Телефон надрывался от звона. Ласницкий приоткрыл глаза и бросил взгляд на часы. Восемь утра. Сквозь зубы выругавшись, он вылез из-под одеяла, накинул халат и снял трубку.
- Спишь, что ли?! - проорал знакомый голос. - Включай немедленно телевизор!
- Фомичев, ты что с ума сошел? - пробормотал еще не вполне проснувшийся Ласницкий. - Конечно, сплю, я же тебе говорил, что взял пару выходных...
- Включай, говорю! - настойчиво повторил Фомичев. - Там по ОРТ Карышев выступает!
- Ну ладно, ладно, сейчас включу, - вздохнул Ласницкий. - Только зачем было меня будить? Ну подумаешь, Карышев... Конечно, я не против на него посмотреть, но не до такой же степени...
- Да не в Карышеве дело! - явно теряя терпение, отозвался Фомичев. - Ты послушай, что он говорит.
- Ладно, включаю, - Ласницкий положил трубку и поплелся к телевизору. Нет, Фомичев положительно сбрендил.
На экране появился немолодой уже человек с маловыразительным, заросшим неопрятной щетиной лицом. Он сидел, небрежно развалясь в глубоком кожаном кресле; за его спиной возвышался роскошный сервант, полный хрусталя, - по-видимому, снимали сюжет прямо в домашней обстановке. Ласницкий невольно поднял брови - прославленного писателя Карышева он представлял себе совсем иначе. Но уже в следующую секунду удивление его сменилось потрясением.
- Да, рассказы Ласницкого можно было бы назвать даже гениальными, - голос Карышева звучал тягуче и невыносимо надменно, - будь они написаны не в наше время, а лет через двести. Ко мне в последнее время постоянно пристают с расспросами, что, мол, я о них думаю, вот и пришлось прочесть. Так вот, я считаю, что таких авторов, как господин Ласницкий, надо просто запрещать. Нельзя так резко обрушивать на людей столь опасную и важную информацию, нельзя подвергать такому жестокому испытанию их чувства. Мало кто в состоянии будет, прочитав вот эту книгу, - камера переместилась, показав крупным планом небольшой томик в руках Карышева, - смотреть на жизнь так, как он привык на нее смотреть. Я признаю, что господин Ласницкий - непревзойденный на данный момент мастер гротеска - если он пишет о сексе, то это обязательно вулкан бешеных страстей, если же его перо очерчивает философские вопросы нашей жизни, читатель непременно оказывается на самом дне бытия, он чувстует себя растоптанным и повергнутым в ужас. Я считаю, что "Расчлененная" - книга не просто вредная; это ужасная, дьявольская книга. И хуже всего то, что автор показывает в ней все низменное в неразрывной связи с возвышенным; он бросает читателя в бездну и возносит его на самые небеса, куда не должно заглядывать человеку до тех пор, пока он жив...
Карышев исчез с экрана, и на его месте появился молодой человек с широкой белозубой улыбкой.
- В писательской среде постепенно складывается предположение, что столь резкие слова не прозвучали бы, не спровоцируй их простое человеческое чувство - всем нам знакомый эффект столкновения писательских амбиций, - елейно произнес он. - Известно, что в последнее время успех нобелевского лауреата Карышева оставляет желать лучшего. И похоже, что восходящей звезде отечественной литературы, молодому писателю Юрию Ласницкому, автору нашумевшего сборника рассказов, объединенных странным и интригующим названием "Расчлененная", предстоит начать свою карьеру с грандиозного скандала в писательской среде. Впрочем, пожелаем ему удачи; ведь оценку его книге, вышедшей пока очень небольшим тиражом в нескольких крупных городах, должны дать прежде всего сами читатели. Но поспешите, памятуя об авторитете Карышева в союзе писателей, - нам стало известно, что на последнем заседании союза им полном серьезе было внесено предложение о недопустимости литературы, подобной книге Ласницкого. И хотя заявления Карышева любому думающему обывателю покажутся дикими, нельзя забывать о том, что писатель такого масштаба, защищая свое первенство, может с легкостью пустить в ход свои обширные связи в писательских кругах и не допустить восхождения нового таланта...
Ласницкий застыл перед телевизором, не веря своим ушам. Происходящее показалось ему каким-то диким фарсом. Опомнившись, он вскочил и открыв ящик стола, принялся искать записную книжку с телефоном издательства. Наконец он нашел ее, снял трубку и уже хотел было набрать номер, но вдруг рука его остановилась на полпути. Реклама. Клемешев обещал ему широкую рекламу во всех средствах массовой информации. Так значит, это она и есть? Хотя книга никак не могла оказаться "нашумевшей" - ведь ее еще не было в продаже. "Расчлененная"? Но почему? У него не было такого рассказа. И все, что сказал по поводу книги Карышев - абсолютная ложь. Что все это значит?
В дверь позвонили. Ласницкий наскоро пригладил волосы и пошел открывать. Заглянув в глазок, он увидел на площадке невысокую светловолосую девушку; и присмотревшись, узнал секретаршу "Славы".
- Здравствуйте, - сказала она, плотно закрыв за собой дверь и остановившись на пороге, будто не замечая приглашающего жеста Ласницкого. - Я на минутку. Вы должно быть уже видели интервью? Извините, что мы не предупредили, и не придавайте большого значения всему, что услышите; все делается в целях рекламы. Собственно, я вот зачем: мне нужно получить от вас принципиальное согласие на интервью на этот раз с вами. Вы будете иметь возможность выступить по ОРТ и опровергнуть все обвинения, которые выдвигает вам Карышев.
- Я... Я не против... - ошарашенно пробормотал Ласницкий. - Правда, я не понял... О каком скандале в союзе писателей шла речь? Ведь моя книга еще даже не вышла?
Секретарша улыбнулась, и Ласницкий впервые заметил, что она вовсе не так некрасива, как показалось ему вначале, - а может быть, вне стен издательства она просто выглядит совсем другой? В голубых глазах девушки промелькнуло понимающее выражение.
- Ваша книга вот-вот появится в продаже, - весело сказала она. - Оригинал-макет, который вам показывали, уже передан в типографию. Мы ведь обещали, что вы прославитесь. А ваше интервью очень этому поспособствует.
- Хорошо, - потрясенно согласился Ласницкий. - А когда... И куда я должен прийти?
- Вот адрес телестудии, - девушка вырвала листок из блокнота и написав на нем несколько строчек, протянула Ласницкому. Приходите сегодня часам к трем, вас будут ждать. Это не займет много времени - вы просто ответите на несколько вопросов. Готовиться не надо - неважно, что вы будете отвечать. В рекламе самое главное - удачно подобрать кадры, а монтаж - это уже наше дело. Главное - показать вас телезрителям в самом выгодном свете, а это при вашей внешности совсем нетрудно.
- Спасибо, - машинально сказал Ласницкий. - Может быть, вы все-таки пройдете в квартиру?
- Нет, нет, в другой раз, - покачала головой девушка. - У меня еще очень много дел - надо, между прочим, закончить дизайн обложки, а ведь уже вторник.
Она приветливо кивнула и быстро отведя в сторону язычок замка, выскользнула за порог.
- Подождите! - Ласницкий вспомнил, что так и не спросил ее насчет названия книги, но внизу уже хлопнула дверь парадной; и писателю ничего не оставалось, как вернуться в комнату. Выключив телевизор, он несколько минут тупо смотрел на погасший экран; затем подошел к телефону и набрал номер Фомичева.
- Привет еще раз, - сказал он, услышав в трубке раскатистый бас приятеля. - Слушай, откуда ты вообще узнал про эту передачу?
- Ага, понравилось? - торжествующе воскликнул Фомичев. - Да просто сегодня с утра футбол показывали, а я ж, ты знаешь, болельщик. Так в перерыве между таймами, после рекламы, и началась эта передача. Я никогда раньше Карышева не видел, благо он личность вообще загадочная. И тут вдруг дикторша говорит, что вот-де, неожиданно согласился выступить, ну разве ж я мог такое пропустить? Еще и жену заодно позвал. Сначала там ничего особо интересного не было, журналист ему дурацкие вопросы задавал, а Карышев отвечал, как будто тот ему сто рублей должен. Ну да ты сам видел...
- Никогда не думал, что Карышев такой высокомерный тип, - невольно вырвалось у Ласницкого.
- Да никто не думал! О нем же вообще легенды ходят... Я так признаться думал, что он лет на десять моложе, а ему, оказывается, не меньше пятидесяти...
- И я думал, что он намного моложе, - согласился Ласницкий. - Даже слышал где-то, что ему нет сорока...
- Он про это тоже говорил, в самом начале, - объяснил Фомичев. - Вроде бы это заблуждение началось с момента опубликования им первой книги, там год рождения указали неверно. А поскольку появляться перед публикой он не любит, то и не стал поднимать этот вопрос и разубеждать читателей.
Странно, но почему он именно сейчас выступил, раз не любит давать интервью? - с недоумением спросил Ласницкий.
Фомичев усмехнулся.
- Подозреваю, что твой издатель действительно миллионер, - ответил он. - Вот и уговорил самого Карышева выступить. Или уж я не знаю, что думать. Кстати, что это за книгу-то ты написал? Какая "Расчлененная"?
- Понятия не имею! - с отчаянием сказал Ласницкий. - У меня нет рассказа с таким названием. И вообще я не понимаю, что происходит.
- Ну так я тем более, - отозвался Фомичев. - Да, и самое-то главное - ладно там Карышев, ты же ведь и клипа, как я понимаю, еще не видел?
Ласницкий пододвинул стул и опустился на него, чувствуя, что земля уходит из-под ног.
- Какой клип? - оторопело прошептал он в трубку.
- Тоже реклама твоей великой книги! Чем-то напоминает рекламу "Секретных материалов". Я не понял - у тебя там что, рассказы ужасов? Что-нибудь в духе Хичкока?
- Да нет же! - Ласницкий нервно постучал кончиками пальцев по столу. - Ничего подобного! Просто фантастические рассказы, я же давал тебе читать!
Фомичев на мгновение задумался.
- Ну тогда это просто рекламные трюки, - сказал он наконец. - Пиар. Знаешь что я думаю, Ласницкий? Не бери в голову. Это все очень тебе выгодно на самом деле. Пусть болтают что хотят, главное, чтобы тебя заметили. А уж теперь-то не заметить не смогут. Тебе чертовски повезло! Кстати, я-то ведь так и не нашел это издательство. Все времени не было - на работе куча проблем. Домой приходил чуть ли не ночью, даже субботу и воскресенье работать пришлось...
- А ко мне ведь только что секретарша оттуда заходила, - вспомнил Ласницкий. - Теперь собираются брать интервью у меня... Сказали, что это в связи с выступлением Карышева и...
- Да это ж замечательно! - воскликнул Фомичев. - Ласницкий, я теперь все понял! Твой издатель решил организовать что-то вроде бурной полемики по телевидению. Ума не приложу, как он подбил на это Карышева, но в любом случае - твоя удача просто невероятна. Ты только представь, сколько денег вгрохано за это эфирное время! И все это делается ради тебя? Нет, если бы мне кто рассказал, что такое возможно, я бы не поверил.
- Я тоже, - Ласницкий вздохнул. - Послушай, Фомичев... Не нравится мне все это. Совершенно не нравится. Они ведь просто врут читателям...
- Эх, наивный, - в голосе Фомичева послышалась теплота. - Говорю тебе, не бери в голову. Пусть делают, что хотят. Для тебя все это совершенно неважно. Ты ведь просто хочешь, чтобы тебя читали, и тебя будут читать. А уж твои книги будут говорить сами за себя.
- Да, но Карышев... - Ласницкий с опаской покосился в сторону телевизора. - Я же и не собирался составлять ему конкуренции... Он профессионал, а я никто.
- А ты уверен? - с неожиданным сомнением спросил Фомичев. - Знаешь, я тут вдруг подумал, что возможно, невнимательно читал твои вещи. Не подбросишь мне пару рукописей? Может, в них и правда что-то есть?
- Да конечно, бери... - неожиданно трубка показалась Ласницкому слишком тяжелой, и он медленно опустил ее на рычаг. Он никак не мог разобраться в своих чувствах. Ложь вызывала у него сильнейшее отвращение. Ему было противно сознавать, что кто-то, судя по всему, стремится сделать из него некое подобие идола, а не живого человека, причем идола насквозь фальшивого, не имеющего ничего общего с ним, Ласницким. С другой стороны, Фомичев прав, - стоит ли обращать на все это внимание? Ведь реклама нужна только сейчас, а потом уже не будет необходимости в ней... Потом все будут решать его книги, его талант. А может быть... Может быть, в его рассказах и правда что-то есть? Ведь зачем-то Карышев все-таки согласился сказать с телеэкрана то, что сказал. Не мог же он при этом даже ни разу не заглянуть в рукопись... К тому же у него в руке была готовая, уже переплетенная книга, пробный экземпляр, о котором вроде бы что-то говорила секретарша, когда передавала ему для просмотра оригинал-макет. И как он сказал? Если секс, то обязательно вулкан страстей? Ласницкий попытался вспомнить какой-нибудь момент, о котором можно было бы сказать нечто подобное, и вдруг его осенило. Конечно! Ведь во всех его рассказах присутствуют любовные сцены, описания сражений, словом, все, что и полагается описывать автору, работающему в стиле "фэнтэзи". А это и есть "вулкан страстей". А что гротеск - так разумеется. Ведь если не утрировать чувства героев, они не будут производить сильного впечатления... Вот поэтому и "вулкан"...
Ласницкий вскочил и достал распечатку рассказов, сделанную с оригинал-макета. Редакция действительно оказалась незначительной, признаться, Ласницкий даже не смог обнаружить ее, - разве что опечатки, которые встречались в его собственном файле, были аккуратно исправлены.
Поудобнее устроившись на диване с рукописью в руках и на всякий случай включив телевизор, чтобы взглянуть на упомянутый Фомичевым клип, Ласницкий погрузился в чтение. И постепенно ему все больше и больше казалось, что пожалуй, не только Фомичев не заметил в рассказах скрытого подтекста, но и он сам, автор, каким-то образом его не заметил...
- Евгений? - голос Юлии гулко прозвучал в темноте издательства, и на мгновение ей стало не по себе - возможно, в суете последних дней она отвыкла от этой непроницаемой тишины. Девушка нащупала на стене выключатель, и коридор осветился тусклым светом матовых лампочек, вставленных в бронзовые канделябры. В конце коридора открылась дверь, и Клемешев вышел ей навстречу. Юлия отметила, что за последние дни черты его лица как будто стали еще жестче, чем раньше, и под глазами залегли серые тени; но держался он все так же прямо и уверенно, как обычно. Пожалуй, не зайди она тогда в кабинет с рукописью Ласницкого, ее так ничто бы и не убедило, что всегда ровный и невозмутимый Клемешев способен потерять самообладание. До этого случая ей казалось, что он один из тех железных людей, которые вообще лишены каких бы то ни было эмоций. Тем сильнее потрясло ее тогда выражения отчаяния на этом лице, всегда замкнутом и бесстрастном, и сразу же вслед за этим нахлынула нежность - она и сама не ожидала, что когда-либо почувствует настолько острое желание помочь постороннему человеку, сделать для него все, что в ее силах.
Вообще говоря, по природе Юлия была натурой до крайности романтичной и даже сентиментальной, но из многочисленных наставлений своей матери - энергичной деловой женщины, уверенно ведущей вперед корабль своего частного предприятия, - девушка с самого детства прочно усвоила две несомненные истины: во-первых, следует постоянно помнить о том, что ты богата, - в девяносто девяти процентах случаев повышенным вниманием с чьей-либо стороны ты обязана именно этому обстоятельству, особенно если внимание проявляется в форме пышного букета алых роз или приглашения в дорогой ресторан, ибо это - схема; и во-вторых, если ты некрасива, не следует забывать и об этом, принимая, впрочем, свою непривлекательность как должное. Юлия была твердо убеждена, что искусственность не может быть красивой, и поэтому как бы тщательно не был выполнен макияж, это все равно не более, чем маска; а потому избегала пользоваться косметикой.
"Будь умной, Юлия", - говорила ей мать, и Юлия старалась быть умной до тех пор, пока не превратилась в общепризнанный "синий чулок". Она много читала и много работала. Она получила два высших образования и стала профессионалом в дизайне. У нее было множество разных хобби, каждому из которых она на каком-то этапе отдавалась целиком; когда же одно дело ей надоедало, она сразу же бралась за другое. И жизнь казалась интересной и насыщенной, поэтому нельзя было сказать, чтобы она страдала от своего одиночества - ей нравился тот образ жизни, который она вела, к тому же работа не оставляла времени на размышления о личной жизни. Ей было двадцать два года, когда ее талант дизайнера и рекламиста был по достоинству оценен несколькими крупными заказчиками, и двадцать четыре - когда подготовленные ею видеоклипы были признаны лучшими работами в области российской рекламы за последние годы. Кроме того, все признавали, что работать с ней исключительно приятно - в общении с сослуживцами Юлия всегда была сдержанна и корректна; возможно, ей тем легче это удавалось, чем безразличнее она относилась к окружающим. Ее совершенно не интересовали сплетни и интриги, она никому не завидовала; весь ее мир сосредоточился в тех художественных приемах и видеоэффектах, оптимальное использование которых в рекламе товаров и услуг составляло смысл ее работы. Но в двадцать пять Юлия постепенно начала понимать, что этого мало. Где-то в глубине ее души тлел затаившийся до поры огонек; и питали его самые наивные и чистые представления, над которыми бы посмеялась любая здравомыслящая девушка; Юлия же свято хранила и оберегала их. Как раз тогда она познакомилась с Клемешевым, и его жесткое бесстрастное лицо, в точности такое, какими представлялись ей лица рыцарей из романов, прочитанных еще в детстве, произвело на нее впечатление поистине неизгладимое.
Он никогда не дарил ей роз и не приглашал в рестораны. Их общение имело чисто деловой характер, и Юлии это нравилось. Клемешев никогда не давал ей повода думать, что воспринимает ее иначе, чем других крупных специалистов в области дизайна. К тому же в ходе общения он подал ей несколько хороших идей, реализация которых принесла значительную прибыль фирме, в которой работала Юлия, и дополнительно повысило ее собственный авторитет. Когда же Клемешев неожиданно предложил ей работать вместе, радость Юлии была столь велика, что она едва сумела скрыть ее за нейтральными фразами, в которые ей пришлось спешно облечь свое безусловное согласие.
Она видела его каждый день, и ей казалось, что одного этого довольно, чтобы временами чувствовать себя счастливой; но когда в тот вечер она вошла в кабинет с рукописью и встретила его невидящий взгляд, в ней как будто что-то перевернулось; как будто приподнялся край завесы, и вместо идеально красивой маски перед ней возник живой человек, причем человек, стоящий на краю гибели и прекрасно это сознающий; натура гордая и скрытная, но почти сломленная, остро нуждающаяся в помощи - в ее помощи. И когда Клемешев невольно подтвердил ее догадку, открыто произнеся те самые слова, что звучали у нее в душе, далеко запрятанный огонек прирожденной романтичности вспыхнул, подобно яркому пламени. Не думая, не рассуждая, Юлия знала только одно: ему нужна помощь, и она сделает для него все, что в ее силах.
Когда его руки мягко легли ей на плечи, Юлия задрожала; ей хотелось, чтобы это мгновение никогда не кончалось, чтобы он так и стоял, прижав ее к себе, и тепло его рук ласкало ее кожу, проникая сквозь тонкую ткань шелковой блузки, и одновременно внутренний голос нашептывал ей слова, полные необъяснимой, фантастической прелести - "он тоже любит меня".
С этой минуты Юлия изменилась; надежда на счастье, граничащая с уверенностью, жгла ее; это было странное, непривычное, но безусловно приятное чувство: оно и согревало, и толкало вперед; все существо Юлии требовало деятельности. Та апатия, отголоски которой продолжали преследовать девушку даже после того, как она начала работать с Клемешевым, разом исчезла, стоило ей приступить к реализации их идеи; ведь это дало ей возможность почувствовать себя не просто нужной - но необходимой ему. И Юлия радовалась, что за время работы в полиграфии сохранила столько оригинальных заготовок - оставалось только отобрать подходящие и связать их в единое целое. И добиться того же эффекта, который удался Клемешеву в его наброске - заставить человека почувствовать мгновенный, непонятный ему самому ужас. Юлия сама давно замечала, что публику, пресыщенную кровавыми сценами американских боевиков, с некоторых пор оставляет совершенно безразличной и любого рода мистика. Как бы блестяще ни была поставлена пугающая сцена, первоначальная реакция зрителя уже не достигалась; не помогали ни световые, ни звуковые эффекты, поскольку сам по себе сюжет оставался привычным до банальности - либо сожжение еретиков в средние века, либо черные замыслы омерзительных мостров с далекой планеты, решившей завоевать Землю. Еще тогда Юлия отметила, что единственный прием, все еще способный ужаснуть пресыщенного "чернухой" обывателя - это сцены того типа, где лишь одна незначительная деталь выбивается из общей картины, подвергая сомнению реальность всего антуража; именно этот прием и был использован Клемешевым с удивительной виртуозностью. Юлия попыталась усилить впечатление, сделав образ женщины еще более живым, почти осязаемым; по ее расчетам, у человека, просматривающего клип, должно было возникать ощущение того, что еще секунда - и безротая богиня прямо с телеэкрана шагнет в комнату, подойдет к нему вплотную и заглядывая в глаза, попытается улыбнуться - и эта попытка должна будет выглядеть так же омерзительно, как попытка олигофрена вести научную дискуссию. Она не вполне была удовлетворена достигнутым результатом, но времени было в обрез, и клип был показан по всем телеканалам, где у Юлии нашлись связи.
- Абсолютный успех! - выдохнула она в ответ на быстрый вопросительный взгляд Клемешева. - После интервью на телевидение поступило огромное количество звонков и люди продолжают звонить. Зрители в полном недоумении. Как вам удалось уговорить его выступить?
Клемешев пожал плечами.
- Это было не так уж сложно - Карышев мне кое-чем обязан, - ответил он. - Иное дело ваш клип - вот уж это настоящее произведение искусства.
Юлия улыбнулась.
- Вы мне льстите.
- Нет. - он взял ее руку и крепко сжал. - Я не знаю, как смогу отблагодарить вас за все, что вы делаете.
- Я не стала бы этим заниматься, если бы не хотела, - Юлия вскинула на него глаза, невольно краснея под его внимательным взглядом, и теплая волна пробежала по ее телу. - Я знаю, что для вас это жизненно важно, - добавила она дрогнувшим голосом.
- Это так, - Клемешев выпустил ее руку и мягко провел кончиками пальцев по ее виску, отводя от лица девушки золотистый завиток, выбившийся из прически. - Что бы я делал без вас, Юлия?
Он улыбнулся уголками губ, но глаза его оставались серьезными; в глубине души он жалел, что ему никогда не нравились девушки типа Юлии. Разве не заслуживает она его любви более, чем кто-либо другой? Ему импонировал ее ум, ее характер, - и он никогда до этого не ощущал так же остро, как много, оказывается, значит для мужчин внешность женщины, - ну и глупо же устроен человек...
- Собственно, у нас еще много работы, - спохватилась вдруг Юлия. - Идемте же. Я только что с телестудии - нам нужно подготовить второе интервью - на этот раз с Ласницким.
- Проектор готов, - сказал Клемешев. - Давайте пленку и посмотрим, что из этого можно сделать.
Они прошли в затемненное помещение слева от кабинета, одновременно служившее и фотолабораторией, и комнатой для просмотра видеозаписей.
- К счастью, у нашего подопечного исключительно приятная внешность, - сказала Юлия, кивнув в сторону экрана, на котором явно растерянный Ласницкий сбивчиво отвечал на задаваемые ему вопросы. - Прежде всего, у него очень выразительная мимика и искренний взгляд. Зрителям это должно понравиться, особенно по контрасту. Кстати, - Юлия искоса взглянула на Клемешева, - я ведь не знала, что Карышев уже в возрасте. Мне всегда казалось, что ему еще нет сорока.
В полумраке лицо Клемешева, освещенное голубоватым светом экрана, показалось ей слегка напряженным. Но ровный безразличный голос моментально рассеял это впечатление.
- Карышев на редкость тщеславный старик, - объяснил он. - Произошедшая путаница сыграла ему на руку; пожалуй, именно потому он и вел себя так скрытно. Уговорить его выступить перед всей страной было бы практически невозможно, если бы не ряд обстоятельств, которыми мне и пришлось воспользоваться.
- Вы давно его знаете? - поинтересовалась Юлия.
- Да... - Клемешев повернулся к экрану, и теперь Юлия видела в темноте лишь его профиль. - Мы довольно неплохо знакомы, и смею вас уверить, ничего гениального в нем просто невозможно заподозрить... Я бы даже рискнул сказать, что он довольно глуп. Но вы же сами знаете, что может сотворить с общественным мнением реклама, - он взглянул на Юлию и она уловила лукавый блеск в его глазах.
- Может, вы и правы, - произнесла она с сомнением. - Но глуп... Не знаю. Глупый человек не может писать таких книг... Впрочем, сейчас это неважно. Давайте, во-первых, посмотрим запись целиком, а потом решим, какие моменты правильнее всего будет оставить.
- Хорошо, - Клемешев откинулся на спинку кресла и слегка повернув голову к Юлии, добавил:
- Обязательно надо изменить обстановку съемок. Зритель не должен знать, что их проводили в студии. Правильнее всего будет показать Ласницкого на лоне природы. Это будет хорошим контрастом с вызывающей роскошью, окружающей Карышева, и вызовет дополнительные симпатии зрителей.
- А что он там будет делать - удить рыбу? - поинтересовалась Юлия с иронией. - Это уже было, когда готовили предвыборную кампанию президента.
- Нет, в данном случае ничего прозаического, - невозмутимо ответил Клемешев. - Напротив, ведь мы должны показать талантливого писателя с вдохновенным взором. Вы же знаете, какое представление у обывателя о вдохновении?
Юлия рассмеялась.
- Вы как всегда правы, - она отбросила падающие на глаза волосы и поудобнее устроилась в кресле. - Писатель - это человек не от мира сего, а уж гений - тем более. Каждые пять секунд на него обрушиваются мгновенные озарения, во время которых с кончика его пера начинают одна за другой слетать сплошь гениальные идеи, верно?
- Совершенно справедливо, - кивнул Клемешев. - Так что давайте-ка поищем в этой записи хотя бы один момент, который сошел бы за такое озарение. Много ли великих истин изрек наш писатель во время интервью?
- Да он только посредством истин и изъяснялся, - с деланной серьезностью ответила Юлия. - Очень эмоциональный и впечатлительный человек, к тому же с такими искренними глазами. У него все его чувства написаны прямо на лбу, причем огромными буквами. Судите сами.
- Вижу, - Клемешев склонил голову набок. - Стоп, - сделал он знак Юлии и та остановила запись. - Вот этот момент. То, что нужно. Он поворачивается к журналисту, ему на лицо падает свет, причем прожектор на секунду отражается в глазах. Получается ощущение блеснувших глаз. Если добавить еще и звуковое оформление...
- Иными словами, вы снимали омерзительного и тупого старика, а теперь нам предстоит создать ни больше, ни меньше - сказочного принца, - вздохнула Юлия. - Смотрите, этак я пожалуй ухитрюсь влюбиться в собственное творение, как Пигмалион в Галатею. О домохозяйках я уж и не говорю - от таких глаз они потеряют голову мгновенно.
- Ладно, - остановил ее Клемешев. - Не будем отвлекаться. У нас в запасе всего два дня, а я пока не слышу, чтобы о Ласницком говорили на улицах и люди толпами бежали к лоткам, спрашивая, когда выйдет его книга.
- Вы правы, - Юлия снова включила просмотр и сделав над собой усилие, чтобы сосредоточиться, начала внимательно изучать видеозапись.
Ласницкий и не подозревал, что ложась спать обычным человеком, он проснется человеком почти великим. Первые признаки этого величия он заметил, еще когда шел утром на работу - два или три совершенно незнакомых человека обратились к нему по фамилии, и прояви он к ним хоть малейший интерес, вероятно, начали бы просить автограф. И нельзя сказать, что Ласницкому это понравилось - все-таки о писательской славе у него было другое мнение.
К счастью, никто из сослуживцев Ласницкого не увлекался литературой, да и телевизор смотрели немногие; кроме того, никто из тех, кто что-то и слышал о скандале в Союзе писателей, никак не связывал писателя-Ласницкого с хорошо знакомым им Ласницким-оператором баз данных. Поэтому день прошел как обычно, и у Ласницкого было время подумать и попытаться привыкнуть к мысли, что теперь он, похоже, действительно знаменит.
Интервью с самим собой он увидел в среду вечером, перед выпуском новостей, и был по-настоящему шокирован. Он готов был дать голову на отсечение, что никогда ничего подобного не говорил. В другой ситуации такое перевирание вызвало бы у него бурный протест, но в данном случае первое, что пришло ему в голову - это слова Фомичева. Все это неважно - рекламные трюки остаются не более, чем рекламными трюками. Важно другое. Во-первых, в продаже появилась его книга, и судя по словам Клемешева, позвонившего Ласницкому сразу после интервью, расходилась она стремительно; в результате был поднят вопрос о дополнительном тираже. К тому же Ласницкому был выплачен и очень приличный гонорар; в сущности, уже можно было рискнуть и расстаться с работой оператора. Но Ласницкий медлил. К тому же он был слегка суеверен и в глубине души все еще опасался, что вся его популярность окажется искусственной и долго не продержится.
Клемешев выполнил свое обещание и относительно заказа на новую книгу. На сей раз, объяснил он, будет стратегически неправильно писать рассказы; лучше обратиться к роману или хотя бы повести. И Ласницкий, подумав, решил, что напишет для начала несколько достаточно объемных повестей, идеи которых были у него раньше. Только теперь он чувствовал, что не сможет относиться к писательству так, как относился прежде, когда никто не читал его творений; он действительно намеревался начать писать эти повести "всерьез".
Огорчало его полное непонимание со стороны Макарова. Ласницкий, сообщив ему о своем интервью, ожидал, что друг обрадуется за него, но голос Макарова в трубке, напротив, при одном этом известии стал ледяным.
"Завидует? - удивленно подумал Ласницкий. - Не может быть!" Но когда пару дней спустя приятели встретились, писателю пришлось окончательно увериться, что скорее всего дело обстоит именно так. Избегая встречаться с ним взглядом, Макаров без обиняков заявил буквально следующее: "Извини, Ласницкий, но я пока не свихнулся и прекрасно вижу, что вся твоя слава, как реклама, построена на сплошной лжи. Эти люди делают с тобой, что хотят!" - на что ему было отвечено со всей эмоциональностью начинающего писателя. В конце концов Клемешев отстаивал именно его, Ласницкого, интересы; другой вопрос, что в данном случае у издателя была и своя занитересованность в проекте. Что, кроме зависти, могло вызвать столь бурное недовольство Макарова? Да... Действительно, можно не один год знать человека и вдруг выяснить, что совершенно его не знаешь.
Впрочем, у Ласницкого всегда оставался в запасе Фомичев, с которым можно было выпить бутылку водки на двоих и поговорить о литературе. Тот не завидовал, а казалось, напротив, был искренне рад успеху друга. Но особенно часто общаться теперь не представлялось возможным; Фомичев получил на работе новую должность и стал часто бывать в командировках, да и у самого Ласницкого прибавилось забот - ведь помимо основной работы, на нем теперь висели обязательства перед Клемешевым; необходимо было закончить в срок написание трех повестей, а оказалось это далеко не так просто, как представлялось поначалу. Когда Ласницкий начал работать над первой (а до компьютера он добрался лишь на третий или четвертый день после показа знаменательного интервью, где к величайшему своему удивлению Ласницкий заклеймил Карышева как "стареющего мэтра", резонно опасающегося за свою известность, хотя это и было высказано в самых деликатных выражениях), то над одной только первой строчкой ему пришлось думать не меньше получаса. Раньше с ним никогда не бывало такого - недаром все знакомые восхищались легкостью его пера. Ласницкий недолго думая отнес это явление на счет появившегося у него чувства ответственности перед читателем. Ведь теперь-то он твердо знал, что написанное им произведение не останется лежать в столе, а будет издано массовым тиражом. И как живое доказательство тому, на полке у него появилась книга в глянцевом переплете, книга со странным изображением на обложке, в котором он сразу же узнал картинку Клемешева. Сначала он был возмущен и этим тоже, но постепенно, видя, как активно раскупается его книга, успокоился. Ведь в конце концов обложка - это тоже не более, чем часть рекламы; и оставив одну из книг себе, он немедленно раздал остальные экземпляры знакомым.
Вечер вторника начался как обычно. Вернувшись с работы, Ласницкий наскоро приготовил ужин и поев, направился к компьютеру. Пока тот загружался, писатель взял с полки свою книгу, и любовно погладив блестящую обложку, пошелестел страницами. Книга была отпечатана на великолепной дорогой бумаге; ей разве что не хватало иллюстраций. Ласницкий остановился на одном из наиболее удачных, по его мнению, рассказов, и незаметно погрузился в чтение.
Это был грустный рассказ о дружбе дракона с эльфом; где в финале дракон погибает, а эльф вместе со своим народом обрекается на вечное изгнание. Каково же было удивление Ласницкого, когда дойдя до самого драматического момента, он обнаружил, что текст обрывается - вместо концовки в книгу были вшиты две или три пустые страницы.
"Выходит, мне достался бракованный экземпляр, - недовольно подумал Ласницкий. - Надо взять у Клемешева другой".
Но настроение у него испортилось и желание читать самого себя пропало. Он поставил книгу на полку и сев за компьютер, занялся повестью. Примерно через час, почувствовав себя сильно уставшим, Ласницкий решил выпить кофе и отправился на кухню. Мимоходом он бросил взгляд на часы - было уже почти двенадцать, и писатель вздохнул - завтра снова предстояло идти на работу, значит, на повесть сегодня можно потратить не более трех часов, иначе он не выспится; тем более, что в предыдущие дни он спал лишь по четыре-пять часов, стараясь закончить повесть как можно скорее. Поставив перед собой чашку с горячим напитком, Ласницкий сел за кухонный стол и осторожно отпил глоток. В голове начало проясняться, и тут писатель краем уха уловил какой-то шум, доносящийся со стороны то ли ванной, то ли прихожей. Ласницкий прислушался - ему показалось, что он различает несколько голосов - мужских и женских, но ни одного слова разобрать не мог.
Это явление позабавило писателя. "Вот что значит не высыпаться, - подумал он. - Начинают появляться звуковые галлюцинации. Интересно, какой реальный источник их порождает? Ах да, ну конечно!"
Он вспомнил, что в ванной подтекает кран; видимо, приглушенный шум капель, ударяющихся об эмалевую поверхность ванной, и представился ему звучанием нескольких голосов. Надо было пойти и завернуть кран, но Ласницкому не хотелось этого делать. Он пил кофе, прислушиваясь к воображаемому разговору, и думал - нельзя ли использовать этот эпизод в повести? Ведь она на то и фантастическая, чтобы в ней было как можно больше таинственных, необъяснимых феноменов.
- Юлия? - Клемешев подошел так незаметно, что девушка вздрогнула от неожиданности. Когда затем она резко встала, то соскользнув с ее колен, на ковролин беззвучно упала книга в черном матовом переплете. Клемешев наклонился и подняв томик, раскрыл его.
- Простите, - виновато сказала Юлия, опустив глаза. - Я решила немного почитать и кажется, слишком увлеклась...
Брови Клемешева чуть сдвинулись.
- Вы читаете Карышева? - спросил он, кладя книгу на стол. - Похоже, ваша собственная антиреклама не произвела на вас должного эффекта?
Девушка робко улыбнулась, и Клемешев заметил слезы у нее на глазах.
- Это неудивительно. - Юлия достала из сумочки аккуратный платочек и всхлипнула. - Пусть вся страна теперь читает Ласницкого, но мы-то с вами знаем, кто чего стоил. Карышева я никогда не могла читать без слез, а Ласницкий... - она безнадежно махнула рукой.
- "Молния отчаяния". - Клемешев перевел взгляд с книги на девушку и пожал плечами. - По-моему, ничего особенно трагического там не было. Почему вы плачете?
- Потому что когда я читаю его, у меня порой бывает такое ощущение, что все, что он пишет, это про меня, - ответила Юлия более твердым голосом, пряча платок. - Как будто он давным-давно меня знает и давным-давно обдумал все, что когда-либо могло бы прийти мне в голову. И то же самое было почти со всеми, кто его читал. Некоторые говорили, что это просто мистика, а я думаю, дело вовсе не в ней. Карышев просто очень хорошо понимал людей. Буквально читал их мысли, угадывал их надежды. Ласницкий никогда этого не сможет... Никогда. И в последнее время мне часто кажется, что мы с вами совершили преступление...
- Вы преувеличиваете, Юлия, - Клемешев ободряюще улыбнулся, но девушка, казалось, не заметила этого.
- Нет, не преувеличиваю, - она подняла глаза и посмотрела ему в лицо. - Популярность Карышева практически сошла на нет. Вся страна в одночасье будто свихнулась - во всех торговых точках спрашивают Ласницкого. По его рассказам снимают фильм. Я никогда бы не подумала, что такое может быть... Как будто до этого момента я занималась рекламой только в теории, и только сейчас поняла, насколько велика ее сила. Но ведь это же ужасно... Мы полностью сместили ориентиры общества, и это оказалось так легко!
- Не так уж легко, - возразил Клемешев. - Посмотрите же на себя. Вы устали, вы совершенно измотаны всей этой кампанией. От этого у вас такие мысли. Вам нужно поехать домой и отдохнуть.
- А вы? - Юлия быстро окинула его взглядом и покачала головой. - Вы за эти недели устали не меньше. Кажется, мы не спали несколько суток?
- Мне это привычно, - Клемешев бережно взял Юлию за плечи и мягко развернул к дверям. - Я вообще сплю очень мало. А вот вам просто необходимо поехать домой и хорошо выспаться. Ласницкий сейчас работает над повестью, и вам предстоит обдумать, как лучше всего представить ее публике, чтобы наш успех не оказался мимолетным. Вы ведь знаете теперь, насколько преходящая вещь - писательская слава.
- Значит, вы остаетесь? - Юлия зевнула и надев поданную Клемешевым куртку, застегнула "молнию". - Тогда завтра, в семь?
Клемешев кивнул. Юлия подняла к нему лицо, и он поцеловал ее. Странно, но сейчас ему был скорее приятен ее преданный открытый взгляд. Он как будто придавал ему уверенности в своих силах и правоте. Ведь если бы он не был того достоин, разве могла бы эта женщина любить его так безоглядно и искренне? Разве смогла бы она так безоговорочно ему доверять, как доверяла Юлия?
Девушка ушла. Забытая ею книга осталась лежать возле сканера; Клемешев взял ее и вернулся в кабинет. Не зажигая света, он сел в кресло перед включенным компьютером и в голубоватом свете экрана начал перелистывать страницы. "Молния отчаяния". И кто-то это еще читает - одно из самых ранних произведений совершенно неопытного тогда писателя. Читает и плачет над судьбами героев, как плачут старухи над дешевыми мелодрамами. Интересно, какой была бы реакция людей, прочти они последнюю книгу Карышева, его последний неопубликованный роман?
Клемешев отложил книгу и запустил текстовый редактор. Компьютер был практически новый - шестисотстраничный файл загрузился моментально. Клемешев перечитал последние абзацы и пальцы его сами собой легли на клавиатуру. Строчки бежали легко, как никогда; он сам, казалось, ни о чем не думал, тогда как герои романа, давно и естественно не подчиняясь его указаниям, жили своей независимой жизнью, а он лишь записывал сказанное ими, не успевая даже осознать того, что происходило в романе. К тексту добавилась еще одна страница, затем другая, и тут слабый шелест у двери отвлек внимание Клемешева. Он вздрогнул, отдернул руки от клавиатуры и резко поднял голову. Она была там.
С момента ее последнего появления прошло больше недели; но Клемешев знал, что она еще вернется. Он с тайным страхом ожидал ее прихода, но твердо знал, что это необходимо. Необходимо в том числе и для того, чтобы покончить со всеми сомнениями и неясностями, чтобы убедиться в безоговорочности своей победы. Поэтому Клемешев поднялся навстречу темной фигуре, неподвижно застывшей на пороге, со смешанным чувством ужаса и решимости. При беглом взгляде на нее он сразу же отметил какую-то неестественность ее позы, и его волной окатила мстительная радость. Все еще жившее в нем до этого сомнение, неуверенность в успехе, отступило перед ярким лучом вспыхнувшей надежды. Она была слаба перед ним, эта богиня; ее бездонные глаза на этот раз выражали не фанатичную преданность, а страх, ненависть и боль.
- Что ты со мной сделал? - шипящее многоголосье звучало приглушенно, и сквозь него был отчетливо слышен даже шум компьютерного кулера. Клемешев засмеялся и открыл ящик стола, нисколько уже не опасаясь того, что она попытается прикоснуться к нему.
- Правильнее было бы спросить - что ты здесь делаешь? - спросил он, ставя перед собой пепельницу. - Разве твое место здесь?
- Ты единственный в мире, - умоляюще прошептала темная фигура; она шаталась, словно на сильном ветру, опираясь о косяк скрюченной рукой. - Тот человек, которого я должна сопровождать отныне - тот человек обманом завоевал меня...
- Неплохое завоевание, - иронически бросил Клемешев. - По-моему, он вполне достоин такого вознаграждения.
- Он никогда не был гением, - прошептал призрак. - Он известен на всю страну, это так... Но его герои мертвы... Его рассказы убоги... Его мысли примитивны... Он умрет, ничего не оставив после себя в мире - и с ним буду вынуждена умереть и я...
- На это я и рассчитывал, - Клемешев пощелкал зажигалкой, проверяя, остался ли в ней газ, и улыбнулся заплясавшему огоньку. - И что же - ты хочешь сказать, что это произойдет с ним раньше, чем с предыдущими твоими жертвами?
- Не отдавай меня ему, - прошелестел призрак вместо ответа. - Послушай! Если я и была причиной смерти или помешательства гениальных писателей, то я же была и их стимулом. Благодаря мне они всегда стремились успеть как можно больше, зная, что смерть стоит у них на пороге. Мне не дано понять, почему моя любовь оборачивалась для них именно смертью - ведь я никогда не хотела, чтобы они погибали. Я любила их и должна была быть рядом. Я должна была избавлять их от одиночества и нашептывать им правду - правду о том, что если они и одиноки при жизни, то после смерти их ждет вечная память и признательность потомков. Разве не радовала их эта мысль? Разве не мечтали об этой уверенности многие тысячи талантливых писателей во все века? Разве тебе я принесла одно только горе? Ведь ты был известен, ты был любим огромным количеством тех, кто читал твои книги... И ты спешил писать, зная, что вот-вот настанет момент, когда я подойду к тебе слишком близко и ты не сможешь противиться мне...
- И многие не смогли, причем гораздо раньше, - подтвердил Клемешев. - Мне тридцать семь лет, семь из которых ты преследуешь меня. Ты превратила мою жизнь в сплошное безумие, вынуждая думать только об одном - как мне избавиться от тебя. Пока я не понял наконец, что могу спастись только одним способом - разделавшись с той всенародной славой, которая стала мне ненавистна...
- Разделаться со славой - покончить со мной, - темная фигура у двери сделала движение, и легкая ткань, закрывавшаяся нижнюю половину ее лица, медленно скользнула вниз. Странно, но лицо ее уже не показалось Клемешеву ужасным. Оно было бледным, как мрамор, и безобразным из-за отсутствующего рта, но не пугающим. - Я ведь никому не хотела зла. Никого не хотела убивать раньше срока. Но почему-то мое присутствие оказывалось по силам очень немногим, а моего поцелуя не мог вынести никто. Сильные люди долгие годы оказывались способны удерживать меня на расстоянии; более слабые сходили с ума или же сводили счеты с жизнью, лишь бы не видеть меня рядом. Я же не могла и не могу изменить того, что сделано не мной. То, что сделал ты, уничтожив свою известность, передав ее другому, недостойному, такого не было никогда... Никогда за всю историю человечества. Остановись! Ты не имеешь права идти против того жребия, который тебе назначен...
- Назначен - кем? - жестко возразил Клемешев, насмешливо глядя в искаженное страданием белое лицо. - Кто посмел бросать за меня какие-то жребии? Уж не господь ли бог?
- Ты видишь перед собой меня - и осмеливаешься думать, что нет высшего судьи? - изумленно прошептал призрак.
- Я вижу перед собой тебя, а не высшего судью, - ответил Клемешев. - И резонно предполагаю, что дело иметь мне придется именно с тобой. Я нашел способ избавиться от тебя и похоже, способ оказался действенным. Полагаю, теперь ты оставишь меня в покое? "Поклонники не рассуждают о вечности. Они любят писателя сегодня, сейчас, в независимости даже от того, жив он или мертв. Они считают его бессмертным, даже если через сто или двести лет о нем никто не вспомнит. Ведь к тому времени не будет и их самих", - продекламировал он. - Разве это не твои слова?
Темная фигура прошептала что-то неразборчивое, и Клемешев встал. Компьютер тихо зашумел - сработал screen saver, на экран упала черная заставка с мигающими огоньками, и кабинет погрузился в почти непроницаемый мрак.
- Теперь ты должна быть рядом с Ласницким, - твердо произнес Клемешев, доставая из кармана пачку сигарет. - Поклонники не рассуждают. Для них самый лучший писатель - он.
- Но ведь он и недели не выдержит, - отчаянно возразил призрак. - Мое присутствие будет подталкивать его к действиям, но любые его действия бессмысленны! Он не сможет передать своих переживаний героям произведений, потому что не умеет писать, не умеет выразить того, что лежит на душе у него и у многих других, подобных ему людей! Он умрет, и твоя слава вновь вернется к тебе - и с ней снова вернусь я...
Клемешев коснулся клавиатуры, и голубоватый свет монитора ударил ему в лицо.
- Ты не вернешься. - Клемешев покачал головой и поудобнее устроился в кресле. - Слава никогда не возвращается к тем, кто утратил ее. Карышев - все равно что политический труп, - он усмехнулся, достал из пачки сигарету и неторопливо закурил. В луче монитора заклубился легкий серебристый дым. - Даже если Ласницкий умрет через неделю, это лишь добавит ему популярности. Но Карышеву своего пьедестала не вернуть.
- Ты думаешь, - прошипела фигура у двери, - что вполне достаточно было того позорного интервью, где ты был так загримирован, что и родная мать тебя бы не узнала?
- О, да ты следишь за событиями, - саркастически заметил Клемешев. - Впрочем, я давно это знал. Похоже на то, что этого интервью, да и другого - с Ласницким - действительно хватило на то, чтобы покончить с Карышевым как с писателем. Твои сегодняшние слова - лишнее тому подтверждение. Конечно, не следует забывать и о действенности видеороликов, о рекламе в печатных изданиях...
- Ты не можешь не писать! - призрак, казалось, напрягал последние силы, в его накладывающихся друг на друга голосах звучали истерические нотки. - Ты все равно будешь писать рассказы, романы, повести. И стоит им попасть в печать...
- Они не попадут в печать, - спокойно ответил Клемешев, стряхивая пепел. - Неужели ты полагаешь, что я об этом не подумал?
- Ты... собираешся писать в стол? - ошеломленно прошептал призрак, и его развевающиеся одежды затрепетали.
- Конечно. - Клемешев затушил сигарету и поднялся с места. - Однако довольно разговоров. Мне нужно работать, и я думаю, тебе пора уходить. Уходить навсегда и впредь не беспокоить меня своими несвоевременными визитами, не портить мне жизнь своим омерзительным присутствием. Вон отсюда! - и он быстрым коротким жестом указал фигуре на дверь, возле которой она застыла. Несколько секунд темные глаза Клемешева неотрывно смотрели в безротое лицо призрака; затем последний дрогнул, словно колеблющаяся завеса воды упала перед ним, а потом он начал дробиться на осколки, таять, растворяться и наконец полностью исчез, оставив после себя лишь легкое дуновение, пронесшееся по кабинету.
Только теперь Клемешев понял, чего ему стоило все это. Невероятное облегчение, которое он ощутил, смешивалось со страшной усталостью и опустошенностью. На мгновение он представил себе Юлию - и ему захотелось, чтобы она была рядом и смотрела на него тем нежным, преданным взглядом, к которому он постепенно, незаметно для себя самого, начал привыкать. Но он тотчас взял себя в руки. Кое-в чем древняя богиня права. Пока еще остается хоть малейший шанс, что слава Ласницкого эфемерна, нельзя считать, что победа одержана. Возможное прозрение читающей публики может невольно воскресить в ее памяти образ Карышева; и допустить этого нельзя. Она сказала, что Ласницкий не выдержит недели... Что ж, хорошо. В таком случае, ему придется умереть героем, чтобы посмертная слава дополнительно укрепила славу писательскую. В этом случае при соответствующей периодической рекламе толпа будет помнить Ласницкого еще не менее пяти лет; и все эти пять лет, вспоминая его бездарные рассказы, она будет все больше и больше отвыкать от произведений своего прежнего кумира. А дальше - дальше она наверняка найдет себе нового; ведь писателей, желающих прославиться, в России великое множество; и среди них вполне может найтись хотя бы один действительный талант.
Ласницкий со злостью ударил кулаком по клавиатуре. Только вируса ему и не хватало! Ведь повесть была почти закончена!
Он взглянул на часы и убедившись, что двенадцать уже есть, запустил E-dialer. На этот раз ему повезло и коннект установился с первого раза. Ласницкий запустил программу обновления антивирусных баз и стал ждать, когда процесс завершится.
Так обидно ему давно уже не было. Утром он намеревался распечатать готовую повесть - одну из трех, о которых он договорился с Клемешевым, - и отнести ее в издательство вместе с заготовленной дискетой. Но включив вечером компьютер, он обнаружил, что почти половина текста в файле отсутствует, как будто ее и не было. Ласницкий никогда не имел привычки оставлять резервные копии, поэтому положение было безнадежным. На всякий случай он скрепя сердце позвонил Макарову, который среди его друзей считался признанным знатоком компьютеров, и спросил, нет ли возможности восстановить файл.
- В Word'e работал? - голос Макарова прозвучал холодно и отрывисто. - Ну так у тебя какой-нибудь макровирус - Мелисса или еще что-нибудь. Обнови свою AVP-шку, - с этими словами он бросил трубку, и Ласницкий, вздохнув, поплелся к компьютеру.
Когда обновление закончилось, писатель запустил проверку и действительно обнаружил у себя на винчестере с десяток зараженных файлов. Просканировав несколько раз весь диск и убедившись, что файлы излечены, он проставил птичку напротив опции "всегда создавать резервную копию" и занялся повестью. Часа через два большая часть исчезнувшего текста была восстановлена, но эта работа показалась Ласницкому каторжной. Нажав кнопку "сохранить", он оторвался от монитора и отправился на кухню выпить очередную чашку кофе. По дороге он заглянул в зеркало и поскорее отвернулся, чтобы не видеть своих покрасневших глаз и осунувшегося лица. Даже удивительно, как вымотала его последняя неделя. Никогда он не думал, что окажется так сложно сочетать писательское ремесло с основной работой, и уж тем более не предполагал, что ему хоть когда-либо станет настолько трудно выражать свои мысли. Раньше с этим не было никаких проблем... Или он просто стал придирчивее и требовательнее к себе?
Включив кофеварку, Ласницкий ненадолго вернулся в комнату и взял с полки томик своих рассказов. Как же раньше ему удавалось так легко писать? Что с ним происходит?
Он сел на стул и в ожидании кофе раскрыл книжку, выбрав на сей раз другой рассказ вместо того, где в конце оказались чистые страницы; поменять бракованный экземпляр он рассчитывал после того, как закончит работу над повестью. В этом рассказе речь шла уже не о драконах, а о троллях, похитивших принцессу соседнего королевства. Согласно сюжету, несколько смельчаков, откликнувшись на призыв убитого горем отца королевны, отправляются на ее поиски; в пути их ждет множество препятствий, расставляемых коварными троллями, и лишь один из храбрецов, самый честный и добрый, достигает цели и освобождает красавицу. Конечно, содержание напоминало обычную народную сказку, но изложенную на современный манер; герои Ласницкого, хотя и были вооружены мечами и копьями, прекрасно ориентировались в современной картине мира. В частности, им было прекрасно известно, что земля круглая, что для того, чтобы осветить или согреть помещение, существует возможность использования электричества; другой вопрос, что всего этого им не требовалось, так как все они владели древними знаниями, попросту говоря, магией. А потому любой из них был в состоянии зажечь в комнате свет одним движением руки, не прибегая при этом ни к зажигалке, ни к выключателю. И все это совершенно не мешало героям при случае переброситься парой уважительных слов о "старике Иммануиле" или же затянуть туристскую песню наподобие "Серый дым создает уют". В фэнтэзи возможно все. И Ласницкий предпочитал извлекать из этого свободного жанра все, что тот способен дать.
Но когда до конца рассказа оставалось меньше девяти страниц, текст неожиданно оборвался. Перед Ласницким снова возник чистый, белоснежный лист, на котором не было ни единой буквы. Вне себя писатель отшвырнул книгу и вздрогнул, услышав тихий щелчок, сообщающий о готовности кофе. Трясущимися руками он налил себе в чашку горячей жидкости и попытался расслабиться. Чертовы бракоделы! Даже книгу издать нормально не могут! Интересно - и много таких оказалось в тираже? Можно себе представить, как возмутились покупатели!
Внимание его снова привлек давешний звук, напоминающий приглушенные голоса, но на сей раз они показались Ласницкому более отчетливыми. Решив на сей раз все же определить источник звука, писатель отставил кружку кофе и двинулся к ванной, поминутно останавливаясь и прислушиваясь, пытаясь понять - стали ли голоса ближе. Ему даже пришла в голову мысль попробовать разобрать слова - уж если ему суждено стать жертвой временной галлюцинации, то было бы весьма интересно узнать, что же именно она ему откроет. Вдруг предложит на рассмотрение пару-тройку великих истин?
Голоса продолжали звучать, но оставались неразборчивыми; Ласницкий приоткрыл дверь ванной и первым делом взглянул на кран. К его удивлению, вода не капала; тут он припомнил, что как раз вчера холодную воду отключили. В таком случае, тот шум, который он слышал, не мог быть шумом капель. "Ну тогда это гудят трубы", - подумал Ласницкий, и махнув рукой, вернулся на кухню. Потеряв надежду точно определить, откуда идут звуки, писатель ограничился тем, что отхлебнул кофе и в очередной раз попытался вникнуть в смысл звучащих слов - поскольку то, что он слышал, было до крайности похоже на человеческую речь; несколько голосов переплетались между собой, но можно было распознать их интонации.
Шум и шелест неожиданно начали нарастать, и это Ласницкому уже не понравилось. Он тряхнул головой, надеясь, что звуки исчезнут, но они напротив, зазвучали громче; и что хуже всего, он начал наконец понимать отдельные слова. Как будто тысячи людей - мужчин, детей, женщин - монотонно, словно молитву, повторяли его имя. Ласницкий невольно сжал руками виски и закрыл глаза. Шум не прекращался.
"Прекрасно, - с тоской подумал Ласницкий. - Если это не переутомление, то явная шизофрения. Нужно немедленно лечь в постель, возможно, к утру это пройдет. Нельзя было сидеть так долго - надо думать, уже часа три ночи..."
Он открыл глаза, намереваясь пойти в комнату, выключить компьютер, завести будильник и поскорее забраться под одеяло, но замер в ужасе, увидев, что дорогу ему преградило странное существо - абсолютно незнакомое и в то же время знакомое очень хорошо; и одновременно он с необыкновенной ясностью понял, что голоса, звучащие у него в мозгу, без сомнения, принадлежат этому существу и никому другому.
На пороге кухни, прислонившись к обшарпанному косяку, стояла высокая женщина в темной длинной одежде, с лицом, наполовину закрытым чем-то, напоминающим черный газовый шарф. Прямо на Ласницкого смотрели мрачные глаза без дна и без блеска; острые кончики бровей уходили к вискам; узкое белое лицо обрамляли короткие завитки глянцево-черных волос, уложенных в сложную ступенчатую прическу. У Ласницкого перехватило дыхание, и он застыл на месте, не сводя взгляда с незнакомки; в душе у него поднималось странное чувство, похожее на всепоглощающий восторг, смешанный с паническим ужасом; он припомнил короткий рассказ Клемешева о славе, древнем божестве, преследующем великих людей, и почему-то моментально понял, безоговорочно поверил в то, что перед ним именно оно - то самое божество; та самая женщина, портрет которой он видел в издательстве. Выходит, Клемешев тоже имел с ней дело? Но что теперь ей понадобилось здесь?
Словно прочитав его мысли, женщина сделала шаг вперед - походка у нее была бесшумной, и темные одежды развевались, словно навстречу ей постоянно дул легкий ветер.
- Ты узнал меня, я вижу, - произнесли шелестящие голоса, не оставив у Ласницкого никаких сомнений в своем источнике. - И как все великие люди, ты тоже одинок. Но теперь с тобой рядом буду я - такая же реальная, как и твоя слава.
Пораженный, растерянный, Ласницкий отступил к окну и дрожащей рукой оперся о подоконник.
- Но зачем? - спросил он. - Вы, конечно, очень привлекательны, но право, я... Я ничем не заслужил такой чести...
Женщина ответила саркастическим смешком.
- Ты же хотел быть известным, - сказала она с оттенком горечи. - Я должна быть рядом с тем писателем, которого считают великим. Слава и я - это почти одно и то же; ты завоевал славу - и значит, завоевал меня.
- Нет-нет, я не хотел, - запротестовал Ласницкий, лихорадочно оглядываясь. Боже, что если она приблизится? Снимет шарф и покажет ему свое лицо, одно изображение которого на рисунке тушью повергло его в шок? Как сказал Клемешев? Лента на шее... И надпись - "Поцелуй смерти". Не то ли это, чего она хочет?
От надвигающейся на него фигуры веяло ледяным холодом; Ласницкому казалось, что он чувствует явственный запах тления, исходящий от ее одежды, рук, белого как мрамор лица. "Да она же мертва! - в ужасе подумал он. - Мертва многие тысячи лет! Что ей от меня нужно?"
- Пока только быть рядом, только говорить с тобой, - прошелестела призрачная фигура, остановившись в нескольких шагах от почти парализованного страхом Ласницкого. - Ты писатель... Ты должен писать... Писать во что бы то ни стало, чтобы люди читали тебя... И черпали силу в твоих произведениях. Ты - надежда мира. Ты - его будущее. И я люблю тебя за это сильней, чем все те, кто сегодня поклоняются твоему таланту. Вся любовь отдельных людей живет во мне - и я здесь, чтобы сказать тебе о ней. Я хочу, чтобы ты знал, насколько ты неповторим; насколько ты... гениален...
Ее последние слова прозвучали тише; и когда последнее, повторенное тысячами разных голосов, медленно растворилось в воздухе, призрачная богиня исчезла; Ласницкий медленно опустился на корточки возле батареи. Его била дрожь; он закрыл лицо руками и стал пытаться думать, но в мыслях был полнейший сумбур. Он понимал только то, что попал в ситуацию, из которой нет выхода, и очень похоже на то, что его стремительный взлет, его фантастический успех на писательском поприще был сознательно подстроен человеком, который вряд ли желал ему добра...
Страница автора: www.stihija.ru/author/?Anais Подписка на новые произведения автора >>> |
