СБОЙ
ХХХ
…мозаика уже начинала складываться в нечто важное, нечто, обещающее изменить весь ход событий, всю его жизнь. Это были намеки, предчувствия, обрывки невысказанных мыслей, состояний, снов. Но они оживали, обретали голос, становились Кем-то из плоти и крови, говорили с ним. Сначала шепотом, на непонятном, неузнаваемом языке, но отдельные слова уже становились отчетливыми, он начинал их понимать, интуитивно чувствовать, пробовать на вкус. Еще немного, и он сможет, наконец, понять, что хочет ему сказать этот мир тишины и хлопка одной ладони. И ОНИ уже протягивают КЛЮЧ, и его рука уже…
Зарево ворвалось в его сон, разметав, скомкав, спустив в унитаз уже готовый открыться порядок вещей, мозаику, образуемую игрой теней в полутемной ночной комнате, дыхание черной кошки...
Руки замерли на клавиатуре. Я еще сижу, уставившись в монитор, еще надеюсь, еще хочу выжать, выдавить из себя, сцедить еще хотя бы строчку, поймать за хвост убегающее вдохновение, заставляющее меня бросать все, когда это подкатывает к горлу. И надо успеть записать, придать материальность слишком летучему для моей памяти каскаду слов.
Для одних это акт творческого вдохновения, откровение, разговор с Господом за чашкой чая или, еще лучше, за бутылочкой нечто более располагающего к общению. И можно прямо на кухне, выбросив предварительно часы, (чтобы завтра не вставать, можно сегодня не ложиться) тем более что сосуд хмельного красноречия, разбавленного дымом папирос (я не оговорился) еще наполовину полон, что есть объективная реальность, а время, как и его пространственная составляющая есть ни что иное, как иллюзия, порожденная скукой одинокого бога с восточным именем.
Для других, и таких, безусловно, большинство, писательство есть тяжелый физический труд, нечто напоминающее старательство, когда приходится перелопачивать тонны земли, чтобы добыть несколько драгоценных крупиц. Эти пишут по столько-то страниц в день, перевыполняют план по сбору макулатуры или насилуют перо, мутировавшее в наш век до состояния пластиковой планки с №-м количеством кнопок и прилагающимися монитором и системным блоком. Они гордятся своим упорным трудом, о чем и любят витиевато и не очень распространяться перед читателями. Вспоминают тех, кто столько-то раз переписывал свой роман, пока… Успех – это сколько-то там таланта (без микроскопа не видно) и горы и горы труда. В писатели надо ссылать по решению суда и давать молоко за вредность одновременно. Несчастные (на мой взгляд) люди. С одной стороны, конечно, гарантии, а с другой столько-то страниц в день, это как супружеский долг, когда никто не спрашивает, хочешь ты того или нет, до тошноты, до отвращения, до сыпи и зуда по всему телу. Непосильный труд на благо Родины подорвал здоровье вождя…
Мое сочинительство (писатели, это те, кто несут людям… и прочее, прочее, прочее…) больше всего напоминает, по крайней мере, мне, попрошайничество, но не занудливое с хватанием за руки на паперти и вонью и язвами в качестве аксессуаров, а скорее сидение под деревом Бодхи модификации конца ХХ века с чашей для подаяния работы Майкрософт и сотоварищи, в которую перепадали крохи из поднебесья или других приличествующих положению мест.
Без предупреждения, без стука, как снег на голову, в мое сознание врывается уже готовый фрагмент будущего текста, единственный и неповторимый кубик лего, проявляющий все свойства летучей жидкости или редкого трансуранового элемента. И прийти все это норовит в самый неподходящий момент. В туалете, например. А чем писать в туалете? Пальцем (понятно в чем) на бумаге. Правда, ничего столь гениального, что нужно было бы сохранить любой ценой, меня в туалете не посещало, а если честно, то не посещало вообще. Не судьба, наверно.
Регулярное поклонение богу РУЛИНЕТУ требовало жертвоприношений в виде ежедневного, а то и по несколько раз надень просматривания рейтингов, рецензий, фамилий читателей, и постоянного преобразования персонального застолбленного логином и паролем участка в постоянно расширяющейся виртуальной вселенной. Внизу живота уже появилось знакомое нетерпение, которое становилось все более настойчивым, и мне ничего не оставалось, как… Лучший способ справиться с желанием – удовлетворить его ко всем чертям.
Приятный фончик, цветочек, какие обычно бывают на открытках в честь 8 марта. Ну да это не принципиально. Далее сама молитва или жертвоприношение. Тут у меня целый ритуал-игра, как с одеждой. Одеваюсь я строго следуя правилам: Выстиранные и отглаженные вещи (рубашки, брюки, костюмы) я вешаю в шкаф в крайнюю правую позицию, а беру всегда то, что находится в крайней левой. Так осуществляется круговорот вещей в шкафу. Активирование ссылок у меня осуществляется тоже строго в определенном порядке: проза, стихи, гостевая… СЕРВЕР ВРЕМЕННО НЕДОСТУПЕН… и так все ссылки. ВА-БА-БА-БА-БА-БА-БА-БА-БА!
Дело в том, что… Страничка у меня уже была. Милая без претензий страничка, которая, что немало важно, быстро открывалась, легко редактировалась и имела массу других доступных мне или для меня, что собственно дела не меняет, преимуществ. Единственным ее недостатком (в техническом плане) было то, что создавал я ее по готовым шаблонам, любезно предоставленным сервером. Однако ж повелась моя русская душа по свойственной ей природной широте в подобных вопросах на предложение молодого компьютерного бога. Предложение содержало волшебное слово ХАЛЯВА, и…
-Здравствуйте ММ можно к телефону? – Мой компьютерный бог оставил номер.
-Слушаю.
-Я по поводу странички.
-Понял. Будет готова к вечеру. Мое условие – это размещение ссылки (назвал он это как-то мудрено) на твоей странице.
Да хоть десять, думаю я, а ему говорю, согласен, говорю.
-И еще скачай… я там тебе на мыло адрес скинул, зарегистрируйся и подключайся к номеру ххх.
Скачать он мне предложил не что иное, как электронный пейджер, который мне… Не хожу я по чатам, не мое это. Дорого, да и дефицита общения у меня никогда не было, не говоря уже о потребности. В общем, скачиваю я этот пейджер, регистрируюсь, причем совсем не понимаю, зачем мне все это, подключаюсь к номеру моего бога, а он, наверно, в сети и живет. Далее, как классический разговор испанцев у Кортасара:
-Мне нужна страничка, чтобы я мог ее легко размещать по разным адресам (Я хотел привлечь к своей персоне внимание, используя стратегию тампакса, расширяясь в сети во всех направлениях. Найдя целую кучу бесплатных адресов, у меня тут же возникло желание разместиться на добром десятке уголков ренета, для чего мне и нужна была такая страничка) и легко редактировать.
-Дизайн уже готов. Мне нужен логин и пароль, чтобы разместить ее на ххх. – Отвечает он.
-На ххх меня все устраивает. Я хочу разместиться по другим адресам.
-Если хочешь, я твою старую убирать не буду. Напиши логин и пароль.
И так далее. В результате приятный фончик, цветочек, какие обычно бывают на открытках в честь 8 марта. И ни одной ссылки.
Все сначала.
ХХХ
Деревня Большие Бздища, раскинувшая свои несколько хаток где-то глубоко в заднице нашей необъятной Родины, звалась Андреевкой. Испокон веков здесь жили Андреи. Есть же среди необъятных просторов соответствующего органа деревни, где все однофамильцы. Во дворе одной из сельских изб, не хуже не лучше других сидят люди и пьют самогон. Их четверо: Андрей Андреевич Петров, Андрей Андреевич Степанов, Андрей Андреевич Ильин, и Андрей Андреевич Савельев.
Я сидел за компьютером и доводил мозги до кипения. Кипеть было от чего. Эта идея возникла или появилась у меня еще в те самые времена, когда вся страна, все прогрессивное человечество оплакивала (ли, ло) доллар по шесть рублей. Тогда и всплыло название «Спаситель Отечества» со дна моего подсознания. Я воспринимал творящийся в стране бардак, как костюмированный бал, спектакль, пьесу. Нависшая над нашей многострадальной Родиной очередная беда, которую мы все, стиснув зубы и взявшись за руки… Прекрасный повод отправить в мусоропровод несостоявшихся тиранов, а на волне народного недовольства помазать спасителя отечества, который наведет, уж будьте уверены, в стране порядок. Спаситель, как ему и положено, уже за кулисами. Он курит, смотрит в зал, пьет кофе и ждет свой выход.
Сюжет, а точнее его идея появились несколько позже. Сам я новости не смотрю, газет не читаю и больше всего в жизни хочу не знать: Фамилию президента, название страны, собственное гражданство и в том же духе. Но разве ж дадут. Всклокоченные друзья и родственники так и норовят устроить мне политинформацию. Того посадили, того расстреляли, что будет, наконец-то, немцы-гады (это о Чечне) и прочий пересказ «Вестей», «Итогов» и иже с ними.
Закормленный до тошноты, я должен был куда-то все это срыгнуть, дабы не отравлять зловонными миазмами свой и без того не очень крепкий организм. Так появилась Андреевка.
Пьеса начиналась вестью о смерти Брежнева. Мы, в отличие от взрослых, восприняли известие о его кончине с весельем и в приподнятом настроении. Растерянные лица взрослых делали ситуацию еще более комичной. Наше веселье никто не замечал. По регламенту его быть не могло, поэтому для всех остальных его не было. На какое-то время мы превратились в невидимок. И только учительница истории, убедившись, что посторонних нет, сказала тогда:
-А чему вы радуетесь? С чего вы взяли, что теперь будет лучше?
Андреевка вместе со всей нашей необъятной Родиной плывет в потоке времени, как дерьмо в мутных канализационных водах. Родину трясет и лихорадит. Надежды сменяются страхами и наоборот. Анреи, как и весь народ спорят до тошноты, до мордобоя, зачитывают до дыр газеты, круглосуточно смотрят новости сразу по всем каналам, опять спорят, пьют самогон, спорят, пьют самогон…Но реальная жизнь в принципе остается все той же, как было со дня сотворения.
Савельев гонит самогон. Петров вспоминает своих баб. Ильин смотрит телевизор и пьет валидол. Он коммунист и борец за правду. Никто его не любит, кто нынче любит коммунистов, а тем более правдолюбцев. Степанов каждый раз собирается перекрыть крышу, который год течет, и каждый раз засыпает под гостеприимным хозяйским столом. Тот же стол, та же постылая серость не прописанных декораций, те же стаканы. В очередной раз подняли цены? Так давно пора бы привыкнуть, как и к мерзнущим приморцам, голодным учителям и врачам-садистам (а что вы от них хотите на такую зарплату).
Дальше замысла я не пошел. Пьеса… хотя какая это пьеса, одно драматургическое беззаконие, да и только. Каждый раз, возвращаясь к ней, я тихо медитировал на экран монитора. Упрямство требовало, чтобы я продолжал затянувшиеся тяжелые роды, хотя плод, скорее всего, давно уже был мертв, и отравлял мое чрево тлением. Отказаться от затеи я тоже не мог: с одной стороны такая тема, а с другой…
Компьютер выдал пару строчек какой-то ерунды и завис.
-Ну и ладно. - Сказал я себе, выключая машину.
ХХХ
-У меня в голове не укладывается… - У мамы все валится из рук. - Поверить не могу. – Говорит сама себе мама, - Как так можно. Хорошо, если сразу насмерть…
Взрывное устройство. За последнее время я настолько привык к этому словосочетанию, что давно уже не испытываю ничего, когда в очередной раз слышу, что где-то… А где-то – это соседний дом, и погиб сын маминой знакомой. Вернее сын знакомой маминой знакомой. Случайно, обычно в это время они дома все, он был дома один. Брат уехал по своим делам, мать ушла в гости, и тут такое… Милиция (а что еще от них ждать) арестовала родного брата погибшего, обвинив во всем его.
-Ну ссорились они, ну не дружили, но чтобы вот так убивать брата…
-Да брось ты. Этим ментам лишь бы кого-нибудь взять. Вспомни старейшин…
-Мы убегали, они бежали за нас, с пистолетом… - Брайнер от удивления путал слова.
Американские друзья давно уже стали очередным поводом проводить в семье и субботы. Мы изучали английский. Инициатором была как всегда мама. Она организовала домашние курсы английского, куда кроме меня ходили еще родственники (двоюродный брат с семейством) и периодически сменяющие друг друга девицы, желающие быть сосватанными. Я был холост, и все вокруг мечтали осчастливить меня какой-нибудь удачной партией. Надо сказать, что попытки их были обречены на провал, так как они находили мне исключительно «хороших девушек», от которых у меня бывало несварение. Серьезным отношениям я предпочитаю ни к чему не обязывающий блуд, тем более, что детей я терпеть не могу, а иной причины жениться…
Бедный Брайнер сам на себя не похож. Старейшины спокойно возвращались домой. Никого не трогали. Не пьяные. Они вообще не пьют – религия не разрешает. Наши американские друзья – мормоны. Прибыли они к нам в Россию с религиозной миссией – омормонивать наш народ. Мы же омормониванию не поддались, а вместо этого стали изучать английский.
-Это, - говорю я им, - специфика российской жизни. У вас бандиты, кто в чем, ходят, а у нас по форме и с удостоверениями, чтобы человек сразу видел, с кем имеет дело.
Не знали ребята, что ментов и трезвых-то лучше обходить десятой дорогой, а пьяных…
-Ты тоже не веришь, чтобы Костя пошел на такое.
-Конечно нет. Зачем ему? Это он с кем-то что-то не поделил. Может, должен был, или… А может, это Костю и пытались убрать, да вместо него попался этот.
-Тем более, что он не совсем нормальный. Институт бросил, никогда не работал… Это Костя у них деловой. Свое дело имеет, зарабатывает, женился недавно. Пытался и брата пристроить… Заплатил за него в институт, компьютер ему купил, а тот вместо института в кино. Так и выгнали. Потом произошло между ними что-то, что они друг с другом не разговаривали. Но не убивать же… Завтра похороны. – Мама тяжело вздыхает, - Приходи.
-На похороны?
-Я вареников наварю. – Оставляет она без внимания мою реплику.
-Выпустили Костю. – Мама крепится, но все равно видно, переживает.
-Не удалось на него повесить?
-Оказывается, их там было двое. Он и еще приятель какой-то. Разбирали в подвале гранату. Думали, учебная, а она возьми и рвани. Того сразу насмерть, а приятель еще своими ногами из подвала вышел. Лучше бы он умер. Ни глаз, ни лица… Где гранату взяли, не известно. Светка (Костина мать) дура говорит, что Костя злой. Наказал говорить, что ни о каких гранатах не знает…
ХХХ
Интересно, что меня ждет в новом году? Юлька взяла первую попавшуюся книгу и открыла наобум посредине.
-Твою мать! Какую херню теперь только не печатают!
Самая верхняя строчка гласила: «ЧМОКАТЬ – также сосать, делать меньет». Хорошенькое начало. И чего тебе на Пушкине не гадалось? Она небрежно бросила книжку на стол. Анализы или кассеты? Начнем с анализов. Когда я уже выкину эту сумку? Хотя в самый раз для дерьма. Она брезгливо сложила в сумочку пару баночек и коробочку, упакованные в полиэтилен.
Путь в поликлинику… Конечно, можно было бы пойти и другой дорогой, по относительно благополучному тротуару, мимо лавочек, приспособленных предприимчивыми бабульками под прилавки для их незатейливых товаров, мимо ларьков, торгующих пивом, мимо… Но это так далеко. К тому же возле ларьков как всегда вертится этот тип, который с выражением глаз бездомного пса (распространенное явление среди профессиональных алкоголиков) будет клянчить деньги на бутылку. И не то, чтобы Юлька была жадной, или… Но алкоголики вызывали у нее ощущение, которое обычно возникает после посещения инфекционного отделения больницы или грязного общественного туалета, когда испытываешь желание принять ванную, пройти ритуал очищения, как будто ты вся… Да и стоит такому хоть раз дать взаймы… другой же путь лежал через полузаброшенную подворотню, почти безлюдную, которую обожали бездомные парочки, и желающие облегчить мочевые пузыри граждане. Удобное место для зажималочек и несанкционированных распитий или накуриваний. Правда, пахло мочой и еще чем-то неприятным, но трудностей у нас бояться не принято, да и… Так и есть. Невзрачного вида подросток самоотверженно терся о такую же малоприятную пигалицу. Она глупо хихикала и делала вид, что пытается сопротивляться. Видно, это возбуждало ее верного рыцаря. Чертовы малолетки! Юлька всегда чувствовала себя неловко, когда становилась свидетельницей подобных сцен. Что же до любовничков, то они ее вообще не замечали. Хотелось прибавить шаг, хотелось отвернуться, не смотреть... Хотя, какого черта… она же не в замочную скважину подглядывает. Юлька целиком и полностью ушла в анализ собственного состояния, и опомнилась только после того, как парень выхватил у нее из рук сумочку и скрылся со своей Дульсинеей, как у нас любят говорить, в неизвестном направлении.
-Гребаные ублюдки! Здорово ж они разжились. Блин! Опять в баночку писать. Хорошо хоть кассеты не взяла.
-Кто там?
-Откройте, милиция.
-Час от часу не легче! – подумал Иван Петрович, возясь с бесконечным числом засовов на старых хлипких дверях, доставшихся ему от советской Родины вместе с небольшим государственным домом еще на заре развитого социализма.
Иван Петрович совершенно искренне считал, что раз квартира, то есть дом государственный, то и следить за ним тоже должно государство, причем за его же государственный счет. Поэтому что-либо делать в доме он считал порочащим его классовое сознание мещанством, и не то, что дверь, прокладку на кране ни разу не поменял за свои деньги. Иван Петрович был порождением большевистской эпохи, истинным человеком будущего, строителем коммунизма. Где бы ни работать - лишь бы не работать. Он всю жизнь подшивал папки и писал доносы на всех, кто попадал под его бдительное око. Когда дом дал трещину по всей стене в зале, Иван Петрович принялся писать долгие письма в соответствующие инстанции, пока к нему в гости не приехал московский родственник. Тот, обозвав Ивана Петровича нецензурно и не уважительно, заделал все за пару часов.
Иван Петрович трепетно боялся представителей закона, как боялся работы, боялся заходить в воду глубже, чем по грудь, боялся болеть, да и жить он, откровенно говоря, побаивался.
-Здравствуйте. У вас монтировки не найдется? – Спросил детина в каске, бронежилете и с автоматом в руках.
-Найдется, а что?
-Да тут ваш сосед заложника захватил.
-Правда!
Иван Петрович, забыв о необходимости беречь здоровье и бояться сквозняков, выскочил во двор, в чем был. Стояли новогодние, или, как сейчас принято говорить, рождественские дни. Дождь кончился, и сквозь поредевшие тучи светило солнце. С деревьев капало. В общем, была обычная новогодняя погода с обычной для наших мест слякотью и непроходимостью дорог и тротуаров.
-Привет. А я тебе кассеты принесла.
-Заходи.
-Я буквально на пару минут.
-Не выделывайся.
Он втащил ее в дом и быстро запер дверь.
-Ты чего?
-Сейчас менты приедут.
-Тем более мне лучше уйти.
-Нихрена, будешь моей заложницей.
-Ты чего?
-Чего слышала.
-Открой дверь.
-Тихо! - У него в руках появился топор, - Курить есть?
-Держи.
-Да нет, сигарет и у меня полно. Есть спички?
-Нету.
-Черт! Будем ментов ждать.
-Топор убери.
-Чего ты уже успел натворить? – Спросила Юлька, немного освоившись с новой ролью.
-Да ничего страшного. Психиатра на х… послал.
-Какого еще психиатра?
-Ходит ко мне раз в неделю мозги трахать. Надоел совсем. Ментов вызвал, урод.
-Может сдашься?
-Еще чего? Тем более что у меня есть ты.
Менты напоминали стаю осенних ворон. Они облепили дом, выделяясь на его фоне жирными темными пятнами. Менты лениво перекаркивались по рации и кружили вокруг дома черной ленивой стаей. Надо отдать ментам должное, гадить они не гадили, по крайней мере, с неба на зевак, которые собрались со всей округи посмотреть на случившийся так кстати спектакль.
Но ментовская леность была только видимостью, или, если вам так больше нравится, пунктом стратегии. На самом деле операция по освобождению заложника шла полным ходом. Ждали кого-то из начальства и опаздывающий СОБР. СОБР почему-то опаздывал, а возле ворот сиротливо жались друг к другу неизвестно чего тут делающие пожарные машины и «скорая». Иван Петрович ждал решительных действий с применением газа и автоматов, но менты не торопились. Совсем от рук отбились. Что за народ, нихрена не хотят работать. Зарплату же небось… Вон хари поразъели. Злодей время от времени подходил к окну, плевался, кричал, что менты – педерасты, махал топором и грозился зарубить заложницу.
Наконец желание курить победило бдительность и, в очередной раз, выбросив что-то в окно, он потребовал зажигалку.
-Держи. – Мент поднес ее к открытой форточке.
Совершенно лишившийся бдительности злодей потянулся за зажигалкой, и… оказался в наручниках. Дальше битые окна, вынесенная дверь и менты, менты, менты…
ХХХ
Компьютер, двоичный, как сам Аристотель, друг человека заверещал голоском экзотического зверька, которому нехорошие дядьки оттоптали лапку или даже две, полностью поправ его конституционные права. Он визжал, свирестел (именно это несуществующее слово наиболее подходит для описания его крика), хрюкал, а потом выпустил струю экскрементов в виде нескольких строчек белиберды и завис, потушив экран монитора.
«Уважаемый мистер Гейц. Вот уже более года пользуюсь вашей программой Виндоус, и все работает хорошо. Может, я что-то неправильно делаю?»
Из этого мог бы получиться неплохой боевичок. Живет себе какой-нибудь… пусть Архитектор Фурер Шуринов (Имя из детских игр). Живет он себе, никого не трогает, починяет примусы, ищет девочек в интернете, пьет пиво… Тихая спокойная жизнь.
Все рушится, когда компьютер, вот так зависнув, выдает ему нечто, о чем он и догадываться был не должен. И начинаются погони, перестрелки…
ХХХ
-И что самое противное, это ощущение собственной беспомощности. Блин, как руки болят.
-На лучше выпей.
Сергей разлил водку.
-И не себе же брать шел, вот что обидно. Блин!
-Влетел? – Глупо поинтересовался я, потому, что и так было видно, что он влетел, по его бегающим глазам, по нехорошей растерянности, по малопонятным мне, по крайней мере, репликам (я подошел, когда они уже сидели), словно он своей недосказанностью просил меня задать наводящий вопрос, чтобы можно было еще раз (Сергей уже был в курсе и он не считался) все рассказать, излить душу, мать их так, выслушать в ответ, да успокойся чувак, не стоит волноваться, дерьмо все это, и так далее.
-Менты повязали. Взяли, блин, на стрелке.
-А чего ты хотел. Нашел где покупать. – Вмешался вдруг Сергей. – Это и стрелка ментовская, и товар ментовский.
-Чего же они тогда своих хлопают?
-Пришла разнарядка выявить столько то наркоманов, вот они таких дураков как ты и ловят.
-С анашой взяли? – Спросил я, скорее, чтобы что-то спросить, вставить свое слово, чтобы Юрка, наконец, рассказал все с самого начала и по порядку, а не ходил вокруг да около с якобинствующим лицом.
-Сами подкинули. Я свою всю скинул.
-Понес же черт к этим уродам. – Вмешался Сергей, - Сколько раз говорил, надо – скажи.
-Да тебя дома не было.
-А тебе горело.
-Да друг попросил. За работу рассчитаться. Магарыч надо было поставить, а водку покупать не хотелось. Ребята не пьющие.
-Это уже их проблема.
-Иду на стрелку, а они уже ждут. Руки за спину, наручники, а спереди в карманы пакеты кладут. Я, понятное дело, никак их не скину, руки за спиной в наручниках. Это потом уже понятые, как положено…
В отделении он попытался, было, права качать, на что мент, который его притащил, совершенно спокойно, от чего было еще страшнее и противнее (для него это будни) заявил, что если он (Юрка) будет быковать, то его подвесят за ноги, и будут бить чулками с песком по голове, ребрам, почкам, и подпишет он все, что им заблагорассудится. Он припух. Страх и беспомощность сковывали тело. Противно хватал желудок. Здесь у себя они хозяева, здесь они могут все, а могут и как Болека, которого взяли вот так возле пивной (рожа его им не понравилась). В отделении залили еще водки и почти забили до смерти, но что-то им помешало, и они отвезли его в вытрезвяк, чтобы оттуда значит забрать утром и продолжить. Он, не будь дураком, а он не дурак, хоть пьяница и планокур, а кто нынче не…? Так вот он быстро смекнул, что к чему, и умудрился попасть в больницу по скорой, благодаря чему остался жив.
Юркино шестое чувство моментально вспомнило папу, а папа у него ВО, тоже при удостоверении, да не просто так. Это его и спасло. И вот теперь он сидел, пил водку, и ведь совсем не каялся. Нихрена же не умнеет, дурень.
ХХХ
-Привет, заходи. Чай будешь? Я пирожков напекла.
-А у тебя нет водки?
-Сейчас будет?
-Люсик дома?
-Наказан. Оставлен без сладкого.
-Чего так?
Они были женаты не более полугода, а до этого долго сидели за одной партой. Ленка, а именно к ней пришла Юлька после своего чудесного освобождения имела все задатки для того, чтобы стать величайшей дрессировщицей мира, но талант этот продолжал мирно похрапывать, проявляясь исключительно в их отношениях с Люсиком.
Здорово все-таки, что есть такая Ленка. Хорошая порция водки, сигарета и глупая физиономия Люсика, а она у него всегда глупая, по крайней мере, при Ленке. А при Ленке у него была глупая физиономия по регламенту. Ленка не терпела другой, и стоило Люсику надеть другое лицо, как ленка тут же ставила его на место, нечего, блин.
Люсик же делал все, чтобы ей угодить, и чем больше он старался ей угодить, тем больше она его презирала, тем большее она донимала его своими придирками и оскорблениями, которые становились все более злыми и изощренными. Люсик молча выслушивал очередное вливание, просил прощение и с новыми силами принимался угождать ей во всем. Так они и жили.
Недавно у Ленки был день рожденья. Люсик поднялся раньше, чем обычно, и, открыв глаза, кроме обязательного завтрака, а Ленка любила завтракать, и завтраки ей, естественно, готовил Люсик, Ленку ждал букет роз. Ее передернуло. Розы розами, но к ним в придачу шла Люсиковская рожа с выражением довольства собой, что было совсем непростительно. Настроение тут же испортилось.
-Люсик, что это?
-Это розы. С днем рожденья.
-Ты хочешь сказать, что это розы?
Улыбка исчезла с Люсикова лица.
-Ты думаешь, что мне можно дарить такую гадость? Это так ты ко мне относишься?
Люсик втянул голову в плечи.
-В каком мусорнике ты их нашел?
-Я выбрал лучшие…
-Он еще спорить будет!
В итоге Ленка измочалила букет об Люсикову физиономию, которую тот побоялся даже прикрыть.
-А теперь убери все, и приготовь мне платье.
-А пойдем ко мне!
Ленка с Юлькой засиделись тогда в баре часов до двух. Бар закрывался, а они так замечательно сидели, что расходиться по домам…
-Пойдем. У меня и заночуешь. Посидим, еще выпьем. Когда мы с тобой еще вот так…? – Уговаривала Ленка.
Еще вот так у них было практически каждую неделю. Ленка делала, что хотела, требуя от Люсика, чтобы тот сидел дома, а Юлька так вообще была свободной и независимой.
-Пойдем, не выделывайся.
-А пойдем. – Согласилась Юлька.
-Я так устала… - Ленка оттолкнула заспанного Люсика и, как была в грязных сапогах, рухнула на диван. – Не стой там, - Говорит она Юльке.
-У меня ботинки на шнурках.
-Ты разуваться собралась? Иди так, Люсик уберет. Люсик, хочу курить!
Люсик подрывается и бежит за сигаретами.
-Ты чего, дурак? Я так курить не умею.
-Прости, дорогая. – Люсик бежит за спичками.
Она сладко затягивается, щурясь от дыма.
-Люсик, я все еще в сапогах!
Люсик бежит с тапками в зубах
-Идиот, больно! – Кричит она и толкает его ногой в грудь. Люсик падает на спину.
-Там молния заедает.
-Молния. Молния. Почини. Чуть ногу не сломал, бестолочь.
Наконец Люсик справляется с сапогами и надевает тапочки.
-А ты не хочешь тапочки? – Спрашивает она у Юльки.
-Не плохо бы.
-Люсик!
Люсик приносит тапочки.
-Люсик, ты совсем дурак? Помоги Юльке разуться. Люсик, мы есть хотим.
Люсик несется на кухню.
-Готово!
-Мы здесь будем есть.
Люсик накрывает стол в комнате.
-Ты хочешь, чтобы мы это ели?
-Но…
-Совсем баран! Ничего нельзя поручить. Все самой надо.
Идет на кухню и жарит яичницу.
-Люсик, помой сапоги, пока они не засохли. И убери. Здесь натоптано…
ХХХ
-Привет! Это тебе (Шампанское).
У Юрки день рожденья.
-Проходи.
-Да я почти всех знаю!
-Наташа.
Рыжая бестия. Стройная аппетитная молодая плоть, красивые ноги, упругая грудь, и черти в глазах.
-Очень рад.
Гости в предстартовом состоянии. Вокруг стола, но на почтительном расстоянии. Разговор о погоде на Темзе. Скукотень. Надо было опоздать еще. Дернул же черт прийти всего на час позже. Наконец заваливают последние гости под торжественное восхождение на стол запеченной птицы, я думаю, курицы, и пюре.
-Курица и пюре – это флаг любого застолья. Без них праздник считается недействительным, и застолье расформировывают…
Юрка зовет к столу. Следующая пара часов напоминала кормление капризного ребенка. За тебя, за папу, за маму, за бабушку, за дедушку, за друзей… Старые анекдоты, выдержанные сплетни… Неудачный ремейк Уайльда.
Наташка, захватив пульт, врубает музыку на всю катушку и тащит мужа танцевать. Он недовольно отмахивается. У них с Люсиком важный разговор: что-то там о карбюраторах.
-Ну и пошел ты! - Кричит Наташка отчасти из-за грохочущего магнитофона, а отчасти разозлившись на мужа.
Наташка танцует сама. Хорошо танцует. У меня даже слюнки потекли от такого великолепия, и это не остается незамеченным. Я получаю поощрительный приз. Легкий намек, почти телепатический призыв к действию. Имеющий глаза… Так опытный ловелас, оказавшись в компании, пусть даже незнакомой, уже в первые минуты понимает, что ему светит, и какие возможны варианты. Опытным ловеласом я не был, но я не слепой, да и не дурак, и тоже кое-что понимаю. Во мне, словно приятное тепло, возникающее после хорошего глотка коньяка, зарождается желание, но за столом сидит ее муж (кто нынче без недостатков) и потому я пожираю Наташку глазами, не выходя за рамки приличия. Я ощущаю себя подростком, у которого только начался процесс созревания. Внутри полный набор того, что принято называть первой любовью, и чему умиляются романтические девушки и поэты. Ах, эта первая любовь! Она сидела за соседней партой, а я смотрел на нее во все глаза, боясь выдать себя, боясь проронить хоть слово. Ночами… Ну и так далее. Битва желания и страха в обрамлении маструбации.
Моей же гипертрофированной совестью был ее муж. Его же бдительность усыпляли закуски и очень важная беседа с Люсиком, так что совесть моя спала, и я присоединяюсь к Наташке. Мы распаляем друг друга санкционированными обществом ласками. В моей крови эндокриновый бунт, и это ее заводит. Она играет на мне, как виртуоз-музыкант на своем инструменте, хотя метафора неверна, и неверной делаю ее я, тоже ведь не бревно. Скорее это джазовый дуэт, танцевальный сейшен, игра светлячков в лунную ночь… Наташка поворачивается ко мне спиной. Я же пересиливаю желание приласкать ее грудь (совесть хоть и спит, но она все еще жива, и как спящий вулкан…) и привлекаю ее к себе, обняв за сильный упругий животик. Ее попка ввинчивается в меня латиноамериканскими движениями, и вот он уже в полной боевой готовности между ее ягодицами. Она же прижимается ко мне еще сильнее, и я прикусываю губы, чтобы не застонать. Мне надо в ванную.
-Он не кусается? – Спрашиваю я у Наташки, кивая в сторону мужа, который, исчерпав карбюраторную тему, смотрит на наш уже вполне безобидный танец.
-В наморднике нет.
-Как часто он у тебя в наморднике?
-Всегда.
-И даже на ночь не снимаешь?
-Еще чего!
-Какой у тебя животик! Можно подержаться? – Люська вклинивается между нами
-Нет.
-Противный, ну что тебе, жалко?
-У тебя злой и ревнивый Жорж. Я его боюсь.
-Что? – Удивляется Жорж, милое существо.
-Вот видишь.
-Да, я такой.
Люська изводит меня своим вниманием еще с незапамятных времен. Тогда мы почти каждый день собирались у Жоржа. Пили чай, играли в преф, валяли дурака. Как раз посреди двадцаточки ей приспичивало домой.
-Идешь? – Спрашивала она меня. Нам было по пути, но ей немного дальше.
-Я играю.
-Но мне домой надо.
-А я причем?
-Ты меня не проводишь?
-Не провожу.
-Я с тобой не дружу. Жора, давай ты меня проводишь.
-А почему я?
-Ну ты хороший, и потом, ты же хозяин.
Минут через двадцать нытья Жорж одевался и шел ее провожать. Когда же (а такое бывало довольно часто) она заходила за мной по пути к Жоржу, она требовала, распуская сопли, чтобы я ее проводил – ты же меня привел – да и Жорж (в случае моего отказа Люська обрушивалась на него) частенько присоединялся к ней, играя роль общественной поддержки.
-А нахрен она мне? – Говорю я тогда Жоржу.
-А мне?
-Ну не провожай.
-Ты же ее привел.
-Если на то пошло, то это она меня привела.
-Тогда давай я тебя провожу. – Проявляла чудеса находчивости Люська.
-Давай.
-Пошли.
-Да, но я не спешу. Доиграем, и проводишь.
-Жорик! – Она умоляюще смотрела на него.
-У меня нога болит. – По детски отнекивался он, и Люська вновь переключалась на меня.
-Мы играем. Не брошу же я друзей.
-Но мне домой надо.
-А я при чем? Знаешь же, что мы играем.
Люська с видом обреченной на мученическую смерть девственницы ждала конец игры.
-Пока. – Говорил я ей возле своего дома.
-А проводить?
-Ты меня уже проводила.
-А меня?
-Ты же сама захотела проводить меня.
-А если на меня нападут?
-Тем более. Так нападут на тебя, а так и на меня. Вдруг я не убегу?
-Какой же ты! Я с тобой не дружу!
Она демонстративно поворачивалась и уходила, ожидая, что я ее догоню. Я шел домой. Через пару дней она опять была у меня.
-Пойдем к Жорику…
Как-то сидели у меня. Хорошо сидели. Под водочку, да с закусочкой. Люська тоже была – должно же что-то оттенять безоблачность бытия.
-Мне домой пора.
-Ну а я тут причем?
-Ты как хозяин должен меня проводить.
-Я не брошу пьяную толпу в квартире.
-Какой же ты!
-Костик! - Костя о чем-то спорит с Димой.
-Подожди. – Костя окидывает комнату взглядом, - Во! Люси! Это про тебя. Почитай. - И он дает ей книжку «Люси» с обезьяньим лицом на обложке. Люси была обезьяной.
-Какие же вы все противные. Я от вас ухожу…
-Ты здесь не одна. – говорит Люська, - Я тоже хочу с ним потанцевать.
Отделаться от нее невозможно, а тут еще медленный танец. Теперь я в роле осаждаемой крепости. Погибаю, но не сдаюсь. Люська всеми силами пытается сократить между нами расстояние. Но я остаюсь непреклонным. К тому же меня всегда раздражала назойливость алкоголика, которому один раз уже дали в долг.
-Жорж соскучился! – Я насильно соединяю их руки. У Люськи рожа, будто она нажралась тараканов.
Я возвращаюсь к Наташке.
-Ты противный. – Надувается Люська.
-До тошноты. – Соглашаюсь я.
-Показать тебе цацу? – Отстраняет Наташка Люську.
-Покажи.
Она поднимает майку и демонстрирует мне свой замечательный животик с колечком в пупке.
-Замечательная игрушка для языка.
-Угадал.
-Знатная зверюга. – Говорю я уважительно трогая кольцо.
-Это что, я хотела другое колечко с застежкой в виде шариков, знаешь, классное, да шарики в дырку не пролазиют. Пришлось это покупать.
-Все равно классно.
-Пойдем покурим.
Только мы останавливаемся, Люська тут как тут, опять приходится с ней танцевать. Блин! Наташка курит совсем одна! Слава богу, Жоржу рано на работу. Люська еще раз называет меня противным, и Жорж уводит ее домой. Слава богу! Напоследок Люська обливает водкой мой пиджак, благо, спичек ей никто не дал. Пиджак отправляется на вешалку, и мои подтяжки приводят Наташку в восторг. Роль детской игрушки меня не устраивает, тем более, что подтяжки больно бьются, если их хорошо оттягивать.
-Я тоже могу.
Нахожу резинку от лифчика и хлопаю ее по спине.
-Размечтался! – Уворачивается Наташка от моего повторного нападения, и с силой оттягивает подтяжки. Приходится идти на запасной вариант, и я скидываю подтяжки.
-Стриптиз! – Наташка пытается стащить с меня футболку. Рубашку и галстук я оставил дома, надев пиджак прямо на майку.
Я поднимаю руки, чтобы ей было удобней, и когда футболка оказывается на полу (Наташка запустила ее в потолок), она проводит своими ноготками по моей спине.
-Тебя бы в гестапо с такими штучками.
-Не нравится?
-Наоборот, нравится, даже слишком.
-Тогда давай стриптиз.
-Давай.
-Полный.
-Полный.
-Думаешь, не раздену?
-Раздевай.
-До гола?
-До гола.
ХХХ
-Честно говоря, я ничего не заподозрила. – Ленка глубоко затянулась сигаретой. – Кто бы мог от него ожидать такое? Еще по рюмочке?
-Давай лучше кофе, а то я уже совсем пьяная.
-Может все же по рюмочке, а потом где-нибудь посидим за кофе.
-Нет, кофе, кофе и только кофе, а потом лучше где-нибудь еще по рюмочке.
-Зачастил он в командировки. – продолжала Ленка, варя кофе, - То не ездил никогда, а то каждую неделю на день, на два. Сначала я даже обрадовалась: деньги зарабатывает, да и под ногами не путается. Потом смотрю, а он после командировки, как после курорта. Счастливый, свежий, прыткий чересчур. Физиономия хоть и не бритая, но довольная, как у отгулявшего кота. Никак не вяжется такая физиономия с тяжелыми трудовыми буднями. Одна дорога должна выматывать. Не бывает таких командировок. Бабу завел? Но Люсик и баба… Я тоже смеялась, а во время очередной командировки звонят ему с работы. Я без всякой задней мысли говорю, что он честно трудится в командировке… Сколько сахара?
-Я так.
-Он же горький.
-Меня один грузин научил пить горький кофе. Настоящий кофеман. Говорит, что если привыкнуть, то чувствуется натуральная сладость кофе, да и вкус не заглушается.
-Извращенец он, а не кофеман. Может он и алоэ ест вместо меда?
-Я тоже прикалывалась, а потом попробовала, на самом деле слышно. Остается потом сладкий привкус. Дай сигарету.
-На столе.
-Там уже нет ничего.
-Сейчас принесу.
-Ну и что дальше? – Спросила Юлька, когда они закурили по сигарете.
А дальше как в кино:
-Какая еще командировка? – Спрашивает голос в трубке.
-Обычная командировка.
-Простите, Это квартира… - И называет Люсика по имени отчеству.
-Да.
-Но он не ездит в командировки.
Тут Ленка и села, где стояла:
-Как не ездит? А где же он?
-В отгуле, а тут без него…
-Не знаю, мне он вообще сказал, что в командировке.
Ну, думаю, я тебе устрою. Люсику, естественно, никто не сказал, что его спалили – кому хочется в таком признаваться. Подходит время, и он опять намыливается в дорогу. Я как ни в чем не бывало, провожаю, даже даю себя поцеловать на прощание. Он за порог, я следом. Идет себе летящей походкой, ни на кого не смотрит. Буквально через пару домов, так же не глядя по сторонам, заруливает в подъезд. Все, думаю, попался. Даю ему время обосноваться, привести себя в порядок, дождаться, кого надо. Ну а вечерком попозже…
-Ты? – только и может он сказать.
-А ты кого ждал?
-Да никого.
-Врешь, гад. Кто она?
-Ты чего?
Отпихиваю со всей дури Люсика, так что он летит в другой конец квартиры, и вхожу внутрь. Вхожу, и ничего не понимаю.
Разобранная постель, телевизор, открытая бутылка пива, тарелка со слегка уже подветрившимися бутербродами, рыба прямо на газете. Окурки в грязном стакане. Да и Люсик в застиранной майке и семейных трусах. Кто же так баб встречает.
-И ты в этот срач баб водишь, скотина!
-Какие бабы?
-Я, по-твоему, совсем дура?
-Нет, но… ты не понимаешь…
-Ах, я еще и не понимаю!
И по морде ему от всей души.
-Так я не понимаю!
И снова по морде. Уже для симметрии.
Люсик забивается чуть ли не под кровать, и уже оттуда начинает с подвыванием:
-Ты сама во всем виновата! Я все для тебя, а ты… я не могу так… больше не могу… я люблю тебя, но то, что ты со мной делаешь…
-В общем, снял он эту квартиру, чтобы окончательно не поехать. Никакой бабы нет и не было, а были тишина и покой. Видак был и пиво. Теперь он наказан.
ХХХ
-Алло, Наташа, это я…
Вечером мы сидели у меня. Пили коньяк, болтали, большей частью ни о чем, о погоде на Темзе, и об Уайльде, которого я обожал по-русски, а Наташка в оригинале, то есть по-английски. Я же по-английски даже молчал с акцентом, что не мешало мне любить Уайльда, правда, в переводе. От Уайльда мы плавно перешли к любовной лирике, которую обсуждали уже в постели, в перерывах. Два взрослых человека…
Мы никуда не спешили. Муж, главной обязанностью которого было обеспечивать семью, трудился на сутках. Дочку Наташка отвезла к бабушке, та давно уже просила привезти ей внучку с ночевкой. Я же был совершенно свободен и мог полностью, игнорировать как телефон, так и звонки в дверь.
Мы занимались любовью медленно, не торопясь, наслаждаясь, подобно гурманам каждым оттенком удовольствия. Ты не была искушенной в любовных делах, но ласковая от природы, интуитивно могла творить чудеса. Между нами сразу же возникло то понимание, когда тела сами знают, что делать, а души сливаются в единое целое, превращаясь в прекрасный фри, рождающийся сейчас с минутами приятного забытья в перерывах, когда…
Ты сидела на пьедестале из подушек и скомканного одеяла, курила, глотая дым маленькими глотками, Зевс-громовержец на Пуховом Олимпе… Я же гладил твои замечательные ножки, и любовался тобою, как ты подносит сигарету ко рту, как лицо освещается красным светом, маленькая короткая затяжка, и вот ты уже подобно Вулкану пускаешь дым из разверзшейся пропасти твоих магических губ и ноздрей. С усердием первоклассницы, выводящей в тетрадке буквы, ты тушишь окурок и сладко потягиваешься.
-Мне пора, милый, я позвоню. – говоришь ты, потом опускаешь взгляд, - Что это?
-Вы уже знакомы.
-Опять?
-Мы тебя любим.
-Маньяк.
-Они обычно импотенты.
-Да ну.
-Нет, правда. Нам читали на лекциях.
-Губную размажешь.
-Я аккуратно.
И вот за тобой закрывается дверь, но я еще вижу тебя в окно. Вижу, как ты садишься в машину, как прогреваешь мотор, как плавно, умело трогаешься, какая ты умница! И я ложусь в не перестеленную постель с перепутанными простыней и одеялом и проваливаюсь в глубокое забытье, с которым ничто не сравнимо, даже химический кайф.
Весна, а вернее лето наступило сразу. Как у Зенона Элейского. Еще мгновение назад было что-то среднее между зимой и поздней осенью, и вдруг абрикосы оказались в цвету, солнце, шлявшееся где-то все это время, решило, наконец, вернуться домой, и вмиг высушило разбухшую от холодных дождей землю. Пальто сменили футболки и шведки.
Я переселился на дачу, назад к природе, начал возиться в земле, получая от этого удовольствие. После шести месяцев в эпицентре урбанизированного кошмара простая сельская жизнь была для меня, как капли дождя для иссушенной земли пустыни. Правда, оставались некоторые напоминания о ХХ веке в виде водопровода, канализации, природного газа и автомобиля с полным баком. Но это не мешало мне чувствовать себя Робинзоном. Вдохновленный своим отшельничеством и единением с природой, я вдруг понял, что растения тоже умеют ходить. Только они это делают по-своему. Если мы передвигаемся при помощи ног, то они используют корни, ветви, побеги. Так вся моя клубника убежала в тень буквально за пару лет, а виноградная лоза забралась на вершину куста шиповника, вымахавшего метра на три над уровнем горизонта.
Раз в три дня приезжает Наташка. Попытка классифицировать ее как Пятницу разбивается о ее неземную привлекательность, и я тут же определяю ее в разряд фей, спускающихся с небес к особо… Я так и не придумал к особо кому. Нам здорово. Мы жарим шашлыки, дышим воздухом, гуляем и занимаемся любовью. Мы ходим на пляж, не оскверненный туристами. Есть у нас еще и такие. И охраняют его не страшные демоны, а кусты ежевики, но с ними можно договориться, и мы лежим на песке совсем голые, как Адам и Ева, и, словно уловив суть метафоры, Наталья протягивает мне яблоко.
-Ты первая. – Говорю я и целую ее в медовые губы.
-Ты у меня все яблоко отобрал!
-Только самую малость, милая, только самую малость.
-Обманщик.
-Нет, малыш, я закостенелый грешник, и хочу грешить прямо сейчас…
На этот раз Господь не стал изгонять нас из рая. На этот раз он отнял у нас рай, и сделал это руками Натальиного мужа, который в поте лица зарабатывал право на отдых в течение года. Они уехали на море на долгие две недели. Для меня время остановилось. Разумные отношения между двумя взрослыми людьми, которым просто хорошо вместе, оказались фикцией, дерьмом священных коров, песком, куда мы прятали отягощенные тягой ко всему рациональному и необременительному головы. И день ее отъезда стал днем крушения заблуждений. Я превратился в наркомана, лишенного его привычной дозы. Потеря настроения, нежелание, что либо делать и даже боль. Я старался впасть в анабиоз, чтобы хоть как-то убить эти долгие 336 часов с копейками.
Я читал про рыб, которые, когда пересыхает их водоем, зарываются в ил и ждут дождей, чтобы вновь вернуться к жизни. Я поступил точно так же. Свил кокон и замедлил все жизненные функции до предела, довел себя до минимума, сохранив одни лишь рефлексы.
-Не забыл еще меня?
-Прекраснейшую из королев?
Натаха! Красивая, загорелая, в коротком сарафанчике… Как я тебя обожаю, милая! Нежная и податливая, ты припадаешь к моим губам, как только я беру тебя на руки и несу в нору, подчиняясь вспыхнувшим во мне инстинктам хищника. Ты захвачена врасплох, взята в плен, заточена в моей постели, как есть в босоножках и сарафане, который в тот же момент летит на пол, сопровождаемый бюстгальтером и трусиками…
-Будешь гладить, животное…
Но я заклеиваю твой рот поцелуем. Ни слова, милая. И когда ты, довольная, по детски прижимаешься ко мне, я изливаю на тебя все-все, всю свою любовь, и ты тонешь в моей любви, и как за соломинку хватаешься за сигарету, которую сменяет другая…
-Мне туфли мешают. – Говоришь ты, и вот я у твоих ног, и туфли падают на пол, и мои губы ласкают твои горячие ступни…
ХХХ
Боль. Пульсирующая тошнотворная боль. Она выматывала, изводила, делалась нестерпимой, отпускала, делалась нестерпимой вновь… Боль.
Началось все ни с того ни с сего. Заболел живот, и заболел даже очень терпимо, по сравнению с… Юрка, а разговор у нас пойдет о Юрке, решил, что пол стакана будет вполне достаточно, и уже собрался за бутылкой лечебной (в данном случае) огненной воды, как в животе у него резануло с такой силой, что он опустился на пол. К счастью, рези быстро прошли. Напуганный историями об аппендиците, которые давно уже стали самостоятельным фольклорным разделом, он вызвал «скорую».
Недовольная врачиха средних лет и бесперспективной наружности тыкала его в живот немытыми руками ( в гестапо, небось, на стажировку ездила), на что Юрка отвечал ей жалобным поскуливанием. Болело жутко.
-Будет плохо – звони.
Она быстро собрала вещи и ушла, оставив после себя запах пота, крепких духов и плохого табака и следы на полу. Ноги у них вытирать не принято, не говоря уже о том, чтобы снимать обувь, что в нашем городе, например, делают все. От боли Юрка не сразу сообразил, что плохо ему уже сейчас, чего ради он бы звонил, и что уже сейчас его надо забирать в больницу, готовить операционную…
Кое-как дожив до утра, он сам направился на прием к врачу в нашу, что ни на есть районную больницу.
-Аппендицит. – Сказал тот, - Вам надо срочно на операцию, - и, видя совершенно ошалелое лицо Юрки, добавил, - Идите на «скорую», пусть кладут.
В коридорчике за ширмочкой, куда его положили (в палатах места не нашлось) было холодно и одновременно душно. Воняло туалетом и медикаментами. Поднялась температура. Юрка лежал, свернувшись калачиком и обхватив живот руками, лежал и ждал, что вот сейчас за ним придет добрая (он хотел, чтобы обязательно добрая) медсестра, что возьмут его и покатят прямо на кровати в операционную, дадут долгожданный наркоз, а когда он проснется, все будет уже позади…
Солнечный лучик пробивался сквозь щель в ширме. Рассвет. О нем забыли, и когда его обнаружат, а обнаружат его по запаху… Его передернуло от такой мысли.
В детстве он любил слушать историю о герое-хирурге, который сам себе вырезал аппендицит. Дело было на корабле, и кроме него медиков не было, а на большую землю…
Он полз по обледенелой враждебной земле. Без ног, с разрезанным брюхом, а за ним, отвратительной смертью неуклонно следовал его аппендицит, чтобы, когда он совсем ослабеет, выклевать для начала глаза, и не летать тебе больше, товарищ Мересьев…
-Ты чего? – Где-то далеко кричал Артур.
-Арчи, мне хреново, сил нет. Отвези меня в ххх больницу.
-Вам срочно надо на операцию, - сказал врач, похожий на доктора Айболита, - у вас аппендицит, а с этим, сами понимаете, не шутят, тем более с вашей температурой.
-Я согласен, доктор.
-М… Видите ли, молодой человек…мы… мы не скоропомощная больница, и… К сожалению… Наши хирурги сегодня на семинаре… Поймите меня правильно… Вам нужно срочно в больницу по месту жительства. Там вам все сделают.
-Там меня точно угробят.
-Да что вы мне сказки рассказываете, - возмутился врач, - это простая операция, и любой дежурный хирург…
-Не боись, сейчас все сделаем.
Они были у Юрки дома.
-Куда? – Жалобно выдавил из себя Юрка.
-Никуда. Я все сделаю.
-Ты меня тут резать будешь?
-Это им бы все резать. На Руси испокон веков аппендицит массажем лечили. Надо только правильно выдавить гной.
Дикая и почему-то ярко красная боль взорвалась во всем теле…
-Привет!
Он нос к носу столкнулся с Артуровой матерью. Сейчас начнет мозги полоскать. Бывший работник культуры, а ныне коммунистический лидер и ярая христианка в одном флаконе, она любила поговорить о старцах, порчах, рабочем классе, и ворюгах, которые позасели…
-Здравствуйте.
-Как дела?
-Да ничего.
-Артура давно видел?
-Да может с месяц.
-Тогда ты еще не знаешь…
Чего-то там они отмечали. Артур нажрался, чего от него и следовало ожидать. Начался серьезный разговор между пьяным-то Артуром и не нуждающейся в выпивке матерью. В общем, чего-то там они не поделили, не сошлись в теологии. Она его богом стращать, а он в ответ, иди-ка ты со своим богом, и называет адрес. Я, кричит, сам себе бог, и другого мне не надо. Да как ты смеешь на Мать! Ты мне не сын! Ты не только мать, ты самого Бога… И в том же духе. Причем все патетически фальшиво, как в агитбригаде.
-Вот так, Юра, нет у меня сына. Не могу простить. Ладно бы он меня, но он же еще на бога… Ничего, скоро будет прощеное воскресенье, посмотрю, как и что… Мне батюшка из (какой-то там, она их все облазила) церкви говорил…
-Живой! – Хирурга заметно покачивало.
-Где я?
-Щас мы тебя резать будем. В армии был?
-Был, а что? – Не понимая, ответил Юрка.
-У нас анестезиолог кончился. Будем резать так… под новокаином. Да ты не бойся, щас все так делают, и еще никто не помер. – И он дыхнул на Юрку перегаром.
Я буду первым, промелькнуло в голове у Юрки, но он постарался забросить эту мысль куда-нибудь за пределы солнечной системы. Его привязали к столу, а как же, чтоб не убег. Обкололи живот и начали резать.
-Тебе поставить зеркало? – Спросил хирург.
-Да нет, в другой раз. – Процедил Юрка сквозь боль и сжатые зубы.
Пока резали его многострадальный живот, терпеть кое-как еще было можно, но когда хирург со словами: а это еще что, дернул за кишку, Юрка заорал и вновь потерял сознание.
-Ничего, ничего, - услышал он голос медсестры, - сейчас привезут анестезиолога, и он тебя усыпит.
-Насовсем? – вырвалось у Юрки.
-Проснешься уже в палате.
-А куда за ним поехали?
-В больницу, куда же еще. Наш в отпуске.
-А где врачи?
-Говорю же, за анестезиологом поехали.
-Часа через два появился анестезиолог, и Юрку все-таки усыпили.
-…ты только на скальпель не нажимай, - услышал он, проваливаясь в столь долгожданное забытье.
ХХХ
-Так что мне делать, Папуля?
Юрка пришел ко мне с бутылкой водки и одним из самых распространенных вопросов. Жрец последовательности, он дождался, когда мы достигли консенсуса, проскочив компромисность полунаполненности и только после этого, он с силой долбанул своим ржавым консервным ножом в узел имени…, который когда-то таким образом (правда, у него был меч, причем очень даже острый) разрешил свой главный вопрос.
-Так что же мне делать, папуль? – Спросил он без всякого предисловия, тем самым записавшись в последователи Гертруды Штерн.
-Я тебе что, Чернышевский?
-Нет, но…
-И я не член церкви святого Проктолога.
-Кого?
-Не знаешь главного покровителя нашей необъятной Родины?
-Ну, если так.
И мы закрепили изученный материал старым добрым «по рюмочке».
-Откуда такие клистирные привычки? – Вернулся я к разговору.
-А что делать, если ты со всех сторон задница?
-У нас мирная беседа или спарринг?
-Давай еще по одной, и начнем сначала.
-Единогласно.
-Папуля, я влюбился.
-Надеюсь, не в меня, потому что здесь тебе не светит.
Юрка скривился, дескать, тоже мне объект обожания.
-Я тоже рад.
-Она замужем.
-Ну и что?
-Я знаю ее мужа.
-Тем более. Ты уже знаешь врага в лицо, а в таком деле…
-Он мой друг.
-Хороший друг?
-Да нет, так себе.
-Вот и чудненько.
-Не ловко как-то.
-А она что?
-Она двумя руками за. Сама маякует.
-И ты еще телишься?
-Не хочу разбивать семью.
-Нельзя разбить семью. Крепкую ты не разобьешь никогда. Там это никому не нужно. А если становится нужно, значит это не семья, а видимость, миф.
-Так ты считаешь, стоит?
-Конечно. Тем более что, найдя свое счастье в твоем лице, она и к мужу будет относиться получше, так что ты ему еще и одолжение делаешь.
-А пойдем ко мне, Папуля, я тебе поиграю.
Юрка играет джаз. Причем чистые импровизации. Садится за пианино и вперед. Тогда я ложусь на диван и погружаюсь в свои мысли…
Только мы устроились, как кто-то затарабанил в дверь. Звонка у Юрки отродясь не было, а после того, как у него из квартиры вынесли дорогую аппаратуру, он поставил стальную дверь, которая теперь работала гонгом.
-Папуля, знакомься:
-Люсик.
-Лена.
-Юля…
Ревизия, и Люсик бежит в магазин прорывать блокаду, оттуда возвращается навьюченный, как верблюд-ударник. Только он разгружается и садится на стул, как Ленка вспоминает, что:
-Боже мой! Я совсем забыла про хрен.
-Ну и хрен с ним с хреном. – Пытается заступиться за Люсика Юрка.
-Ничего, ему полезно.
Стол получается грандиозным, причем в основном благодаря Ленке. Спустя какое-то время Люсик спит сном праведника, а мы идем любоваться грозой. Юрка живет на 15 этаже 15 ти этажного дома, единственного монстра в нашем городе. Черное небо, тучи, всполохи… Апокалиптическая картина. Я рассказываю свой сон.
Я стою на высокой горе, голом камне, у подножия которой расположился Город. Высокие дома, парки, дороги, с моей высоты все кажется игрушечным. Над нами красное небо с черными тучами и всеми светилами на небесном своде. Солнце, Луна, планеты… И все это среди звезд. Город начинает медленно погружаться в раскаленную лаву. Красный свет сменяется ярко золотым, нестерпимым, жгущим глаза. И тут я понимаю, что я Бог. Бог-Богов…
-Сон шизофреника. – Говорит Ленка, которой надоело меня слушать.
-Или гения.
-Что в принципе одно и то же. – Подытоживает Юрка.
Юлька зябко жмется ко мне. Я заботливо заворачиваю ее в свой пиджак. Ее сигарета падающей звездой летит в окно, и мы целуемся целую вечность. Юрка с Ленкой скромно держатся за руки.
-А у нас есть выпить? – Спрашивает Ленка. – Холодно, однако.
Юрка приносит бутылку, и мы пьем вино из горлышка, закусывая его любовью.
-Прямо детство какое-то. – Говорит Юлька.
-Это ерунда. У Папули на дне рождения 12 человек заперлись в ванной с бутылкой шампанского, а Удав разлегся в ванной. Все бы ничего, но Вадику приспичило помыть руки. Дальше в переводе с ненормативного на русский это звучало так:
Удав: Вадим, ты не прав.
Вадим: Сам ты не прав, и папа твой неправом был.
Удав: Наши отношения носят характер конфронтации.
Вадик: И становятся все холоднее.
Удав: Может свежий воздух поможет нам достичь консенсуса?
Вадик: Вперед! К свету!
Общественность: прекратить прения! Вы на дне рожденья или где? А ну быстро дайте друг другу мизинцы.
Удав и Вадик: Мирись, мирись, мирись и больше не дерись!
Часа в четыре Юрка с Ленкой отправляются спать (порознь).
-Пойдем в каминную. – Приглашаю я Юльку на кухню (у Юрки однокомнатная).
-А почему каминная?
-Сейчас узнаешь.
Зажигаю газ.
-Понятно?
На балконе холодно. Здесь же… да и подоконник просто создан для этого. Удобный, широкий. Иду за одеялом. Им и так хорошо…
-Самое интересное и без меня. – Слышим мы голос Ленки.
-Присоединяйся.
-А Люсик не проснется? – спрашиваю я.
-Нет, это у него до утра.
-Мне самой раздеться или я дождусь помощи? – Капризничает Ленка.
-Игра в четыре руки. – Мы с Юлькой медленно раздеваем Ленку.
Я целую ее плечи, спину, ягодицы, раздвигаю их руками и запускаю язык попеременно то в писюню, то прямо в Ленкину задницу, не забывая покусывать промежуток между попкой и… Юлька тем временем ласкает ее спереди. Гладит руками ее живот, грудь, бедра. При этом они долго целуются в засос.
-Девочки, я вам не мешаю?
Ленка сбрасывает одеяло на пол, и мы сплетаемся на нем в плотный жаркий клубок, как змеи. Переплетаются руки, ноги, тела… Потом мы лежим в изнеможении, довольные собой и всем миром.
-А сейчас будет рассвет. Такое нельзя пропустить.
Мы быстро одеваемся, варим кофе, устраняем следы преступления…
-Где сигареты?
-Студенческий завтрак – кофе и сигарета.
-Лучший друг гастрита.
-Пошли. Рассвет ждать не будет. – Хватаем сигареты, чашки и бежим на балкон.
Там холодно, и мы зябко кутаемся в одеяло – еще один конспиративный ход, и когда к нам присоединяются Юрка и Люсик, мы встречаем их уже как ни в чем не бывало. Юрка быстро отвоевывает себе место под одеялом, а Люсик отправляется за свежими булочками, большинством голосов было решено завтракать у Юрки.
-Ну и как тебе Ленка? – Спрашивает меня Юрка, после того, как за ними закрылись двери лифта.
-Ничтяк. - Говорю я, и тут же понимаю, что мне совсем не следовало этого говорить, но Юрка ничего не замечает, и я поспешно добавляю, - Так это она?!
-Она самая. – Отвечает Юрка, а сам светится.
-И ты еще теряешься!
-Но Люсик…
-Да этот Нэсси просто создан быть обманутым. А ленка класс! Можешь мне поверить. У меня была похожая.
ХХХ
Что-то было не так. Я еще не знал, что, не понимал, и от этого непонимания было еще противней. Так бывает иногда с машиной, когда садишься за руль и чувствуешь, не так, ну не так она едет, хоть ты… И начинаешь думать всякие всякости.
Не таким было все: капли дождя, которые тарабанили теперь по другому, ветер, солнце, небо… Не то было с Юлькой, с которой я еще несколько раз встречался, с Ленкой, которая изменяла со мной уже Юрке, она жила теперь у него.
С Наташкой тоже все было не так, совсем не так, как хотелось, а после… между нами возникла и начала разрастаться бездонная пропасть. Мы продолжали оставаться вместе, продолжали любить друг друга, возможно еще сильней от ощущения надвигающийся беды и чувства невозможности что-либо предпринять, изменить, выполнить по-другому, вопреки…
Я понимал, что причина кроется во мне самом. Как в той истории с поломанным пальцем, которым куда не ткни…
Тревога была непостоянной. Иногда она даже проходила совсем, но лишь только для того, чтобы напасть на меня с новой силой.
Тогда же мне и приснился этот сон. Мне снились японские рыбки. Я никогда не видел их раньше, а только слышал о них. Рыбки были небольшими, но удивительно красивыми, всевозможных цветов и оттенков, разных форм, с пышными плавниками и хвостами. Я смотрел на них через прозрачное стекло аквариума. Когда они чувствовали, что на них смотрят, а чувствовали они мой взгляд моментально, стоило только посмотреть на кого-нибудь повнимательней, они подплыли к стеклу и начинали смотреть на меня своими человеческими глазами на человеческих лицах. У них были человеческие лица, и не просто человеческие, а лица моих друзей и близких: мамы, Юрки, Люсика, девчонок… Где-то в аквариуме была рыбка и с моим лицом, я точно знал…
И вдруг мне открылось, что мы и есть японские рыбки, в гигантском, в нашем понимании, аквариуме, и держат нас только с одной единственной целью: чтобы мы предсказывали землетрясения, и маленькие люди с азиатскими лицами могли, собрав все самое необходимое, покинуть свои дома.
А предсказание – это всегда боль, тревога, неспособность найти себе место и одновременно желание залечь подальше на дно, закопаться в ил с головой и даже не шевелить жабрами. И все было бы хорошо, если бы это был океан, а не несколько литров воды с прозрачными стенками из стекла, а где-то глубоко уже начался сейсмический процесс, и люди спешно покинули свои дома, забыв по ошибке свой аквариум, и единственное, что нам остается – это метаться из угла в угол, откусывая друг другу хвосты.
ХХХ
-Привет, Папуля, что сейчас делаешь?
-Ничего.
-Тогда я зайду. – Сказал Юрка и положил трубку.
-Ты один? – Спросил он с порога.
-Совершенно.
-Тогда можно я у тебя набью?
-Куда ж от тебя денешься. Заходи.
-Да я тут быстро. Ты пока одевайся. Погода. – Он мечтательно подкатил глаза.
Пока я бегал за пиджаком, он быстро соорудил две папироски.
-Ты случаем не Кио?
-Это фигня. Я знаю типа, который сразу два набивает. Зажимает вот так между пальцами (указательный-средний и средний-безымянный).
Погода и впрямь была сказочной. Стояла ранняя осень. У нас осень всегда праздник, а в этом году она выдалась особенно замечательная. Тепло, солнечно. Деревья начинают желтеть…
-Будешь?
-Я этим не увлекаюсь.
-Как знаешь.
Он быстро докурил папиросу и, разорвав ее на части, развеял прах по ветру.
-Давно мы так с тобой не гуляли…
-Давно…
-Затрахало меня все, - Начал Юрка с фатальной обреченностью в голосе, - Вчера ходил к сыну… (он был разведен). Ее опять нет. Теща злая, наезжает. А он посмотрел на меня… П…ц! – Вложил всю душу Юрка, - Аж внутри все перевернулось… И говорит: «Пап, а почему ты не живешь с мамой?» Как я ему объясню? А тут еще Ленка загуляла. – Продолжил он после паузы.
-С чего ты взял? – Насторожился я.
-Изменилась она. Стала приходить сытой. А у нее с этим никогда проблем не было. Ведет себя по-другому.
-Ну, мало ли от чего бабы ведут себя по-другому.
-Да нет, она и в постели другая. Не такая… Чувствуется чье-то влияние.
-И что ты собираешься делать?
-Ничего.
-Совсем ничего?
-У нее всегда была натура б…ская, да и мне по большей части плевать. Лишь бы не заразила.
-Мозги ж у нее есть.
-Мозги то есть, но когда она начинает передком думать… Хотя на это тоже плевать. Плевать на все.
-Мне недавно сон приснился про японских рыбок, - сменил я тему, - Снится мне…
ХХХ
Я проснулся с ощущениями сна. Не воспоминаниями, а именно ощущениями, когда остаются только обрывки эмоций и ощущений, но невозможно, как ни старайся вспомнить ничего такого, чтобы могло навести на сюжет, отрывок, образ. Все это уходит на самое дно подсознания, а в сознании остаются только расходящиеся круги, намек на нечто, происходившее не так давно.
Проснулся я с чувством растерянности и досады, как будто нечто важное уже готово было открыться, но вновь ускользнуло от меня, спряталось по ту сторону сознания, навсегда исчезнув с лица земли вместе с Атлантидой сновидения.
И тут меня осенило. Я словно вознесся над Миром и парил среди бескрайних просторов океана судьбы, который бороздило утлое суденышко нашего бытия. Был штиль. На ясном небе ни облачка. Команда отдыхала. Кто спал, кто играл в карты, кто пил пиво, в общем, каждый занимался своим делом, и никто не обращал внимания на маленькую темную точку на краю горизонта, несущую смерть. И надвигающаяся буря…
А компьютер мне давно уже говорил об этом, своими сбоями, своими частыми сбоями, электронной головной болью машины, такой же тупой нервной реакцией, которая заставляет зверей забиваться в далекий темный угол, а людей искать тонометры и пить лекарства. Но были и японские рыбки, которые продолжали метаться в своем аквариуме: Ленка, Люсик, Юрка… Вся бессмыслица последнего времени стала обретать значение в своем метании перед надвигающимся ударом, стихией, которая проглотит нас вместе с аквариумом, и мы, подстегиваемые инстинктом бежать, поднимаем ил, мутим воду, и рвем от бессилия друг другу хвосты.
Но нам остается только ждать. Самое противное, что может быть – это ждать, когда ты всем телом чувствуешь надвигающуюсСтраница автора: www.stihija.ru/author/?майклов Подписка на новые произведения автора >>> |
