«В синем небе красиво летали синие птицы.
На ветке молодого деревца, наблюдая за их выкрутасами, полной грациозности, сидели и чирикали воробушки: «Ха! Ну и что? Мы тоже так умеем!».
Забавный ветерок, ещё совсем зелёный, носился на лужайке, донимая стрекоз и бабочек: «вот вам, вот вам, модницы, пигалицы!».
Толстые белые бурёнки, с чёрными пятнами; кляксами на спинах, поедали сочную траву, и, хвостами, отгоняли надоедливых изумрудных мух.
Из-за вечно непредсказуемых кустов, выехала армада танков и остановилась; каждой идиллии своя трещина.
На башне головного танка открылся люк и оттуда высунулся инок крысиной внешности. Его широкая улыбка оголяла сверкающие белизной ровные зубки, почищенные зубной пастой Colgate-space-brilliant! Инок снял круглые очки газосварщика, и его глаза выразили радужную любовь к новой территории.
Коровы перестали глупо жевать траву и, от удивления, захлопали накрашенными ресницами.
Всё замерло, и обыватели тоже.
– Взять! – разорвав тишину, заорал лидер захватчиков-любителей, указывая рукой своей армаде на зелёную лужайку.
Обывателей хватил удар!
Началось самое ужасное преступление.
Мимо проезжал мужик на велосипеде, и ему это дело пришлось не по душе. Он бросил велосипед, и, не снимая шапку-ушанку, раздал по зубам и поломал носы заезжим гостям. Яростно переворачивал танки, а некоторые из них, от лютой злости, поломал о колено как сучкИ»...
– Привет! Чего лежишь? – впорхнула счастливая хозяйка.
– Думу думаю, – загадочно скользнули слова хозяина, недовольно потёршего рукой сморщенный лоб: «вечно она всё разрушит!».
– Залёг как подводная лодка. Перископы прикрой, люстра в них сияет; жадность до добра! – пошутила разрушительница.
– Прикрыть? Это ещё зачем? – спросил он, подозревая странность поведения.
– Переодеться хочу! – визгнула она, сведя брови, на мужнину строптивость.
– С чего это вдруг? У нас с тобой что, первая ночь?!
– Стесняюсь! Не форме я сегодня, – дернулась она.
– Какая у неё форма? Кость, она и есть кость, рёберная! – обращаясь к третьему лицу, фундаментально, вслух, утвердил изгнанный повеса.
– Ой, давно пора закрыть этот абстрактно-шутовской театр представлений. Известно же, кто из чего сработан.
– Ну-ка, ну-ка, вываливай свои домыслы, – презрительно защурился он, – чем это они стали смешны?
– А ты не догадываешься? Это же очевидно. Голова у тебя кто? Она! Ушная раковина, щека, переносица, бровь, ресница, губа, рука, нога – она! Печень, почка, селезёнка, кишка – она! Кожа, грудь, спина, подмышка, задница – она! Кость, артерия, вена, кровь, лимфа, клетка – она! Головка, железа, сперма – она! Даже жизнь – она! И что осталось? Доля процента?! Долюшка ты моя! Чем гордишься?
– А, а волос? Волос – он! – почти задыхаясь, сбивчиво выпалил хозяин в поисках мужского присутствия.
– А волосы, я могу сбрить. Жестоко, но, вариант! Кстати, шевелюра – она, плешь – она. Вот!
– А, а палец, а ноготь? – мужественно сопротивлялся он.
– Вот поэтому мы и царапаемся; дикое мужское начало. А мы так стараемся, чтобы они были – она! Му-му-му-му-мууу, пальчики мои, му-му-му-му-мууу, ноготочки мои! – целовала она свои длинные изящные ногти и нежные белые пальчики, радуясь своей красоте отражаемой зеркалом.
– А, а зуб, а глаз, а локоть, а кулак? – продолжал он, пытаясь удержаться на разваливающемся монументе, на котором написано: «Женщинам: нельзя...! запрещается...! отказано...! ...заказана! Молчать...! Марш на кухню...! А ну, быстро в постель! Я кому сказал? Руки вместе, ноги шире! Начинаем, три-четыре!»
– Бандиты! – прошипела она.
– О! Драка – она! – с огромным удовольствием, он поставил бунтовщицу перед не приятным фактом.
– Правильно! За что дерётесь? За Родину, за Мать, за Женщину! – согласилась она, связывая драку с возвышенными понятиями, грациозно изогнув тело назад, выставив два прелестных пулемёта вперёд и завершая «па» изящным веером рук у головы. – Так-то!
– Да чтоб ты всю жизнь в рваных колготках ходила! – обиделся он, чувствуя себя разбитым наголо; «без денег, квартиры, машины, жены, шмоток и трусов. На улице, под холодным проливным дождем...», – думалось ему.
– Ах ты картофель не ошкуренный! Это ты мне? Той, которая тебя в культурном порядке содержит?! Да чтоб ты всю жизнь картошку голыми руками собирал. И чтоб тебе остаток жизни снился сбор картофеля!
«...в поле, в грязи, в кандалах; в плену уродства, нищеты и одиночества», – дорисовывалась мрачно-кричащая картина не ошкуренному.
Она подошла к зеркалу, и, горделиво расчёсывая волосы, сказала, – ну, вот что, литр неприятностей. Шёл бы ты к Комбинатору, и спросил его: что это еще за брак в работе? Лаборанты на окладе сидели, что ли? Что вот так вот, всё намешали. И вообще, если у него медицинское образование заниматься людьми?
– И пойду! Я мужиков в обиду не дам! Что думаешь, испугался?! Я в своей жизни и не такие героические поступки совершал! – крякнул мужчина, совершая срочное всплытие.
– Ой-ой-ой, расскажи, расскажи! – иронично мазнула она.
– Ну, например, ым, на тебе женился, а?! – кольнул он, взвинчивая брови и раскрывая улыбающийся рот одним аккордом.
– Ну, носопыристый, я сейчас совершу поступок. Я тебя брошу, костлявого! Ты же расплещешься, растеряешься. «Мама» будешь кричать и распадёшься на жёлтую мелочь разменную.
...
***
– О! ЗдорОво, первая ласточка! – радостно воскликнул великий Комбинатор.
Мужчина обернулся назад – посмотреть; может, это не ему. Нет, это мне, – понял он, понуро опустив голову.
– Давненько не виделись, – продолжал комбинатор, найдя удовольствием появление мужчины. – Как супружеская жизнь? Как оно – ничего? Как она? Вообще, дела?
«А, где же про меня?» – насупился мужчина и ответил, – Да, всё, вроде бы, и не плохо.
– Чего так? Ты должен, как я понимаю, жизнью наслаждаться. Она у тебя одна! Чего грусть на лице? Что за дума тебя потревожила? – обеспокоился комбинатор.
– Да вот, она меня и потревожила, дума эта. Не пойму я чего-то. Вот Вы говорили, что женщину мою из ребра создали. Но ведь ребро – кость, а кость – она, поэтому и женщина – она. А кто же тогда я? Из чего же Вы меня сотворили?
– Так это, из глины, – неохотно обмолвился комбинатор о тайне отсутствия какой-либо мужской уникальности. Кряхтя и ёрзая в кресле, он искал более удобное положение в самом удобном, и возможно единственно удобном, во всём мироздании, кресле. И не найдя этого положения, он, уличённый в любительстве, но не оправдываясь, сказал, – вишь, оказия какая.
– Ага, вот откуда ветер дует, – многозначительно заключил мужчина. Охватив голову руками, сгорбясь от несчастья и сев на корточки, горько заплакал, – Горе-то, какое! Не могли меня из алмаза сделать, или из камня – на худой конец, что ли? – задал он после пожарный вопрос, ревя сквозь слёзы растаявшей мужской гордыни.
– Ну, чего ты? Ну, с кем не бывает? Так уж получилось, дружок. Ты уж прости старика. Делать было нечего, делать было не из чего. Первый материал под рукой. Понимаешь?!
– Ы-ы, – мужчина отрицательно покачал головой, утирая слёзы.
– А если переделывать начну, не дай Мне чего-нибудь испортить. Дров наломаю. Ведь, я уж и не помню, как сделал. Вот вы молодые, вы и дерзайте; делайте!
***
– Он, она, они, оно! А может, давай будем просто – Мы! – предложил мужчина, компромиссное решение спора, женщине.
Мы обнялись и больше не ссорились по пустякам, не отчуждались, не разбегались как галактики. «Комбинатор его знает!», вместе, в общем, коротали судьбину. «Чего-то живот зачесался. О! Живот – он! Хоть ты не подкачал, родненький!», – любовно поглаживая и похлопывая живот, утешая своё самолюбие, нежился хозяин, залёгши на диван, как подводная лодка.
Рома
Лондон 22.10.01
Страница автора: www.stihija.ru/author/?Roma Подписка на новые произведения автора >>> |
