбаясь и не реагируя на мои протесты, натянула мне на глаза одеяло, стащила носочки, забыв при этом про штаны, выключила свет и убежала из дому.
Только моя бабушка — спокойная, рассудительная женщина, знала, куда всегда торопится мать. Почти каждый вечер мы с бабушкой оставались одни. Она заходила ко мне, садилась напротив в дальнем углу комнаты, включала светильник, стоящий на столе, нащупывала своими пальцами пожелтевшую от времени бумажную закладку, открывая книгу на той странице, на которой мы остановились вчера, и начинала читать. Я слушал. Помню, какими яркими мое воображение рисовало персонажей, описанных в книге… Меня буквально уносило в этот вымышленный мир, и я не замечал, как закрывал глаза и засыпал…
Пожалуй, только один раз она закончила раньше, чем я заснул. Помню, что мы стали обсуждать прочитанное, и бабушка сказала мне, что в каждой книге, — почти в каждой, присутствует борьба добра со злом. И я тогда спросил:
— Получается, что зло — это всегда плохо, а добро — хорошо?
Бабушка согласилась, но потом задумалась…
— А вот моя мама, куда она уходит каждый вечер? — спросил я тогда бабушку. Какие она делает дела, добрые или злые?
— Добрые, добрые, — ответила бабушка, — в том то и дело, что добрые.
— Ну а зачем надо уходить куда-то ночью? Можно их сделать днем, а ночью спать? И почему их нельзя делать для тебя, бабушка, или для меня? — поинтересовался я, даже не подозревая, что в моем еще неразвившемся сознании возник один из самых сложных жизненных вопросов. Бабушка промолчала и только развела руки в стороны. «Вот странно, — подумал я про себя, — неужели есть такие вопросы, на которые ВЗРОСЛЫЕ не имеют ответа, — тем более, моя бабушка!»
Она тем временем отвернулась от меня и сказала себе под нос:
— Больная на всю голову твоя мама из-за этих проклятых добрых дел…
Я расслышал ее слова, но, пытаясь их осмыслить и не до конца понимая суть сказанного, счел правильным промолчать. Конечно же, я еще плохо осознавал, что обозначает словосочетание «больная на голову», и почему так внезапно все добрые дела стали проклятыми… Но ее слова крепко врезались в мою детскую память. Повзрослев, я вспомнил тот случай и понял, почему добрые дела делают только люди, больные на голову.
Вполне логичный вопрос «откуда я взялся?», который возникает у всех детей, как только они начинают осознавать себя, я задал своей матери немного позже, чем другие, уже догадываясь, что для моего появления необходим был папа, и где-то он у меня должен быть. Оказалось, что мое появление на свет тоже напрямую связано с одним из добрых дел моей мамы!
Так приключилось, что мой отец был филигранным мошенником по части женских сердец. Он уговорил ее перейти к делу буквально через час после знакомства, сославшись на то, что «этого дела» у него уже не было три года. Женщины его просто не принимают. Им было сделано ровно двенадцать попыток в течение этих лет, но ни одна не увенчалась успехом. Поэтому он твердо решил привязаться к сакральному значению числа тринадцать и, если в этот раз тоже не повезет, наложить на себя руки. Моя мама была тринадцатой. Проникнувшись его бедой, она не оставила никакого шанса исполнить ловеласу и мошеннику его мрачное обещание, тут же отдавшись ему в одном из городских парков.
Бесшабашность поступка моей мамы может удивить только тех, кто ее не знает. Вероятно, она очень спешила даже в тот момент, когда внимала аргументам искусителя, так как впереди ее ждало еще очень много добрых дел. Времени катастрофически не хватало. Видимо, по этой же причине странная пара не воспользовалась противозачаточными средствами.
В день моего 18ти-летия мама пригласила меня на останкинскую башню — посмотреть на всю Москву с высоты птичьего полета, а затем поесть вкусного молочного мороженного. Все это было запланировано задолго до счастливого дня, она выделила необходимое для празднования моего дня рождения время и записала все в свой маленький ежедневник, который уже был исчеркан вплоть до конца года. Выйдя из метро у станции ВДНХ, мы направились в сторону башни. Внезапно мы оба вздрогнули и остановились, услышав малоприятный протяжный звук, похожий на глухой скрежет. Мать прислушалась. Рука ее резко дернулась.
— Откуда это, сынок? — с волнением в голосе спросила она меня.
— Не знаю, — ответил я рассеянно. — Мама, башня рядом, может быть, пойдем?
Но она ответила тоном, не допускавшим возражений:
— Нет! Нам нужно туда, — она величественно указала пальцем в сторону сквера, — звук оттуда!
Мы перешли трамвайные пути; потом, преодолев ограду, обошли скамеечки, прошли сквозь парк и попали на проезжую часть.
— Мама, тут машины! — прокричал я. Но она меня не слышала. Приказав стоять на месте, она ринулась в поток автомобилей, сбивая сложившийся ритм движения водителей, а главное — нарушая правила дорожного движения. Вдруг она неожиданно остановилась в центре дороги, как регулировщик движения на нерегулируемом перекрестке, и стала размахивать руками.
Одна из машин летела прямо на нее. Я зажмурился и закричал:
— Ма-ма ааааааааааа…
Передний бампер зеленой шестерки коснулся ее развивающегося на ветру ярко-красного платья. Из машины выскочил водитель и подбежал к матери. Я видел, как они ругались, кричали друг на друга, размахивая руками. Вдруг водитель обошел мать и посмотрел на дорогу. Схватившись за голову, он снова подошел к матери и подал ей руку. Достав из багажника знак аварийной остановки, они установили его сзади машины.
Я посмотрел вперед и чуть поодаль увидел длинную вереницу машин, перекошенных от ручных домкратов, тянущуюся вдоль бордюра главной дороги, а под некоторыми из них заметил даже лежащих бедолаг водителей. Только через пару секунд я сообразил, что всему виною была ужасная яма прямо в центре проспекта, куда попадали по несколько машин каждый час. Я понял, что водители, которым посчастливилось заметить яму, объезжали ее и забывали о ней, не думая уже о тех, кто едет позади и может туда угодить. Пострадавшие же меняли колеса, и им точно не было дела до остальных.
В жизни такое происходит сплошь и рядом — до тех пор, пока не появится тот, кто смог бы разорвать порочный круг. Сегодня таким человеком стала она, моя мама, которая решила остановить эту череду нелепых аварий на проспекте недалеко от Останкинской телебашни, вероятность попасть на которую для меня, как вы наверное уже поняли, уменьшалась с каждой минутой…
Итак, моя мама вернулась.
— Ну, вот и хорошо, — сказала она, еще раз бросив взгляд на место происшествия. — Осталось только позвонить в дорожную службу...
И мы направились к телебашне, но вход для посетителей закрылся полчаса назад. Моя мама посмотрела на меня с грустью и пожала плечами. Из состояния задумчивости нас вывел бродяга, неожиданно оказавшийся позади. Он задал, в общем-то, стандартный для такой публики вопрос:
— Не могли бы подать... Не хватает на...
— На что?! — переспросила мать и машинально, не дожидаясь ответа, открыла свой кошелек, вывалив все содержимое в руки престарелого доходяги.
— Мама, ты что? — спросил я маму осторожно, надеясь вывести ее из состояния коматозной доброты...
Тем временем солнце окончательно скрылось за линией новостроек, только чуть светлеющий ореол — след былого дня, посылал нам прощальный привет, рисуя оранжевые нимбы над обыкновенными блочными домами, которые на несколько минут превратились в белых святых великанов. Я грустно взглянул на свою маму. Холодало. Она обняла меня:
— Пошли, уже поздно...
У метро выяснилось, что все деньги мама отдала незнакомцу, а у нас нет жетончиков на проезд, и их не на что купить. Мы побрели по вечерней Москве в сторону дома. Именно тогда я впервые увидел свой город.
Мы долго шли прямо, затем обогнули Рижскую площадь и свернули на улицу Гиляровского. Ну а потом Трифоновская, Делегатская, Дурова, и вот — Садовое кольцо… Тусклый свет уличных фонарей терялся где-то далеко впереди, освещая фасады впереди стоящих домов, угрюмо толкающих друг друга, будто бы пытаясь выйти из ровного ряда и показать себя перед нами во всей красоте. Я шел, оглядываясь на каждое здание, и взглядом как бы приглашал их на уличный подиум. А водосточные трубы в тот момент казались мне длинными слоновьими хоботами, плотно приложенными к кирпичному туловищу. Они сгибали свои бетонные тела, тяжко выдыхая на нас холодный осенний воздух.
Я плохо помню, как мы добрались домой. Засыпая, я слышал обрывки разговора матери и бабушки.
— Тише-тише…. — Не разбуди его, — говорила мать шепотом.
— Это у вас так день рождения прошел? — изумлялась бабушка. — Что вы делали!?
Мама ничего ответила...
— Я побежала! — крикнула она вслед закрывающейся за ней двери. Бабушка только успела окликнуть мать:
— Куда ты?!
Мать что-то ответила, но я уже не слышал, ее слов...
— Господи! — воскликнула бабушка, — да что за глупости? У тебя ребенок!
— Это невозможно, невозможно, — повторяла мать, — не могу объяснить. Они там, а я тут…
Дверь за ней закрылась окончательно.
— У тебя тут сын! — крикнула бабушка вдогонку, но было уже поздно.
***
Спустя годы я узнал, что за несколько лет моя мама успела поучаствовать в тушении пожаров в Центрально-черноземном районе, в разборе завалов после землетрясения на Камчатке, в спасении людей после наводнения в Крымске… Она регулярно посещала детские дома, работала волонтером в доме престарелых, просто помогала малоимущим, принимала участие в реставрации заброшенных церквей. Да всего и не перечислить! Но обо всем этом мне стало известно далеко не сразу.
Тогда же я с содроганием собирал новости с мест происшествий по всей стране, пытаясь найти в них хоть какое-нибудь упоминание о своей матери. Но тщетно... Несколько скупых писем за целый год и еще меньше телефонных звонков. Бабушка умерла через три месяца после того, как мама уехала. Смерть была внезапной. Незадолго до этого я часто видел ее сидящей около окна. Она смотрела на меня не так, как раньше — наверное, понимала, что годы берут свое и конец близок, — и в ее молчаливом взгляде читался только один вопрос: «Справишься ли ты один, когда меня не станет?» Этот немой вопрос был краток и благороден.
Мама так и не приехала на похороны. Я до последнего надеялся, что она просто не получила от меня письма о случившемся горе. Но через несколько дней пришло уведомление, что заказное письмо доставлено получателю. В своих мыслях я впервые в жизни столкнулся с ужасающим противоречием. Внешний далекий мир мог быть каким угодно, мир средний — возможно, тоже, но близкий мир — разве он может быть ТАКИМ? Эта мысль сводила с ума, делала меня все более одиноким и замкнутым. Я все еще надеялся, что она вернется. Но проходили дни, месяцы, годы, и ничего не менялось...
Во времена моей молодости комнаты всех девчонок и мальчишек, особенно входные двери, были обклеены цветными плакатами с Аленом Делоном, Ван Дамом, Сантой Фокс и, конечно же, Брюсом Ли. Эти плакаты олицетворяли закрытое окно в другую жизнь, где «не пьют одеколон», изображали, перефразируя того же автора, мир, с которым можно попрощаться, не успев там побывать…
Прошло очень много лет. На стенах моей комнаты иссушился клей двадцатилетней давности, на котором держались подобные плакаты. Теперь мой мир, который я решил создать с помощью такого же простого юношеского приема, был иным. Он всецело принадлежал моей матери. Я увеличил все фотографии, где она была изображена, и развесил по стенам своей квартиры. Утром, днем и вечером она встречала меня и провожала, улыбалась мне и ждала моего возвращения.
Воспоминания о детстве, о матери не оставляли меня. Я был одержим мыслью встретить ее вновь — мое существование было подобно жизни человека, оставшегося на необитаемом острове, который каждую минуту с надеждой смотрит в безбрежные воды, пытаясь где-то на непреодолимом расстоянии, в центре океана разглядеть очертания корабля. Так и я искал ее, расширяя собственные горизонты поиска, пытаясь увидеть ее очертания в безмолвном просторе людских душ. Но мои попытки были тщетны.
Я шел на почту — той самой дорогой, которой мы с моей матерью возвращались с моего предпоследнего дня рождения. Сейчас, как и тогда, накрапывал теплый осенний дождь. Мой путь был существенно короче, чем в тот раз, но я намеренно ступал короткими шагами, врываясь в желтую грязь своими широкими башмаками.
Примет никаких не бывает — они были выдуманы мной, но каждый раз я загадывал какие-то странные вещи: например, я должен сделать столько-то шагов до почты, и тогда заветное письмо от матери будет ждать меня. Но чтобы я не придумывал, как бы не ходил и куда бы не смотрел, — письма все не было.
Может быть, это какая-то ошибка? Может быть, от меня что-то просто скрывают? Моя мать не может так поступать! Но почтальоны по-прежнему разводили руками, а дверь уныло поскрипывала, когда закрывалась за мной. Я снова оставался ни с чем.
***
Однажды, повинуясь внезапному порыву, я написал письма во все известные мне радиостанции, рассказав свою историю, и попросил дать мне несколько минут эфира. Я забыл об этом очень скоро, потому что, когда писал эти письма, уже был настроен скептически, — да и если бы даже мне дали выступить, вряд ли мои слова услышала бы мама. Однако внезапно одна из радиостанций пригласила меня в прямой эфир.
Находилась она в Останкинской башне, до которой мы так и не дошли в тот день рождения, когда я в последний раз видел свою маму. Я снова шел тем же путем. Правда, теперь водосточные трубы не казались мне слоновьими хоботками, а дома не выпячивали свои тела и не танцевали, показывая свои постмодернистские каменные кружева... «Значит ли это, что я вырос?» — думал я про себя...
В студии радиостанции меня встретил молодой человек, просто одетый, с наушниками внушительных размеров на шее. Он быстро усадил меня рядом собой на стул и начал разговор:
— Забавная история, ничего не скажешь. И это все правда?
— Ну да, — ответил я твердо.
— И пока мы рассматривали вашу заявку, она не появлялась?
— Нет.
— А она жива вообще, — спросил он, — вы уверены? Больше двадцати лет прошло!
— Уверен абсолютно.
— Откуда же такая уверенность?
— Вы бы ее видели… — начал я.
— Это смешно, мы, знаете ли, таких людей видим, и с такими общаемся!
— Она особенная.
Ведущий улыбнулся.
— Ваша уверенность подкупает. Не потеряйте ее, когда будете в эфире. Кстати, покажите вашу заготовку?
— У меня ее нет, — отозвался я.
— Смотрите тогда, — сказал ведущий, — у вас ровно одна попытка.
***
Юго-запад Ножай-Юртовского района Чеченской республики, село Беной. Холмистая местность имела свою розу ветров, а ветра этой осенью были резкие, холодные, порывистые, и дули по веренице холмистых гор, начинающихся южнее истоков горной речки Бенойясси и заканчивающихся лесистой местностью южнее села Беной.
То была первая ночь, когда температура упала ниже нуля, а из-за ветра было трудно идти. К Наталье Николаевне бежала женщина лет сорока на вид, небольшого роста, в черных кирзовых сапогах, красной косынке и в куртке, надетой на длинное, до пят, черное платье. Волосы ее, черные, как смоль, растрепавшиеся и небрежно покрытые косынкой, закрывали часть лица, которое в тот момент выражало страх и смятение.
— Что случилось, Айбат? — крикнула Наталья Николаевна бегущей навстречу женщине. Зная, что Айбат всегда спокойна и невозмутима, она заволновалась.
— Наталья Николаевна! У меня люди замерзать начинают. Четыре палатки унесло уже. Укрепили, как могли, оставшиеся. Но продувает и их — ветер усиливается… К утру померзнем мы все!
Наталья Николаевна знала о прогнозе. Но обычная надежда и интуитивный оптимизм говорили ей: авось понесет, и не с таким справлялись… А надо, надо было бы предпринять меры заранее.
— Чёрт возьми! — выругалась она, сжав руки в кулаки, понимая свою ошибку. — Давай в машины всех, и в город!
— Нельзя уже, Наталья Николаевна. Поздно. Последний выезд полчаса назад завалило.
— А по южной дороге?
— А на нее машины уже никак не перекинуть — деревья повалило.
— Надо разобрать!
— Не успеем, Наталья Николаевна, деревья задержали грязевой поток, там все замешалось: грязь, глина, камни… Собственными силами не разберем.
— Влад, — крикнула Наталья Николаевна мужчине, который находился рядом и прислушивался к разговору, — спутник мне принеси, я в город наберу.
— Не поможет город, Наталья Николаевна.
Женщина нахмурилась.
— Как не поможет?! Вызову вертолеты. Тут же люди! Прилетят, как миленькие.
— Там вертолетов только два на весь район. Один в ремонте. Да и в такой ветер никто не рискнет, — сказал Влад.
Подойдя к ней вплотную, он шепнул уже тихо на ухо: «Плохо дело, Наталья Николаевна. Померзнем мы все». Она обхватила лицо Влада своими ладонями.
— Ну ка, взгляни сюда! — ее голос был настолько уверенным, что тот удивленно поднял взгляд. — Влад, ты мне такого не говори! Слышишь? Не говори! Людей спасем и сами спасемся, — сказала она твердо, как только могла — так, чтобы голос ее долетел до ближайшей взбунтовавшейся земли, до смертоносных ветров, и чтобы вся стихия услыхала ее протест и оставила наконец лагерь в покое. «Везде пустота, везде открытое пространство, а где не открытое — туда не подобраться», — думала она в тот момент про себя.
— Айбат, ну, подумай хорошенько. Кто, если не ты, может знать, где здесь можно укрыться!
— Есть место, Наталья Николаевна, но километрах в пяти, не меньше. Да и против ветра идти, — неуверенно сказала Айбат.
— Тогда вот что. Зови всех сюда. Всех собирай! Палатки снимайте, и тоже сюда несите, — Наталья Николаевна махнула рукой в сторону нескольких старых буков.
— Наталья Николаевна, мы палатки не поставим сейчас. Ветер-то какой!
— Знаю, несите!
Через несколько минут на указанное место стал пребывать люд. Женщины выглядели усталыми и изможденными, у многих из них на руках были дети, которых они прикрывали своими оледеневшими ладонями. Мужчины вслед за ними несли брезентовое полотно от разорванных палаток, раздувающееся по ветру.
— Женщин с детьми посередине сажай. Мужчины, растягивайте брезент против ветра, — скомандовала Наталья Николаевна.
— Нет сил у них, — тихо произнес Влад. — Наталья Николаевна, уходите отсюда, прошу вас. Вы уже и так сделали все, что могли. Они и без того благодарны. Уходите, Наталья Николаевна.
Женщина пристально посмотрела на Влада:
— Ты мне зачем эти бредни несешь!? Знаешь же, что я не уйду.
— Знаю, Наталья Николаевна.
— Ну, так чего ж тогда языком болтаешь!
— Так что насчет брезента? — спросил Влад. — Не удержат ведь.
— Там их дети и жены! Удержат. Никуда не денутся.
Наталья Николаевна подбежала к группе и крикнула в толпу:
— Женщины, дорогие вы мои! Приседать умеете? Маша, дай мне ребенка своего, — Наталья Николаевна подошла к одной из женщин плотного телосложения и взяла с ее рук ребенка, плотно закутанного одеялом.
— И с детьми — вот так! — сказала она, присев с ребенком.
— Мы замерзнем, да? — прошептала Маша, приняв ребенка обратно.
— Никто не замерзнет. Делайте, что я говорю. Просто делайте.
Прошло несколько часов. Ветер усилился. Температура упала на несколько градусов. Люди, уже пронизанные насквозь ледяным ветром, падали, вставали, и снова падали, но продолжали держать брезент, может быть, просто потому, что тот уже примерз к их рукам. Женщины держались только лишь из-за того, что им не давали упасть другие, подпиравшие рядом. Все стояли плечом к плечу. Наталья Николаевна бегала по кругу, прорывалась в его центр, поднимала засыпающих и кричала на всех, чтобы не переставали приседать.
Но кажется, ее уже никто не слышал. Одна из женщин тихо шепнула ей на ухо, пока та поднимала кого-то рядом: «Наталья Николаевна, замерзнем мы — детей спасите! Мы верим вам, вы сможете...»
— Не сметь! — кричала Наталья Николаевна. — Не сметь так говорить, боритесь, вы можете!
Влад подбежал к женщинам.
— Мужики валятся... Сейчас ветер пробьет.
— Утро скоро? — спросила Наталья Николаевна.
— Должно солнце минут через 40 появиться.
— Держись. Мужиков поднимай!
Холодный, пронизывающий ветер проникал в живой круг, разделяя его, образовывая в нем невосстанавливаемые трещины. Мужчины с полотном падали на землю. Некоторые женщины еще стояли, но большинство уже лежало на земле, прикрывая собой своих полуживых от страха и холода детей. Наталья Николаевна с обмороженными лицом и руками, обессиленная, бегала, поднимая людей, в глубине души понимая, что ничем уже не может помочь.
Вдруг она остановилась, расправив руки и поднявшись на носки, закрыла глаза и, подчинившись стихии, упала на колени, а потом плашмя повалилась на землю, прикрыв собою тела замерзающих.
***
Темно-красный, еще не окрепший луч солнца первым появился из-за проема в скалистом хребте. За ним еще один, а за ним следующий. По холодной земле скользнуло первое предчувствие тепла после бесконечной морозной ночи.
Влад сидел рядом с неподвижной женщиной.
— Спасены, Наталья Николаевна! Спасены! — обращался он к ней. — Ветер стих! Это ж чудо какое, Наталья Николаевна, чудо! Так ведь быть не может, он ведь по прогнозам только усилиться должен был к утру, а тут вот волшебство такое произошло! Я ведь только в город позвонил, Наталья Николаевна, как вы просили. Я сделал, как вы просили, — повторил Влад и на морщинистом лице его появились влажные капли. — Наталья Николаевна, да очнитесь вы!
Наконец Влад вскочил и ударил женщину по щеке что есть силы. — Да очнитесь же вы, умоляю! — в отчаянии он упал на нее, прижавшись своей головой к ее голове. Но она лежала неподвижно...
Солнце уже полностью вышло из-за гор. Тени раннего утра становились короче, холод уходил; спасатели закутывали женщин и детей в теплые одеяла и отправляли первой очередью. Некоторые вставали самостоятельно с помощью спасателей, а некоторых грузили на носилки. Наталья Николаевна лежала на холодной траве, немного в стороне от остальных. Ледяные капли на кончиках ее волос оттаивали, будто превращаясь в чистые слезы, которые скатывались по ее лицу.
— Ты не представляешь! — раздался голос за спиной Влада. Он оглянулся.
— Тут ребята из центра записали. Сын по радио искал Наталью Николаевну. Представляешь?
— Это как такое возможно? — удивился Влад.
— Да сам не знаю, но, говорят, сомнений никаких. Точно нашу Наталью Николаевну описал. А это у тебя… — упавшим голосом пробормотал мужчина, взглянув на лежащую.
— Да иди ты! — закричал Влад. — Нет! Стой! Запись у тебя!?
— Да…
— Ну так что стоишь! Давай скорее!
Мужчина достал телефон и включил его. Влад схватил гаджет и поднес к уху Натальи Николаевны.
«Мама, если ты слышишь меня… — раздалось из аппарата, — мама... мне говорят… не важно, кто... говорят, ты пропала без вести... без вести — это значит «без» «вести», так ведь? Значит, просто нет вестей. Это смешно! Разве это пустяковое обстоятельство может указывать на то, что ты пропала? Мама... знаешь... я и правда очень жду тебя... я в другом мире без тебя... Просто возвращайся и забери меня. Где бы ты не была, что бы ты не делала — я соглашусь на все, лишь бы быть рядом... Мама…»
Мертвенно бледное лицо Натальи Николаевны шевельнулось. Влад заметил это еле уловимое движение.
Наталья Николаевна открыла глаза.
***
Иногда так бывает, что в жизни надо изменить сразу все. Нет смысла менять какую-то часть. Мое стремление начать все с начала было в некотором смысле, наверное, безрассудным. Туманность будущего и несуществующее настоящее. Что откроется за этим туманом, если попробовать пройти его насквозь? Или стоило бы подождать, пока он рассеется сам... Но времени уже не было.
Я стоял на лестничной клетке, минуту назад заперев дверь в свою квартиру – и надеясь, что сделал это в последний раз. Вещи — их было немного, лежали на подоконнике. Я еще раз взглянул на эти жалкие сумки. Да, да, именно такими они мне и показались. Прочь ностальгию и сентиментальность! Моя рука потянулась к ручке ящика мусоропровода...
Сначала нужно было пойти на почту. Дальнейшие планы были неизвестны даже мне самому.
По пути я снова принялся за старое – загадывал количество шагов, постоянно меняя цифры, придумывая новые варианты… В итоге остановился на одном из них и, как ни странно, на этот раз угадал – дорога до двери отделения заняла ровно загаданное количество шагов. Блеснула надежда, но… я заставил себя забыть собственные суеверия, и приоткрыл дверь.
До боли знакомая почтовая старушенция, узнающая меня по шагам, подняла голову, оторвавшись от своей работы.
— Почты нет для меня? — спросил я ее, на быстром выдохе цементируя волнение в своих сжатых кулаках. Она посмотрела внимательно на свой стол, поискала что-то в бумагах, проверила в компьютере.
— Нет. Для вас ничего.
— Спасибо, — сказал я чуть слышно, разжав кулаки и быстро зашагал к двери.
— Хотя нет, подождите! Сейчас…
— Что? — спросил ее я с содроганием.
— Письмо есть для вас!
— Письмо!? Да как же так, вы его чуть не просмотрели! — крикнул я, бросившись обратно.
Схватив заветный конверт, я прочел на нем фамилию, имя и отчество своей матери.
— Неужели дождались? — улыбнулась старушка.
— Дождался, — сказал я.
— В жизни еще и не такое бывает... Вам ведь жить еще и жить! Навидаетесь…
— Спасибо вам, спасибо! — -воскликнул я.
***
Билет на самолет в Грозный... И ровно через сутки я был уже рядом с ней.
— Ну, как она? — спрашивал я у одной из медсестер.
— Она у вас удивительная…— отвечала та. — И очень-очень быстро идет на поправку.
— Подождите! — кричал я ей вслед. — А почему она у меня удивительная?!
— Не знаю. Удивительная, и все, — отвечала сестра, исчезая за углом больничного коридора.
Я рядом с ней. Боже, как она постарела... Но глаза ее, глаза светло-голубые, будто бы нетронутые временем...
Были объятия, были слезы, были признания — все, как и должно быть, наверное.
— Твой голос вернул меня к жизни... Это невероятно! — повторяла она.
Я спросил ее:
— Где мы теперь будем жить, мама?
Она ответила, улыбнувшись:
— Мы будем жить там, где в нас нуждаются.
— Хорошо. Я согласен, — с радостью отозвался я. — Главное, я нашел тебя! Только вот одну просьбу можно?
— Какую?
— Ты капельницу и лекарства не передавай другим больным. Пока сама не выздоровеешь.
— Хорошо, — ответила мама, внимательно оглядев соседей по палате.
— Я предупрежу медсестру, учти! Даже и не думай!
|
|
| santehlit |
2016-01-19 |
0 |
0.00 |
0 |
| |
|
| |
Какое это огромное счастье любить и быть любимым.
/А. Чехов/
Появился повод Ольгу Александровну ненавидеть.
Покидая Челябинск, благоразумно перевелся в Университете марксизма-ленинизма с факультета выходного дня на заочный. В начале июня пришло приглашение на летнюю сессию. Я с бумагою к и о редактора.
Она отмахнулась:
- Хватает нам студентов необразованных – вам-то куда, с вашим дипломом? Или забыли? – учить ученого, только портить.
Не пустила. Я обиделся.
Как поступить? Сходить в райком пожаловаться?
Неприлично как-то мужчине на женщину стучать.
Проглотил обиду, смирился и стал ненавидеть.
Тешил себя – ладно, плакать не будем, но запомним, и Бог даст, сочтемся.
Ольга Александровна по какой-то причине не занимала кабинета редактора – собирала на оперативки творческий коллектив у себя. Каждый приходил со своим стулом, и рассаживались, кто как мог. Я прятался за спинами коллег и оттуда ненавидел начальство. А встречал вне редакции или в коридоре, опускал глаза и ненавидел. Дома вечером спать ложился и ненавидел.
Во что-то это должно было вылиться – как говорится, в воздухе пахло скандалом.
Однажды заходит и о редактора в сельхозотдел:
- Анатолий Егорович, после пяти задержитесь, пожалуйста.
Я в тот момент кофеек морщил на досуге – подскочил, кроссовками шмякнул (ну, офицер же я!), бестолковку склонил: бусде. А сам подумал – предстоят разборки.
После окончания рабочего дня позвонила:
- Зайдите.
В ее кабинете.
- У вас права есть?
Чего только у меня нет! И права есть! Когда Совет молодых специалистов «Станкомаша» направил в универ, решил: учиться, так учиться – и записался на курсы автолюбителей при обкоме ДОСААФ. Чего говорить – машины нет, а права есть. Впрочем, у отца «запорожец» есть, и когда вместе едем – я за рулем.
- Вы поможете мне машину пригнать с СТО?
Почему я? Есть в редакции профессиональный водитель.
Будто подслушав мысли мои:
- Мне неудобно Виктора Ивановича напрягать после работы.
Скажи денег жалко – мне-то ведь можно не платить.
И опять:
- Просто у Виктора Ивановича семья, а вы, знаю, никуда не спешите.
Я язык прикусил, хотя мысли рождались в бестолковке.
И снова летним ручейком зажурчала неторопливая речь Ольги Александровны.
- Сейчас Виктор Иванович отвезет нас на СТО. Вы посмотрите машину – какие-то замечания выскажите, а если нет, отгоните ее домой.
Нашла механика!
Машина – «копейка» белая – от мужа осталась, который ушел из жизни в этом году. Молодая вдова записалась на курсы автолюбителей, а «копейку» поставила в СТО по веской причине – на всякий случай. Облагороженную представлял ее сам начальник со странным именем – Африкан Африканыч.
- Мечта поэта!
Подал хозяйке ключи, она – мне. Сел, завел, прислушался – никакого определенного мнения. С одной стороны, мотор работает нормально, с другой – как там насчет ходовой? Включил скорость, сделал круг по территории СТО. Надо что-то говорить. И я сказал:
- Замечаний нет.
Заинтересованные стороны не ответили: им было не до меня; у них затеялся разговор серьезный – о форме расчета за техническое обслуживание и мелкий ремонт данной машины. Ольга Александровна предлагала деньги, а Африканыч отмахивался обеими руками и, облизывая маслеными глазками отлично скроенную фигурку нашего и о редактора, грациозностью и скрытой угрозой, напоминающую пантеру перед прыжком, соглашался лишь на «поляну накрытую». Стало понятным мое участие в этом процессе.
Ну, что ж…
Я слушал спорщиков с интересом – просто блеск, как защищалась Ольга Александровна, пытаясь всунуть Африкану деньги то в ладонь, то в карман, но мужское либидо непобедимо, а женская красота – куда ее спрячешь?
Сошлись на «поляне». Поехали в магазин – я за рулем, начальник СТО рядом, хозяйка на заднем сиденье. Африканыч водку называл «живой водой» и объяснял свое пьянство так:
- Нельзя на Урале без живой воды – нуклиды выводит.
«Поляну» накрыли в кабинете заместителя редактора.
Начальство приказало мне «банковать».
- Ну, тогда с вас тосты, - поделился обязанностями с гостем редакции.
Хозяйка поставила три стакана – должно быть, машина проведет ночь во дворе. А как же гость будет добираться до Южноуральска? Впрочем, его проблемы – как говорится, любишь кататься….
Ольга конфузилась:
- Зато комаров нет. Туалет цивильный – не надо в кустики бегать. Хорошо посидим!
Она не капризничала: пила с нами наравне – по полстакана на тост. И не пьянела.
- Ах, какая женщина! – восторгался начальник СТО.
Я же старался свои полстакана разделить на множество мелких неторопливых глотков, чтобы сразу не окосеть.
- Ой, как это ты? – брезгливо морщился Африканыч на мои выкрутасы; нацедил себе полный стакан. – Смотри, как отцы наши пили!
И опорожнил несколькими глотками.
- Теперь такого не увидишь – только в кино.
- Ну, почему?! – меня забрало.
Ольга мягко коснулась моей руки:
- Не надо, Анатолий Егорович, мы вам верим.
До краев наполненный стакан зайчиком заиграл на солнце.
- Слабак, - сказал Африканыч, задумчиво глядя на него.
- А вы осилите два подряд?
- Долго ли мужику умеючи? Что, я хуже своего отца?
За окном, в голубых просветах, тихо покачивалась глянцевитая макушка тополя – шелестела, искристо вспыхивая. Я долго не мог понять, чей голос напоминает шепот ее листвы. И вдруг догадался – Ольги Александровны. Не всегда она строга и требовательна. Бывала весела и ласкова – особенно после выхода удачного номера. Тогда наш и о, говорили сотрудники, мягка как воск – проси чего хочешь. Вот бы сейчас ей подсунуть вызов на сессию в универ. Но, увы, время ушло – меня, должно быть отчислили за непосещаемость.
Тем временем выпивка на столе закончилась – немудрено такими-то темпами!
Африканыч взгрустнул:
- Эх, мало взяли. А теперь не взять – магазины закрыты.
- Для кого как! – улыбнулась Ольга. – Вы как, Анатолий Егорович, за руль?
- Как партия скажет!
- Тогда – по коням!
Так вот почему я, а не Виктор Иванович – снова подумал. – Вряд ли такие подвиги ему по силам. Все предвидела наша и о. И водку нашла после семи. Для этого заехали на квартиру к начальнице над всеми сельскими магазинами.
Люду я помню школьницей на год моложе меня. Потом подругой и женой моего одноклассника. Но что-то не пожилось им – расстались.
Ольга сходила за ней, и Люда садилась в машину уже во всю готовая принять участие в пикнике.
- В Песчанку! – подсказала маршрут.
И там – к дому продавщицы.
- Анна Захаровна, - тихонько постучала в окошко начальница всех сельмагов.
Африканыч, дурачась, закричал на всю улицу:
- Подъем Захаровна! Народный контроль!
Запасы водки у продавщицы дома.
Загрузившись спиртным, вернулись в Увелку – Ольга сходила домой за провизией и купальником. Солнце село за облаками, когда прикатили на озеро Пахомово. Люда тоже оказалась в купальнике. Что делать нам с Африканычем в труселях семейных?
Бегать по берегу и кричать? Развести костер да плясать?
- А давайте без всего, - предложил он.
- Не дошли до кондиции, - сказала Люда и с Ольгой отправились купаться.
Зашли в воду и расхохотались – от радости; от изумления. День был жарким, утомительным от забот и проблем нескончаемых – и вот он рай! смотри, как жизнь повернула, подруга!
- Шашлыков бы сюда, - сказала Люда.
- Готовиться надо, а мы с бухты-барахты….
Африканыч ко мне конфиденциально:
- Поделим баб? Какая твоя?
Пьянка да бабы – первые темы мужских разговоров.
А мне скулы воротят от тоски.
- Обе мои.
Не забыл, автостоп? – есть еще одна тема пьяных базаров: драки, к примеру.
- Ну, тогда пусть они сами нас выбирают.
А вот это было бы интересно!
Уже совсем стемнело.
Мы отошли с Африканычем в сторону, разделись до сраму и поплыли к дамам.
- Сразу надо было сюда, - посетовал гость.
Люда предложила выпить, не выходя из воды:
- Бутылка, стакан, огурец – чего еще надо?
Побрел я к машине, смущая ночь темную голыми ягодицами.
- Пойди, пойди, - живо согласился Африканыч. – А мы обсудим вопрос. Предлагаю игру – «железные нервы». Все раздеваемся догола и делаем вид, что ничего не происходит.
- Легко! – Людмила вкруговую рукой по воде, окатив всех брызгами; настроение такое – проглочу и выплюну.
А когда я вернулся с бутылкой, стаканом и огурцом, на плечах ее висели лифчик и трусики. Оголенные прелести скрывала вода.
Стакан по кругу пошел. Следом огурец. Только водка в моих руках.
- Сколько вам лет? – Люда начала флиртовать с Африканычем.
- Семнадцать? Сказывай-сказывай! Так я тебе и поверила. Когда в армию-то?
- Через год вроде.
- Не хочешь, поди.
- Куда – в армию не хочу? Ну, ты скажешь – в армию не хочу! Да я там чуть не остался… на сверхсрочную.
- Я тебя буду ждать! – крикнула Люда и поплыла на глубину.
- А чего ждать? Я пока здесь! – Африканыч поплыл следом.
- Вы не пейте, - назидательно сказала мне Ольга Александровна. – Вам еще машину вести домой. А завтра с утра на работу.
Вобщем показала, что ситуация ей подконтрольна.
На остальных мой отказ не произвел решительно никакого впечатления.
Африканыч и одетыми продолжал бить клинья к Людмиле. А той серьезности не хватало – все шутила и сама смеялась. Отрывалась, словом.
- Сколько ты в месяц зарабатываешь?
- Я-то? – начальник СТО почесал мокрый затылок.
- Да.
- Сто пятьдесят….
- Ага? И чего ты хочешь от девушки?
- Дак ведь это только зарплата, - уточнил Африканыч. – Есть еще и калымы.
- Как сегодня? – допытывалась Людмила.
- Ну, сегодня – друзья хорошие, душа гуляет…. А мог бы деньгами взять.
- Так брал бы.
- Тогда бы тебя не увидел.
- А увидел, то что?
- Сердце прихватило разом.
Треп их становился неинтересным. Водка кончилась. Ольга предложила:
- По домам?
Африканыч вылез вместе с Людмилой.
- Ну, слава Богу, - сказала и о, пересев на переднее сиденье.
Во дворе ее дома.
- Мой гараж крайний, ключ на связке – поставьте машину, - и пошла в подъезд.
Поставил машину, закрыл гараж, смотрю – Африканыч колбасит.
- Ты чего здесь?
- Не пустила, шалава!
- А нашел как?
- Так днем приезжали.
Логично.
- И чего ты хочешь? Ехай до дома.
- А теперь-то как?
- И это слова директора СТО! Да зайди ты в ментуру – мать-перемать! отвезите домой, а то я вас…. У них там дежурная машина.
- А действительно! Вечно у нас ошиваются, – Африканыч почесал подсохший затылок, стрельнул взглядом по темным окнам двухэтажки и, качаясь, пошел прочь.
И я оглядел темные окна – куда позвонить (постучать?): квартиры-то я не знаю.
И заскребло, засосало на сердце.
Только тихо скрипнула дверь на балкон – силуэт:
- Слева крайняя дверь – заходи.
Быстро поднялся, толкнул незапертую.
- Я тебе на диван постелю – а то пока до дома дойдешь, ночь пройдет.
Диван разложен и застелен, хозяйка удалилась к себе в спальню.
Посетив туалет, я стоял перед трюмо и с недовольством рассматривал свои голубые бесшабашные глаза, припухлые ненасытные губы, широкие плечи и крепкие руки. После кружки холодного кваса, оставленного на столе заботливой рукой, нестерпимо захотелось пасть на диван, укрыться прохладным тонким одеялом, обнять подушку и…. Но подавил в себе этот соблазн. В соседней комнате не спит (я так думаю) женщина, которая мне нестерпимо нравится – время ли дрыхнуть?
Святош на свете и без меня хватает – пробрался к ней в спальню.
- Спишь? – тихо спросил.
Не услышав ответа, лег с нею рядом.
Потянулся к губам – в ответ объятия и поцелуи. И слова:
- Ну, если хочешь, спи рядом. Но не трави себя – ничего не будет; просто спи и все.
Утром она раньше встала, приготовила завтрак, оделась тщательно. По дороге расстались – она в райком, я в редакцию. День провел кое-как. Когда добрался до дома, пал на диван - не зови меня, мама, к столу на ужин.
А она с ковшом:
- Тяжело? Испей водицы колодезной. Такой воды, как у нас в огороде, на свете нет.
- А может квас есть?
- Лучше этой воды ничего нет.
Выпил, перевел дух – полцарства за подушку!
И тут звонок! Ольга Александровна:
- Что было в редакции?
- А ты не была?
- Весь день в райкоме – то да се, знаешь….
- И в редакции так же – то да се…
- Нет. Там интереснее – там все свои. Ты рано ушел?
- Как положено – после пяти.
Дальше вообще разговор ни о чем.
Часа через три отец подошел, покачал головой:
- Ты на уши свои посмотри.
Я и без зеркала знал – уши мои опухли от трубки. Жестом показал: ничего не поделаешь – начальство; самому, мол, не в радость, а говорю.
Не часто, ох не часто такое бывает – свободные взрослые люди, а любовь по телефону. Но я же, человек дела (и тела?), не любитель вздохов, не любитель ахов – воздушные замки мне ни к чему. Хотелось, очень хотелось построить настоящие отношения со своей великолепной начальницей, так похожей на пантеру. Было время, побегал за барышнями. Теперь хватит, баста! - все по взрослому. На танцы я теперь не хожу!
Через неделю Ольга еще раз попросила порулить ее машиной.
Был час утренней дойки, когда мы приехали в летний лагерь животноводов колхоза «имени Ленина». Все были заняты, а мы разряжены, будто для ресторана и сразу почувствовали к себе неприязнь – так и жгли, так и калили нас словом и взглядом со всех сторон. Но Ольга сняла солнцезащитные очки и повязала роскошные волосы косынкой. Мигом узнали – нашлись знакомые, завязался разговор. Одна бабина обниматься полезла – дескать, в дым, в доску люблю тебя Александровна. Но Ольга, держа дистанцию, достала блокнот.
Управившись с делами, доярки собрались в вагончике почаевничать. Позвали меня – Ольга уже там. На столе домашние постряпушки – так и пахнуло ягодным ароматом. А как они умеют угощать! – закормили начисто. А потом и сосватали, узнав, что один живу.
- Девушку мы тебе найдем, селяночку: задницу не обхватишь, сиськи у ней по ведру! – гоготали за столом.
В ответ, наверное, ждали подобной похабщины.
Ольга вела расспросы корреспондентские и исподволь посматривала на меня, готовая (я так думал) выцарапать всем глаза.
А меня уже приглашали работать в колхоз инженером. Почему нет?
Помню, парни на службу писали – ездим, мол, в Половинку на танцы; пацанов тутошних разок проучили – теперь ниже воды; а девки там – закачаешься!
Я представил себя в морской форме, танцующим в сельском клубе…. Не мечта – сказка!
Усмехнулся криво – как давно это было!
И сказал сдуру, выбрав самую молоденькую и хорошенькую:
- Бьюсь об заклад, что ты за меня не пойдешь. Не пойдешь ведь, да? Струсишь?
- А у тебя есть разрешение от жены? – сказала Ольга Александровна.
Спросила жестко, совсем без юмора. И за всю обратную дорогу не сказала ни слова. А когда подъехали к ее гаражу, она не вышла из машины. В гараже Ольга живо придвинулась, обвила мне руками шею и крепко поцеловала в губы.
- Это за работу, - сказала со смехом.
Потом позвонила вечером и пригласила на вечеринку к друзьям. От ее дома шли закоулками куда-то на окраину поселка. И вот он – наличники новые, крыльцо новое с резными балясинами, с завитушками всякими; скворечня над крышей в два этажа, с петушком на макушке; короче, не дом – сказочный терем-теремок. Кто в нем живет?
Молодая хозяйка выбежала навстречу:
- Олечка, как я рада! А кто это с тобой?
Оксана, так ее звали, и меня поцеловала.
Народ уже сидел за столом, но нашлись два свободных стула. Слева Ольга, а справа – плечистый, рукастый, богатырского сложения мужик в белой рубашке и с холеными пальцами.
- Что ты так смотришь? – спросил он меня.
- Пытаюсь угадать вашу профессию.
- Шофер я, Ульянов – слышал фамилию?
- Кажется, да. Из сельхозтехники, верно? Ладони у вас совсем не шоферские – чистые, мягкие, без сбитых ногтей.
- Так мыть надо, паря!
Дома, дома разные….
Сколько их, этих избушек, по обеим сторонам улицы от околицы до Олиного дома? Может, сто, а может, двести, а может все триста – кто считал? И чуть ли не у каждого мы целовались. Чувствую - закрутила и приворожила меня насмерть великолепная Багира! Я всерьез подумывал – а не перебраться ли мне в ее квартиру? Но что было бы просто в городе, в районном центре воспринималось иначе. Жениться надо? Нельзя было забывать, что она – мой начальник и на семь лет старше. Ее веселило, забавляло это, а у меня голова кругом шла от неопределенности. А потом настало время – и я привык. Что это, в самом деле – о ЗАГСе задумываюсь? мое ли дело? кто из нас женщина – она или я?
Домики, избушки, лавочки…. На каждой я готов был овладеть ею. А она смеялась – потерпи до дома. Ей нравилась ночь и наша долгая прогулка под луной. Нравились мои муки. Может быть, она мечтала о красивой нездешней любви.
На вечеринке мы крепко выпили….
А сколько забав было!
Вот кто из вас пантомимой сможет изобразить русскую народную пословицу «Свекровка-бл.дь снохе не верит»? А я видел - виртуоз, однако эта Люба Ирхина.
Ольга Александровна познакомила меня со своими подругами. И сложилась автокомпания – мы на «копейке», Люба Ирхина с майором инжбата Зуевым на воинском «бобике» и Наташа с гаишником Громовым по кличке Шарнирный на служебной машине. Куда только не приводили нас пути-дороги – за июнь мы объездили полрайона.
Научился я пить за рулем в обществе инспектора ГАИ.
Посоветовал Любаше, как воспитывать майора Зуева:
- Напроказничает – опусти первую букву его фамилии вниз по алфавиту. Был Зуев, станет Куевым, и так далее. Черту можно подвести на буковке «Х».
- Пожалуй, - согласилась мадмуазель Ирхина.
- Это может отразиться на его карьере, - серьезно так заметил инспектор Громов.
У Наташи не хватило больше терпения – она так и прыснула со смеху.
А чего на самом-то деле? Сидят и судят о присутствующем человеке, как о постороннем.
- Не слушай, майор, их – служи и люби. Я твою фамилия до Буева поднимаю.
И вот тут-то все скобки раскрылись: майор гордо вздыбился и с яростью засверкал огромными светлыми глазищами.
В общем, понятно – не любит он, чтобы так с ним: голубая кровь! Не привык товарищ старший офицер, когда пылинки на его мундир, чтобы худые слова касались ушей.
Люба к нему со стаканом:
- Выпей, басенький – ну, их!
Прочь пересуды! – мы с Ольгой пошли купаться.
Шарнирный с Наташей залезли в машину целоваться – Наташа ведь замужем, и дорожат они каждой минутой.
А чего еще делать-то на природе?
Ольга любила меня потчевать и частенько приглашала продегустировать ее яства. И всегда по этому случаю лицо ее сияло.
Однажды застал у нее Ирхину.
Только подсел к столу, потянул кусок пирога с противня на свою тарелку, Люба подскакивает – присела на стул рядышком, нога на ногу, да еще руку мне на плечо – чего-то надо.
- Не спеши без друзей жрать.
- Ты чего?
- А то – позвони моему ору.
- Куда звонить – в часть? домой?
- Дежурному я уже звонила – дома он.
Звоню – женский голос – ситуация!
- Майора Зуева пригласите.
- А кто спрашивает?
- Лейтенант Агарков.
- Я не знаю такого.
- Но это не лишает меня право быть.
Зуев трубку взял.
- У Ольги пирог – приезжай, если можешь.
- Не могу, - и трубку повесил.
- Ну и черт с ним! – Люба сказала гордо. На показ – так, мол, мне он и нужен. На какой дьявол нужны кавалеры эти? И вообще – ей кричать, выть хотелось, крушить все на свете…. Ушла. Плакать, наверное.
- Нам не съесть, - Ольга критически посмотрела на огромный рыбный пирог и позвонила другой подруге, Лиде. – Посидим, чайку с пирогом попьем. Анатолий сейчас за бутылочкой сбегает. Какое событие? День выходной – не повод?
Когда вернулся из магазина, застал у Ольги в гостях и сестру свою старшую с мужем – в соседстве они живут и с Лидой семьями дружат.
Их присутствие делало вечеринку похожей на нашу помолвку с Ольгой.
Зять вынул из кармана пятерку:
- Сгоняй в магазин.
Попробовал поартачиться – жениху, мол, не к лицу суетиться. Но тут и Лидин муж подступился с деньгами – гони, давай, не брыкайся. Я против них годами – мелковат.
Горло смочили, пирогом закусили – глаза засверкали, пошли разговоры.
Лидея-подруга – золотой все-таки характер у человека! – начала нас наставлять: такие, мол, пары и бывают счастливы, когда лидер в семье жена.
На мужа взглянула строго:
- Ты счастлив, мой дорогой?
Попробуй не рассмеяться, когда она на тебя свой угарный глаз навела.
- Мамочка! Ты бесподобна!
Хохот его спугнул голубей с перил балкона.
А что? По всему видать – счастлив человек!
Тут зять попытался с тостом встать, но покачнулся опасно; сестра нахмурилась – и началась перебранка.
- Ну что ты, Людмила, - увещевала Ольга. – Выпил человек – эка беда! – дом-то рядом.
- А все равно малохольный! – стояла на своем сестра. – Все выпили, а мужики трезвые, лишь мой уже на бровях.
- Да пошто ты самого-то родного человека топчешь? – и Лида встряла против нее.
- Самый родной человек у меня – брат, - неожиданно заявила сестра. – Родители у меня старые – ни сестер, ни братьев уже не подарят. А мужей можно каждый год менять.
Заспорили женщины. А я был согласен, но по другой причине: сестра действительно мне самый родной человек – на все сто процентов крови. И в отце, и в маме, и даже в Вите лишь половина моих лейкоцитов.
Мужчины отправились курить на балкон, посчитав женский спор несущественным. А дамы разошлись еще пуще. Перекурив, мы не спешили обратно – ну их, пусть натешат свои языки. Муж Лидин приоткрыл дверь только уже потом, когда певучий и сильный голос его жены заглушил все остальные звуки:
- Знаю, милый, знаю, что с тобой
Потерял себя ты, потерял…..
Странное дело – в нас начала расти и подниматься песенная радость.
Сына привез. Ольга узнала, зовет – приходите вместе, пирог испеку.
Сытый Витя играл на ковре, изображая осаду Трои героями Греции – или что-то такое. Мы наблюдали из кресел, завязывая жирок.
Ольга сказала, его увидев:
- На маму похож? Ну, точно не на тебя.
- На деда, наверное, который тесть.
В гостях – ничего не скажешь – отдохнули неплохо. На обратном пути дождь настиг – мелкий, нудный, некстати. Ждали автобус – на остановке спрятаться негде. Витек сел на корточки под прилавком киоска «Роспечать» и запел что-то очень грустное.
Какая-то тетка склонилась к нему:
- На, детка – скушай конфетку.
В автобусе:
- С тобой, Витек, с голода не умрешь.
Слезки застлали его бесхитростные глазки.
- На, папа, скушай конфету.
- А давай – пополам.
Мы были друзьями и скучали врозь.
Повез его в Розу – Ольга Александровна:
- Ты не останешься там?
- Кому-то я нужен кроме сына.
Выпытала телефон – и позвонила.
Меня действительно оставили ночевать – ждали Ляльку, которая хотела о чем-то со мной поговорить.
- Ты мне развод дашь? – спросила жена после ужина.
- Замуж выходишь?
И вот тут она брякнула:
- Куликов зовет и ребенка просит – говорит: чтобы родной был.
- А ты?
- А я говорю – будешь за мной горшки выносить? У меня, когда Витей ходила, вены на ногах взбухли….
И тут позвонила Ольга Александровна – длинный междугородний сигнал телефона.
- Увелка. Тебя, Анатолий, - позвала теща.
- Я так и знала, что ты там, - начала с упреков моя начальница. – Выбросил меня из головы?
И еще услышал за спиной голос Ирины Ивановны:
- Женщина….
Перед сном дочь и мать поспорили. Теща постелила мне на диване в гостиной, а Лялька сказала:
- Все втроем в моей комнате ляжем.
- Какая блоха тебя укусила? – негодовала Ирина Ивановна.
- Раньше спали, тебя это не возмущало.
- То раньше, а то теперь – вы не живете уже второй год. У него другая женщина… звонит, волнуется.
А на Ляльку будто нашло:
- Вот пусть он и отказывается – топает на диван или куда подальше.
Никуда я не пошел, а лег в одну кровать с женой и сыном. Витя сунул нам под головы свои ладошки и млел от счастья.
Сестра рассказала родителям о вечеринке. Те подступили с расспросами.
- Может, еще ребенка родите?
- Вряд ли – у Ольги двое детей; у меня – Витя.
- Общие дети семью укрепляют.
- Мой сын не смог.
- Ну, дак что?
- Как что? Можно так встречаться – к чему жениться, детей заводить?
- Вам в райкоме не разрешат – вы на виду.
Потом отец без мамы подступился еще раз.
- В последние дни ты сам не свой. Что опять натворил? Я не знаю, ты со своими выкрутасами, когда образумишься.
- Ох, батя-батя, - простонал. – Не спрашивай.
- Почему не спрашивай? Кто будет тебя спрашивать, если не я? Кто у тебя еще есть, кроме меня?
В ответ повернул к нему лицо, но взгляда не выдержал.
И тогда разом пали все запоры в батином сердце.
Потому что – кто корчится, терзается на его глазах? Разве не единственный сын, продолжатель рода? Кого треплет, рвет в клочья буря? Разве не живую ветку с древа Агарковых?
Он подсел ко мне, крепко обнял.
- Ну, не сходи с ума – выскажись, облегчи душу.
- Эх, батя-батя, за что меня бабы любят?
- Тебя? Да господь с тобой – радуйся, коли так. К тебе, кажись, когда еще в зыбке лежал, девки табуном ходили.
- Это все Люсины подруги. Я про другое.
И отец вдруг умолк, перестал возражать. И это его молчание стопудовым камнем придавило меня. Про другое – значит про Ляльку. Про Ляльку, которую до сих пор люблю, и которую так ненавидит мой отец. И самое ужасное было то, что оба мы в своих чувствах готовы идти до конца.
- Может, выпьем? - спросил отец, - лучше будет.
Махнул рукой – давай, если хочешь. Потом встал, хотел было пройти на кухню к столу и не дошел – пал на диван. Отец быстрехонько подсунул подушку и накрыл одеялом. А накрыл на придвинутом стуле – закуску, настойку. Разлил по стаканам.
- Нацелишься – пей.
И выпил сам. И стал нахваливать – сперва настойку, потом меня.
- Ты с детства радовал мое сердце – и в учебе, и в спорте…. На рыбалку-охоту ездили вместе… в дождь ли, слякоть, ты никогда не скулил….
С малых лет я любил лесть – и теперь кивал головой….
Так и я раньше думал – ежели умный, значит счастливый. Это у Чацкого горе от ума, а у меня….
- Все будет хорошо, - вещал отец. – Поженитесь с Ольгой Александровной. Витю у Крюковых отсудим. Будете жить-поживать, добра наживать….
- Нет, батя, - вздохнул я, - чего ерунду говорить. Какой из меня муж для Ольги?
- Балда! Ты уже спишь с ней – не упусти своего счастья.
- В чем счастье? – квартира? машина?
- И жена – с которой можешь вернуть себе сына.
- Витя любит свою маму – зачем ему чужая тетя?
- Понятно, понятно – съездил на Розу, получил удар по мозгам. Знаешь что – больше я тебя туда не пущу.
- А как же внук? Ты не хочешь его видеть? Ведь он Агарков – единственный продолжатель нашего рода.
Отец встал, махнул рукой, дошел до двери, обернулся:
- А за Витюшку мы поборемся.
Сердито протопали его шаги по кухне, веранде и на крыльце; звякнула щеколда на калитке – Егор Кузьмич удалился в сад.
Какой все-таки нескончаемый день в селе!
В городе, когда на заводе крутишься, и не заметишь, как он промелькнет. А тут – с работы пришел, переоделся, поел, грядки полил, еще что поделал – и все солнце высоко. На стадион сходить – пузырь погонять? А вдруг Ольга позвонит? – сам я никогда не звонил. С ней всегда весело – она что-нибудь да придумает.
Занавески на окнах цвели алыми кустами Иван-чая; на рюмках, выстроившихся в серванте, играли солнечные зайчики.
Кот рыжий наш прыгнул ко мне на диван – спину выгнул, замурлыкал. О чем он поет-плачет? На что жалуется? А может, пытается на кошачьем языке попенять мне свои упреки – что вы за звери такие, люди? кого любите кроме себя?
Хорошо тебе, мурлыка, в селе живется – где сад и огород в твоей власти, где печь топится дровами, и мало машин. Хорошо, что и я сюда переехал. Да и вообще – все чаще и чаще задавался вопросом – что нашел хорошего в городе? Жуть все-таки, что это такое – мегаполис! Народу на одном вокзале раз в сто больше, чем увидишь на сельской улице в праздник.
Ради чего бросил отца с матерью, дом родной? Ради того, чтобы ругаться с пьяным быдлом на угарном заводе? Или, может быть, ради Ляльки? Она сказала, что ее родители переезжают в Челябинск – теща рада.
А я буду жить в сельской местности, у себя дома. По-новому. Совсем иначе, чем жил раньше. И уже, по существу, живу этой жизнью – бываю на фермах и в полях по заданию редакции, читаю новости по радио, ковыряюсь в огороде и саду, делаю что-нибудь по хозяйству. По служебной части у меня даже появились кое-какие честолюбивые помыслы. Жаль не получу журналистского образования.
В буйно разыгравшемся воображении сама собой сложилась и будущая семейная жизнь. И не такая как была. С простенькими родственниками, с преданной и покорной женой. Правда, из всех кандидаток ни Ольга Александровна, ни соседка Люба в этой роли не блазнились – тут хоть лопни, ничего не поделаешь. Да не стоит из-за этого горевать – жизнь продолжается!
Вдруг пришла на ум сногсшибательная идея – сделать женой ту молоденькую симпатичную доярку из колхоза имени Ленина. А что? Разве не пойдет за моряка-пограничника, лейтенанта запаса, инженера ракетных двигателей, перспективного журналиста?
Встал, хотел завести проигрыватель, потом забыл про него и вернулся на диван.
Ну что же, что же это такое? Куда девалась моя решимость? Разве я не сын своего отца? Терзался и ждал звонка – неудержимо тянуло к Ольге, ее друзьям, их бездумному веселью. А без них мне и заняться нечем?
Однако, все эти тревоги и переживания были сущими пустяками по сравнению с той бедой, которая разразилась в июле.
А. Агарков
январь 2016 г
http://anagarkov.890m.com
|
|
| santehlit |
2016-01-09 |
0 |
0.00 |
0 |
| |
|
| |
Человек — это то, во что он верит.
/А. П. Чехов/
Карьера моя взяла в карьер – боюсь, как бы шею аллюрами не свернуть.
Едва ли освоившись на новом месте, Кукаркин затребовал к себе Селезневу. И вот уже я – и о заведующего отделом сельского хозяйства. Впрочем, зарплаты мне это не добавило: по-прежнему числился радиоорганизатором, сидел на своем месте сотрудника в кабинете сельхозотдела и исполнял обязанности его заведующего. Но, оказывается, и Лена до моего прихода была как пакетик кофе – три в одном. А настоящим завотделом была Татьяна Зюзина, которая теперь в декрете. Нужное дело!
Новая должность давала свободу выбора тем материалов. И я задумался….
В дверь постучали. Вошел мой двойной тезка, и даже родственник, который Михайлович. Он решительно пожал мою руку и уселся на Ленин стул.
- А где?
Я заметил, как мгновенно потеплел взгляд директора Сельхозтехники на мой ответ:
- Селезневой нет и больше не будет.
Анатолий Михайлович выложил на стол мятую-перемятую – не мало, видать, потетешкался – нашу газету.
- Я по поводу статьи «А что за лозунгом».
И тут все стало на свои места. Напрасны были ядовитые замечания Лены – мол, проглотил обиду-де мой родственник и утерся. Вот он, здесь – ничего не глотал, улыбается. А застал бы автора – поджал губы, наклонил голову, как бульдог, готовый вцепиться в задницу – и не жди сочувствия, конопатая!
- Чуток припозднились.
- Потрясающе! – выдохнул родственник, на мгновение увлекшись какими-то внутренними видениями, потом вернулся в реальный мир. – Я принес материал в газету.
К мятой газете на стол выложил мятую же тетрадь.
- О чем? – я отодвинул стул, скрестил руки на груди и закинул ногу на ногу.
- Все о том же, - кивнул Анатолий Михайлович, - о чем в статье у Селезневой.
При ближайшем рассмотрении оказалось не столь уж о том. Это вообще не статья для газеты, а план технического перевооружения Сельхозтехники – мол, стеллажи с запчастями, и контейнеры, вызываемые нажатием кнопки. Я с трудом давил зевоту.
Стряхнув сонливость, предложил:
- Оставляйте. Я сделаю из этого материал для газеты.
Однако родственник мой уперся:
- А разве это – не материал?
- Вы не беспокойтесь – подпись будет ваша. И гонорар.
Анатолий Михайлович глянул на записи и мрачно ухмыльнулся:
- Я бы хотел взглянуть под чем будет стоять моя подпись.
- Всенепременно.
После высочайшего визита директора райсельхозтехники вернулся к прерванным раздумьям – выбору темы. Чем успешно занимался вплоть до обеда. Уходя, глянул на себя в зеркало – отраженная ухмылка была лишена малейших признаков сочувствия.
Тема выбрана!
Это будет Увельский пищекомбинат – структурное подразделение Увельского райпотребсоюза. Серьезное предприятие. Летом 1973 года перед поступлением на ДПА я работал там два месяца – и на всю жизнь негативные впечатления.
Вернуться туда с удостоверением журналиста…. О-го-го! Дай Бог встретить моих притеснителей! Я ведь думал, думал долго об этом, а теперь имею возможность.
Пообедал, спустил на пол кота, уютно устроившегося на коленях, снял с брюк несколько прилепившихся шерстинок – все! журналист (мститель?) Агарков к бою и походу готов!
Так как там поживает Увельский пищекомбинат?
Вообще-то комбинат поживал плохо.
- Воруют и пьют, - вздохнула мастер виноразливочного цеха Клавдия Петровна. Казалось, она голосом ласкает детей неразумных – своих рабочих.
- Вы не против – я пообщаюсь?
Ага! Вот и кладовщица Платушина – жива, курилка! Сколько ж крови моей она выпила! Открывшаяся возможность сравнять счет мгновенно согрела душу. Будешь ты у меня, толстомясая, главным обличителем недостатков – ведь каждый играет, как умеет!
- Мне кажется у вас отличное чувство юмора – поднимем настроение нашим читателям?
Не ведая о моем коварстве, она пригласила в бытовую комнату, налила чаю.
Следом женщины собрались.
- Рабочие, говорите, тырят? А начальство?
- А те не воруют – так берут.
- Коммунизм, стало быть, у вас тут?
- Пока нет.
- А когда будет?
Кладовщица, прежде чем ответить, предпочла отхлебнуть глоток чаю.
- Когда настанет подходящее время, которое пока что еще не пришло.
- А кто-то пытается эту ситуацию как-то изменить?
- Кому-то надо….
- Попробуй только – получишь горбатых….
Кстати, «горбатые» - статья 33 трудового кодекса, предусматривающая увольнение нарушителя дисциплины по инициативе администрации.
Народ разговорился – успевай только слушать. Ой, какие они ядовитые! Кто мог бы подумать! Я даже голову склонил, пряча ухмылку. Набрал в грудь побольше воздуха и строчил, строчил, строчил….
Помнишь, толстомясая, как мы с твоим мужем катали двухсотлитровые бочки с грибами в подвал? Ему приезжие дали червонец, а мне…. Ты сказала – не надо, убогий, мол, обойдется!
- А что собственно здесь происходит? – в бытовку вошла девушка в белом халате. – Вы кто?
Я представился.
- И что вы здесь делаете?
- Осуществляю задание редакции.
- А вы что осуществляете? – обратилась она к собравшимся женщинам. – Не кажется вам, что это не осторожно – быть откровенными с посторонним человеком, пробравшимся сюда с определенной целью?
Захваченная врасплох Платушина откинулась на спинку стула и сердито сверкнула на меня глазами.
- Газета – орган райкома партии; наша задача – бороться с недостатками, - кротко напомнил я.
- А смотрите так, будто ведете следствие – и все пишите, пишите…. Кстати, предъявите-ка ваше удостоверение.
Она выжидательно замолчала.
Я подал документ и светски поинтересовался, заметив обручальное кольцо:
- А сестры у вас нет?
- Нет. Зачем вы спрашиваете?
- Как всегда, - вздохнул я. – Все прекрасные женщины уже замужем.
- Сомневаюсь, что здесь подходящее место для выслушивания подобных шуточек.
Похоже, тема уходит из нужного русла. Черт! Что ж, впредь наука.
С арктическим холодом в голосе девушка в белом халате заявила кладовщице:
- Я буду вам чрезвычайно признательна, Валентина Васильевна, если вы впредь не станете повторять такие инсинуации. Никогда.
У кладовщицы от изумления живот колыхнулся сам собой, а ледяные серые глаза красавицы вдруг сделались похожими на два оружейных дула.
Платушина открыла рот – и медленно закрыла. Читалась на ее лице: да что тут, к чертовой матери, творится?! и как от такой пигалицы может исходить столь чудовищная угроза? в институтах учат, надо полагать.
- Это всего лишь шутка, Аня – ни о чем всерьез мы не говорили.
- И не очень смешная! – девушка потерла запястья и нахмурилась, глядя куда-то вдаль. На скуле заиграл желвак. Она подняла голову и взглянула на меня. – Идемте, товарищ журналист, в мой кабинет.
- Господи, боже мой, Анечка, – всполошилась Платушина, - я ведь не имела в виду,… что ты на самом деле?
- Тем не менее, - резко перебила та, - все, что происходит в коллективе, относится к грифам «секретно» и «после прочтения, сжечь». Из чего следует, что если «в органе райкома партии» появится статья с обвинениями против нас, вы не сможете убедить руководство в своей невиновности. Подумайте о вытекающих из этого последствиях – будьте любезны. Особенно если… ну, все зависит от темы статьи.
Кладовщица озадаченно пожевала губу, переваривая услышанное. Затем просияла:
- Но… ведь товарищ корреспондент не будет писать о нас плохо. А что плохого о нас писать? А если… мы скажем, ничего не говорили – все сам придумал товарищ….
О себе напомнил:
- Агарков. Газета призвана вскрывать недостатки, указывать пути их устранения.
Платушина неловко поерзала широченным задом и начала медленное отползание в сторону.
- Да что вы вскрыли? Все – бабьи сплетни.
Ответом послужило лишь короткое пожатие плечами и неопределенный жест – я поднялся и пошел вслед за Аней, поджидавшей меня в дверях.
Похоже, девушка в белом халате становится просто удручающе дипломатична.
Ну, посмотрим, кто кого.
В кабинете с табличкой «Технолог производства».
Оторвавшись от созерцания моих кроссовок, хозяйка подняла голову.
- Я знаю, что у меня нет права просить об этом…. Тем не менее – о чем вы будете писать?
И криво улыбнулась – видать, через силу.
Черт бы побрал ее улыбку! Она меня обезоружила. Понимает ли, насколько опасен для руководителей предприятия мой визит? Наверное, да – и это опасение льстило мне куда больше, чем я рисковал показать. Но ей самой-то чего бояться? Уж я постараюсь, чтоб ее роль была наиболее позитивной.
- Ладно, - вздохнул, - скажу: впечатление негативное. Может быть, вы сможете показать позитивную сторону производственной деятельности вашего коллектива.
Я расслабился, готовясь слушать – она напряглась.
- Вот о чем я вас попрошу – не писать о людях с чужих слов: поговорили с Платушиной, о ней и пишите. Или обо мне – я отвечу на все ваши вопросы.
- Слово репортера, - снизошел я, выдержав хорошую паузу.
После этого расслабился полностью и даже почти развеселился. В последующие полчаса Анна рассказывала мне о делах производственных, перемежая информацию дифирамбами в адрес руководства. Лишь одно хуже субъективной критики безграмотного демоса – это еще более субъективная похвала грамотного специалиста. Совершенно очевидно, что сегодня технолог Аня ни на шаг не отпустит меня от себя – она даже не пожелала прерваться, когда после обеденного перерыва вновь из цеха донесся стук и бряк. Когда же она принялась излагать планы пищекомбината по техническому перевооружению производства, сослался на дела в редакции и удрал.
И только топая на работу, вдруг понял, что остался в дураках. Есть фамилии, есть недостатки, но я не выяснил их причины и, значит, не смогу указать путь к устранению. Раздраженно нахмурился – статья не слагалась. Все не так! И Аня тому причиной – действительно хороша дивчина! Мне следовало опасаться ее обаяния и следовать цели, с которой пришел, а я допустил ошибку. И еще – она вытянула из меня слово не критиковать начальство; просто выдавила его с упрямой прямолинейной решимостью – принудила фактически дать обет. Что делать?
Решение пришло, когда перешагивал со ступеньки на ступеньки, поднимаясь в редакцию. Я аж присвистнул. Тема получалась очень партийной. Да это же высшая справедливость – накормить этих пищеделов блюдом, приготовленным по собственному рецепту!
К тому времени, когда распахнул дверь в кабинет, я уже снова улыбался.
Уселся поудобнее за столом, оценивая свои противоречивые чувства. Жаль, что нет рядом Лены, а то выложил ей на критику – она бы конечно оценила и подсказала. Набраться смелости и рассказать идеи свои замредактору? Трудно вообразить, как она будет выслушивать еще ненаписанный материал.
Подумав об Ольге Александровне, машинально проверил, в порядке ли одежда, оправил рубашку, пригладил волосы, нахмурившись зеркалу. Немного поразмыслив, никуда не пошел.
Близился вечер, и великолепный закат освещал облака. Дорогу домой на Бугор одолевал вместе с Любашей – то ли замужней, то ли не очень, симпатичной соседкой. С детства мечтал ей сдаться на милость, но она на нашей улице в плен не брала. Хотя сегодня вручила пакет с продуктами.
- Думала, ты домой на машине ездишь, - поддела.
- Но тогда бы не встретил тебя.
- Но ты ведь не знал, что мы повстречаемся.
- К счастью встретились.
- Тебя Дуся Калмыкова пригласила на день рождения?
- О да! Только я не знаю, что ей дарить.
- Ничего не дари. Это я ее попросила тебя пригласить – сказала, в помощники.
- Ты там – тамада?
- Скорее кухарка, официантка и посудомойщица в одном лице.
- Хотелось бы знать причину твоего внимания.
- Мне кажется ты ближе других мужчин к пониманию, что существуют гораздо более важные аспекты любви, чем сумасшедшее торопливое спаривание. Взаимное доверие, например. Или терпение. Или, как это ни странно (кстати, едва ли не самое важное в моем понимании), некоторая хладнокровная и отстраненная автономия.
- Ты хочешь, чтобы мы стали друзьями? – осторожно спросил я.
- О, да! Мне нужен друг. Отчаянно нужен.
- А как же секс? – никогда не выносил подтекстов, предпочитая говорить все напрямую.
- Всему своему время – но не сразу с него!
- А я полагаю, ты достаточно сообразительна, чтобы стать интересной. Хочу сказать, что ухаживания, целью которых является половой акт, кажутся мне намного противнее, чем знаки внимания из чувства благодарности после чудной ночи любви.
Любаша напряглась.
- Это твое условие?
Я никогда не был тряпкой, обладал достаточной силой воли. Но после позорного стояния на коленях под окном бросившей меня жены создавал себя заново, прилагая к этому титанические усилия, просто героические, хоть и невидимые чужому глазу.
- Успокойся, - добродушно сказал, улыбаясь. – Если хочешь, мы будем друзьями.
Потенциальным мужем Любаши я почему-то не мог себя представить.
Проводил соседку до ворот ее дома. Родители видели и с вопросами.
- Не думаю, что дело дойдет до свахи, - честно ответил.
- Ага! – мама с явным облегчением.
- А мне она нравится, - сказал отец.
Подавил в себе желание спорить с родителями.
- Теть Дуся Калмыкова пригласила нас с Любой на свой день рождения.
- Ну, будет сплетен! – огорчилась мама.
А я вдруг поймал себя на том, что суть еще ненаписанной статьи о пищекомбинате волнует больше, чем разговоры о Любе. Мне как-то сказала Селезнева, что писать статьи дома – моветон. Но перетряхивать мозги по поводу вряд ли кто запретит. Будем считать, что у меня сдвиг по фазе на газетные темы.
Но предки опять за свое.
- Она тебе нравится? – с сомнением поинтересовалась мама.
- О, да и очень! – обрадовался, что могу сказать что-то хорошее о симпатичной соседке, зачастившей к нам в гости – по делу и так.
- И каким местом? – вопросила озадаченная мама.
Представил свой лепет – она чистюля и хлопотунья, вежливая и с высшим образованием….
- Это довольно трудно объяснить, - только и смог выдавить, наконец.
Пора менять тему.
- Был сегодня на консервном заводе: встретили хорошо – напоили чаем, на начальство жаловались…. Сейчас обдумываю статью.
Отец мгновенно заглотил наживку.
- Да? Критика будет? А тебе за нее не попухнет?
- Надо умно написать.
- Да, - сказал отец, метнув на маму горделивый взгляд. – Помнишь, как мы с корреспондентом Василия Ермолаича пропечатали в газете? – прямо с галошей на голове.
- А наказали кого? – подыграла мама.
- Нас с корреспондентом, - хихикнул отец.
- А я хочу голову председателя райпотребсоюза подать райкому на подносе.
И ухмыльнулся. Улыбка отца была более сдержанной.
- А как в райкоме к тому отнесутся?
- Возможно всякое, но я постараюсь остаться вне критики, используя все возможные пропагандистские методы.
- Ох, уж мне эти головы на подносах, - скривился отец.
Статью писал два дня: переписывал несколько раз. От первого варианта окончательный отличался как день от ночи. Весь разговор крутился вокруг того, что в коллективе пищекомбината напрочь отсутствует воспитательная работа – нет даже Красного Уголка – отсюда и негативы: воровство, прогулы, пьянство на рабочих местах…. и так далее тому подобное. В застрельщиках толстуха Платушина, а удар прошивал все предприятие до самого верха. За словесной шелухой вывод напрашивался удручающий: там, где не ведется партийная работа, процветает антипартийная. Голову даю на отсечение, что кресло закачается под самим председателем Увельского райпотребсоюза Казанцевым Александром Андреевичем. Видел его однажды и впечатление удручающее – в свои пятьдесят он выглядел на все семьдесят пять.
Перечитав статью в сотый раз, нацепил самую сияющую улыбку и потопал к Галкиной:
- Сегодня напечатаете… или я пошел?
- Опять о дырявых крышах на фермах и больных бруцеллезом коровах? Я, как ваши стать печатаю, всегда плачу, а слезы смывают тени. Это ужасно! - вы мне должны.
- Черканите, какие любите – я достану: у меня сестра в торговле работает.
- В конце текста. Ждите….
В приемной воцарились молчание и веселый перестук печатной машинки.
- Если с пищекомбината принесут взятку, поделитесь – зря что ль печатала?
- И еще тени? Не слишком ли будет?
Вычитав напечатанный материал, понес его ответственному секретарю.
- Это начало новой кампании? – подняла брови Галина Подгайко, недавно вернувшаяся к своим обязанностям после сессии в универе.
Подавил раздражение. Можно подумать, я – еще начинающий радиоорганизатор, а не и о завотделом. Речь идет о серьезном материале, который непременно заметят в райкоме.
- Я говорю о планах. Он включен в твой творческий план?
На мое изумление:
- Все должны работать по заранее утвержденному плану.
- Я отлично справляюсь со своими обязанностями, - принялся защищаться. – Если вам что-то нужно по графику, пишите – я выполню.
- У тебя должен быть график посещения всех четырнадцати хозяйств района и предприятий, перерабатывающих сельхозпродукцию, а еще план материалов по ним в газету.
- Но выбор тем такой огромный!
- Сначала утвержденный минимум, а потом уж свободный поиск.
- Может быть, этот минимум проще спустить сверху?
- Ты хочешь поучить меня работать?
- Творческие планы требует райком или твои профессора в университете?
Галина сбавила обороты:
- Райкому и в голову не придет.
Мне не понравился такой ответ.
- Тогда так: экспериментируй университетские новшества на беспартийных сотрудниках, а меня в покое оставь – я райком в обиду не дам.
- Эти советы в помощь, - вздохнула Галина, - а не нагрузки ради для.
На мгновение задумался. Билет членства в КПСС не только открывал мне двери, за которыми козыряли мильтоны, но и осаживал таких вот ретивых начальников средней руки. Возьмем на заметку.
- Если вы мне составите творческий план, я принесу вам шоколадку самую большую, какую найду.
Мы с Галиной переглянулись и расстались на дружеской ноте.
- Боюсь, дело обстоит не так просто, - сказал Акулич о моем материале. – Товарищ Казанцев – сильный противник: райком у него по струнке ходит.
- А статья даст партии компромат на всесильного председателя райпотребсоюза.
- Свой компромат Александр Андреевич возит секретарям и заведующим к дням их рождений и прочим праздникам… так что…
- Это дань, а не компромат.
- Три секретаря, да шесть заведующих – прикинь потребности… хм… монголо-татарское иго отдыхает.
- Могло быть и хуже, если б райком не держал в руках райисполком, РОВД, РАПО, суд и прокуратуру….
Акулич послушно улыбнулся:
- И газету. Поедем сегодня получать дефицит?
Ехать пришлось в Денисово – этакий пригород Увелки. Ехать пришлось на автобусе. Магазинчик новенький, с ажурными стеклами в огромных окнах. Лучи солнца били в них, рисуя золотистые полосы на полу. Пока, выстояв очередь, Акулич представлялся, тряся удостоверением: «Мы из редакции!», я, словно загипнотизированный, следил, как удлиняются эти полосы, символизируя течение времени.
Потом еще пришлось подождать.
И, наконец, когда опустел магазин, нас пригласили в служебное помещение. Мы получили и оплатили товары, которых не было на витрине – колбасный сыр и сосиски, набор консервированных морепродуктов, сливочное масло и конфеты…. – месячная норма дефицитов по разнарядке райкома партии. Конечно, чисто теоретически было приятно входить в круг избранных, но на практике – обидно очень за державу.
С дефицитом в пакетах и радостным настроением устремился домой. А мысли все о статье. Наверное, меня пригласят в райком… или вызовут? Похвалят за правильность и своевременность… или накажут? М-дя, что-то сотворят с бедным селькором.
Новостей газета выдавала ворох. Всяких – кто где женился и на ком, кто родился, кто помер в разгар сезона…. Как в хозяйствах живут, что в районе творится. А я с нетерпением ждал статьи своей. Неделю ждал. А вернее сказать, два номера – не было ее ни в пятницу, ни в субботу….
Для себя решил – если не выйдет «Как живешь, пищекомбинат?» и во вторник, иду к ответсеку выяснять отношения.
Она заскочила в понедельник утром:
- Есть информашки на первую полосу?
Подал ей несколько исписанных листов.
- В субботу в Дуванкуле клуб открыли новый – культурная жизнь, на открытии говорили, ключом будет бить.
- Слышала. Давай про клуб. Еще?
- Лидер среди дояров сменился, в честь которых флаг у райкома поднят – теперь это бригада из «Южноуральского» совхоза.
- Годится. Еще?
- Сев яровых закончился в «Приозерном».
- Еще?
- Ну, не знаю… все, стало быть.
Тут ответственный секретарь догадалась сказать о том, что интересно мне:
- Твоя статья у Ольги Александровны – изъяла из папки на подпись «Редактору» и не вернула.
Оставшись один, потянулся до хруста, почесал пятерней затылок, разудало тряхнул отросшими волосами. Пойти разобраться?
Кто-то там, внутри ахнул – с и о редактора?!
А чего? Я где работаю? Или я не член партии? Или у нас не свобода печати?
Живехонько выскочил из-за стола но, наткнувшись на собственное отражение в зеркале на двери, смутился, прицокнул языком. Ольга Александровна мне нравилась, как женщина, а я себе сейчас нет, как мужчина. От этих мыслей запылали щеки. Не по кодексу. Как быть? Что предпринять? Как препятствие преодолеть? Вот бы понять, почему она материал задержала. Зайти просто так, с посторонним вопросом? Но хитрить не хотелось. Рубануть с плеча – мол, что за ерунда? Я поджал губы для суровости лица – чего мне бояться? Мне – шантрапе из Челябинска и заядлому алиментщику?!
Кстати, заявление на алименты написал сам – чем удивил весь коллектив! – ведь мы еще с Лялькой не разведены.
Мысли сразу же унеслись к жене – как она там? с кем теперь?
Идти к начальству расхотелось, и я уехал на попутке в село.
Брал интервью у пожилой пары, когда голосистая бабья песня ворвалась в избу – от грохота грузовика задрожали стекла в рамах. Бабка сунулась к раскрытому окошку, но машина уже проскочила – только пыль клубилась по дороге.
- Свадьба, что ли? – удивилась старуха.
- Не, то доярки, - проявил осведомленность старик. – В летний лагерь, на дойку с песнями…
- А чего им не с песнями? – фыркнула хозяйка. – Машинами дают и деньжищ загребают – нам не чета.
Она предъявила вещдоками скрюченные профзаболеванием пальцы рук, и в позитивный материал мой вбила занозу – это об ощущениях.
- А как зимой-то… ой-ой-ой… лихо вспомнить.
- Чего-чего? – вмешался хозяин. – Думаешь механизаторская работа хохма?
- Ничего я не думаю. Жизнь на селе не сахар.
Я забыл про блокнот:
– А природа? А воздух деревенский? Без вина пьянит. И лечит! Я из города сюда приполз еле живой от душевных травм, а здесь возродился! И рад до черта!
- А все равно в деревне живут одни недотепы – мозги набекрень.
И дед, и бабка были едины в своем мнении.
Побывав в селе, как говорится, и запаха земли надышался полной грудью, и босы ноги в траве-мураве пыльцой окропил. И ожил….
Вернулся в редакцию с новой темой – за что старики не любят село?
Помню, когда в детстве гостил в Петровке у бабушки с дедушкой так мне дня не хватало: всюду хотелось побывать – и на скотном дворе, где дедушка работал конюхом, и с бабушкой сходить за водой в Логочев колодец, и с мальчишками на озере искупаться, и на лугу за околицей побывать, где с утра заливается сенокосилка….
На всю жизнь остались воспоминания.
Приехал в редакцию и сразу за стол. Уборщица через дорогу от редакции живет. Зимой приходит – пяти еще нет; а летом – пока грядки польет, пока…. Время есть!
Сел за стол, блокнот на стол, ручку в руку… и пошел.
Заголовок успел написать – «Деревенька моя» – дверь открывается: Ольга Александровна на пороге. Я подтянулся, хоть никогда не заискивал и не лебезил перед начальством – здесь другой случай.
- Хорошо, вы на месте. Зайдите ко мне.
Я понял – разговор пойдет о статье. Приготовился спорить.
Но что увидел, не ожидал – стол накрыт граненной бутылкой коньяка и съестными деликатесами. В гостях у и о редактора председатель Увельского райпотребсоюза собственной персоной в черных очках с белой пластмассовой оправой. Три стакана налиты наполовину, третий стул придвинут к столу.
- Присаживайтесь, Анатолий Егорович. Александр Андреевич хочет с вами познакомиться.
- Да-да, - засуетился Казанцев. – Новый заведующий в газете – это надо отметить.
- Давайте за знакомство, - предложила тост Ольга Александровна.
Выпили, зажевали лимоном и сервелатом.
- Вы ешьте-ешьте, - угощала хозяйка кабинета, а гость еще наполовинил стаканы.
Кашлянул для важности и тост сказал:
- Ну, за здоровье!
Стаканы не успели прильнуть к губам, Ольга Александровна спросила, глядя в мои глаза:
- Вы настаиваете, чтобы ваш материал «Как живешь, пищекомбинат» был опубликован?
- Хороший, хороший материал, – вклинился в разговор Казанцев и зачистил. - Это вы правильно написали. Учту. Но зачем же публиковать? Начнутся проверки, комиссии разные… Оно нам не надо. Мы лучше среагируем на ваши замечания, и все исправим. Приходите через месяц – увидите сами. А напечатаете – предприятию навредите….
Мне и рта раскрыть не дали.
- Анатолий Егорович все понял – за это и выпьем!
Редакционное начальство мне улыбалось, а председатель райпотребсоюза просто стелился предо мной.
- Понятно, как не понять.
Гость налил по третьей – бутылка, похоже, была литровая.
- Вы, товарищ Агарков, в следующий раз прямо ко мне приходите – все замечания устраним. Как увидите что, так и спешите ко мне.
Он сдвинул наши стаканы:
- За дружбу настоящих мужчин!
А мне после третьего захотелось схватиться за живот и рассмеяться в лицо.
- Вы ешьте-ешьте, Анатолий Егорович, - угощала Ольга Александровна.
И я ел, перебирая потрескавшимися от жаркого деревенского солнца губами, и познавал, что визиты на пищекомбинат куда приятнее командировок в село. А после четвертого стакана обращался к Александру Андреевичу по имени-отчеству. А потом уже уверял его, что статья эта – шутка дружеская.
- Смех, сказал Хо Ши Мин, это же витамин.
Председатель потянул воздух носом:
- Продолжим где-нибудь на природе?
- Да что вы, Александр Андреевич! Вот ей Богу – вопрос утрясли, а дальше уже пьянство без повода.
- Найдем повод. Родителей помянем – родители наши тружениками были.
- А мы что – не труженики? Тунеядцы какие? Не сами себе на хлеб зарабатываем?
Меня понесло. Ольга Александровна строгим начальственным взглядом оглядела селькора, задержалась взглядом на кроссовках в репье.
- Моральности нет в нас, какая была.
Чтобы в полемику не ввязаться, до крови крепко закусил губу.
- Моральности нет – коммунизма не будет? – живо поинтересовался Казанцев.
- Коммунизм это есть советская власть плюс электрификация всей страны, - назидательно сказала хозяйка кабинета. – Колхозная деревня за последние годы добилась успехов в этом вопросе.
- Значит, все-таки будет? И скоро как?
- Как только сотрутся грани и противоположности между городом и деревней.
До сей поры я сидел и молчал, но тут…
- Одними лампочками Ильича село не обратить в коммунистическую веру.
- Значит не скоро? – Александр Андреевич скуксился разочаровано – не дожить!
Переживать из-за того, что председатель Увельского райпотребсоюза, в свои пятьдесят выглядевший на семьдесят пять, не доживет до светлого будущего всего человечества ни я, ни Ольга Александровна не собирались. Во-первых, все съедено-выпито. А во-вторых, продолжения не хотелось – по крайней мере, в его компании.
Чудный вечер так и навалился, едва вышел я из редакции.
Сергей Ческидов на автокране догнал по дороге к дому. Увидев меня, высунул из кабины свою счастливую белозубую мордаху и крикнул:
- Садись – подвезу!
В кабине:
- Штаны давай переодевай и ко мне – поможешь дом строить.
Дома, отказавшись от ужина, переоделся и потопал на поляну, где в детстве играли в футбол, а теперь капитан наш Серега Ческидов строил свой дом.
- Раствор замесить сумеешь?
- А то!
С ребятами, собравшимися на помощь товарищу, с удовольствием точил зубы. Треп избавлял голову не только от паров алкоголя, но и от разочарования за неопубликованную статью. Швыряли лопатами песок и цемент в жерло бетономешалки:
- Давай! Давай! Еще давай!
Монтировали фундамент – Сергей на кране, а мы на подсобе.
- Навались, пацаны!
И парни, в предвкушении выпивки, только что из штанов не выпрыгивали – старались все. И я в их числе. Чертом крутился Витька Стофеев – жгуче чернявый, в штормовке и джинсах. Вместо «вира» и «майна», подцепив блок фундаментный за крюки, махал рукой крановщику:
- Прошу!
И тот поднимал и опускал, и все было слаженно, как полагается.
Дом обещал стать дворцом – по размеченной фундаментом площади, да к тому же в два этажа.
Стемнело. Сели поужинать. И выпить, конечно.
От домашнего самогона бросило в жар.
- Эй, скубент, куда ты собрался?
- Спешу, спешу, парни! В другой раз.
Широкая улыбка для всех сразу, и поколбасил в сторону дома.
Комната в отчем доме у меня была своя. И окно в ней открывалось в сад, только с зимы было заклеено. Сей недостаток я исправил – ночь ворвалась с воплями выпи из лощины, где было Займище, с лаем собак, комариным звоном.
Много о чем было подумать, лежа в постели, взглядом упершись в звездное небо. Что завтра скажут мои коллеги – слил, мол, статью за стакан коньяка? А кто бы иначе поступил? Свалить всю вину на и о редактора? Или таки самому отдуваться?
Как теперь строить отношения с Ольгой Александровной?
Не серьезно все получилось. Ожидал – сурового разговора в райкоме, а вышло застолье в кабинете начальства, где проблемная статья за шутку сошла. Только какая в том радость – слить статью за стакан коньяка? Без борьбы меня завалили – даже слова не сказал против. Другом меня называли и презирали – это, как два пальца об асфальт.
Сроду не терпел срамоты, а тут….
Не видимые в темноте, но ощутимые по звездам подкатили тучи. Как раз такие, из которых брызнуть может. Но тучки это еще куда ни шло – ветер начал делать пробежки по саду. Тронул тюль – в комнату ворвались комары. Стало не скучно: я их, они меня – будто не свои, не в наших дождевых бочках рожденные, не в малине зачатые… эх, ма!
Дождь хлынул как из ведра без всякой разминки и в миг смыл тоску.
Мысли потекли по другому.
Нет, придется рот на запоре держать – это я о статье, о визите Казанцева и завтрашнем дне. На Ольгу свой грех не свалишь – бабы очень хитрые бестии.
Совесть вдруг задала вопросы – да разве по тебе работа в редакции? с какой стати нервы рвать? семеро по лавкам дома плачут? или как? Подсказала ответ – бросить все к чертовой матери и на Ханку податься в морские части пограничных войск.
На том и уснул.
Акуличу все рассказал наутро. Тот посмотрел на меня участливо – умел поддержать, когда надо, иначе бы не выбрали в профсоюз редакции – и сказал:
- Все через это прошли. А шишки с наградами будут еще – были бы мы!
И почему-то рассказал историю о практиканте из Прибалтики.
Занесло каким-то ветром в наши палестины латыша, окончившего факультет журналистики. Три года практики по закону грозили, а он с первой недели встал на дыбы – отпустите домой! работать не буду! Бились с ним, бились – а он пакостил! Латыши рыбоглазые только на пакости и способны. Но этот был просто талантом. На демонстрацию 7 ноября изготовил портрет Кукаркина на планшете с палкой, сунул в руки работяге какому-то. Руководители района с трибуны приветствуют колонны трудящихся, которые несут портреты членов Политбюро – Брежнева, Подгорного, Косыгина… и Кукаркина! Скандал! Короче, послали за рыбоглазым наряд милиции – он уже спал в своей комнате общежития АИЗа. На требование сотрудников говорит – выйдите, я оденусь. Не зная с кем имеют дело, они – сам выходи, если стесняешься. Он вышел с одеждой под мышкой, а ментов закрыл в комнате на ключ. Как пятнадцать суток отсидел, отдал ему Аркадьич трудовую – езжай от греха.
А я не понял, в каком месте пересекалась моя проблема с выкрутасами тунеядца.
А. Агарков
январь 2016 г
http://anagarkov.890m.com
|
|
|
) произведения по: [названию][автору][дате][оценкам]
