Шахматы были для Ромки первой любовью. В 8 лет отец впервые привел его в ДЮСШ с шахматной секцией, к страннейшему и добрейшему подвижнику шахмат, Николаю Николаевичу Чурилину, обожавшего древнюю игру превыше всего на свете и утратившего по этой причине семью, манеры и надежды на благополучное финансовое будущее. Не заразиться от этого человека любовью к шахматам мог только камень. Ромка камнем не был. Последующие 7 лет были наполнены шахматами под завязку: турниры, спортивные лагеря, изучение теории дебютов, разбор партий корифеев. Корифеев было много. Ромка обожал безоглядную мушкетерскую удаль Морфи и Таля, фантазию и феноменальную стратегическую глубину Ботвинника, Петросяна и Фишера, элегантность, чистоту замыслов и природный гений Капабланки и Смыслова; он был готов тратить на шахматы круглые сутки.
Школа никогда не была проблемой. Учеба давалась Ромке легко всегда, с первого класса. Гигантское количество прочитанных книг - а Ромка читал запоем с 6 лет всё подряд - странным образом переходило в качество, эффектно подтверждая постулаты диалектики. Язык, литература, история просто отскакивали от зубов. К точным наукам особой любви не было, но на оценках, почти всегда отличных, это не отражалось. Шахматы волшебным образом изменили и это: математика с физикой - торжество ясности и логики - в последние школьные годы вышли в Ромкины фавориты.
Всё изменилось, когда Ромке исполнилось 15. Умерла мама - всегда красивая, цветущая, шумная, хлебосольная, обожавшая мужа и единственного сына слепо и безоговорочно. Заснула и не проснулась. Тихая, безболезненная смерть, о которой мечтают старики, пришла к никогда и ничем не болевшей 38-летней женщине, безмятежно планировавшей накануне семейный отдых в Анапе.
И Бог покинул разбитые осколки Ромкиной семьи. Отец за неделю постарел на 20 лет, поседел, ссутулился, стал меньше. Никто не мог бы узнать в нем прежнего весельчака, любителя крепко покушать и выпить в хорошей компании, анекдотиста и вечного тамаду. Он почти перестал разговаривать, звонить по телефону, читать книги и газеты. Даже с Ромкой он разговаривал глядя в пол, монотонным и невыразительным тоном телефонного автоответчика. Чаще он разговаривал сам с собой, бубня себе под скорбный еврейский нос что-то трудноразличимое и не складывающееся в предложения.
Ромка бросил шахматы. Любовь к ним никуда не ушла, а словно бы, грузно поднявшись, освободила обжитые комнаты и переселилась в какие-то невидимые подсобные помещения. Помимо до сих пор не принимаемого рассудком факта смерти мамы и растущей тревоги за отца, еще и нагрузка в старших классах школы стала чрезмерной. Ромка с некоторым испугом прислушивался к растущему в нем незнакомому ранее чувству ответственности за семью, за отца; учеба и поступление в институт стали главными задачами. Шахматам места в этом тесном мирке не было. И Роман Гольц, кандидат в мастера спорта по шахматам, засел за школьные учебники.
По истечении пары лет, декан теплотехнического факультета политехнического института Андрей Дмитриевич Капустин извлек шахматное прошлое Романа на свет божий. По его просьбе, Роман сел за первую доску факультетской команды, надел капитанскую повязку и дважды привел ранее ничем не примечательную команду ко вторым местам в первенстве института. Всеми ненавидимый декан Капустин по кличке "доктор Геббельс" был заядлым шахматным фанатом, приходил на все институтские турниры, хотя сам играл бескрыло и посредственно. Роман был у него в явном фаворе, он порою даже приглашал его в деканат на чашку чая, сочувственно и заинтересованно выспрашивал о жизни, о скромной инженерной карьере отца, обещал любую возможную помощь, призывал не стесняться и обращаться лично к нему, Капустину, в случае любых проблем. Роман не любил Капустина, ему претила эта нарочитая радушность и доброжелательность; а редкостное косноязычие главы факультета, его бесконечные "э....", "это самое...", "понимаешь..." и "значицца..." резали слух, складки жира вокруг маленьких холодных поросячьих глазок декана отвращали взгляд. Но отказаться Роман не мог.
У отца возникли проблемы на работе. Некогда блестящий инженер с перспективами начальника конструкторского бюро на огромном заводе, генератор идей, автор более ста рацпредложений, он полностью утратил интерес к происходящему с 8 до 5, не выдвигал никаких инициатив, тускло выполнял поручаемое и все больше и больше уходил в себя. С финансами дома было сложно, скромной зарплаты отца и повышенной стипендии Романа (а он по-прежнему не знал четверок) едва хватало, чтобы свести концы с концами, а Роман рос, ему нужна была новая одежда, стали появляться девочки, влюбленности... Роман старался как мог. Летом ездил в стройотряд, возводя коровники в казахстанских степях; во время семестров подрабатывал по мере возможности грузчиком на овощном складе: парень он был крепкий и жилистый, невзирая на часто становившиеся объектами насмешек очки и худобу...
На третьем курсе появилась Вероника, и на Романа упало небо. Он - некрасивый, нескладный, язвительный, влюбился в первую красавицу курса до одури, таскал ей цветы, часами торчал под ее балконом на другом конце города, не мог наглядеться на нее на лекциях, оглушенный ударами собственного пульса. Она полгода милостиво позволила ему восхищаться собой, а потом бедный студент ей наскучил; она предпочла 40-летнего хлыща с игольчатыми усиками провинциального ловеласа и вечно скучающей миной на самодовольной физиономии; уж очень эффектно он распахивал перед ней дверцу 31-й "Волги" на виду у восхищенных сокурсников. Роман был раздавлен. Жизнь потеряла смысл. Учеба тоже. Надвигалась сессия.
Доктор Геббельс опять пригласил его к себе. "Тут это.... - сказал он, наполняя романову чашечку ароматным цейлонским чаем, - возникли накладочки... Получилось, значицца, что наше институтские соревнования... эээ... с сессией почти совпали, да... Плохо, конечно, да, понимаю, но ничего, значицца, не изменишь уже - подмахнул, понимаешь, ректор, не посмотрев... Понимаю, тяжело тебе будет на этих... значицца, двух фронтах, но ты это... за учебу не переживай особо... Не проблема... Главное, понимаешь, соревнования, да?" Роман тяжко вздохнул и робко произнес: "Андрей Дмитриевич, а можно я этот годик пропущу? Проблемы у меня, да и сессия важная, с профилирующими предметами..." Капустин вскочил, едва не опрокинув чашечку с чаем, и замахал жирными, как бараньи лопатки, руками: "Ты что, это самое, говоришь, да?! Знаешь же, что без тебя, значицца, команда не команда! Даже... это... и думать не смей! Еще раз говорю, ни о чем это... не беспокойся!"
Сессия была тяжелой и далеко не такой гладкой, как обычно. Вероника не покидала голову ни днем, ни ночью, улыбалась со страниц конспектов, дразнила в недолгих снах. Сконцентрироваться было невозможно. Совершенно не к месту оказалась "четверка" по термодинамике - первая "четверка" Романа за много лет. Однако на шахматном поприще романов взвод шел отлично и перед последним туром опережал на очко своих всегдашних конкурентов-машиностроителей. Роману предстояла тяжелейшая партия со своим знакомцем еще со времен ДЮСШ, выдержанным и спокойным Зурабом Палагашвили, лучшим вне всякого сомнения шахматистом вуза, мастером спорта, неоднократным чемпионом города.
Капустин присутствовал на туре, как всегда, отчаянно переживал за команду, тер переносицу, нервно ходил из угла в угол. На всех досках соперники раскатали быстрые ничьи, всё было доверено первым доскам. А Роману приходилось худо. Эх, нельзя было разыгрывать агрессивную "сицилианку" против такого аса, как Зураб. Чтобы отразить прямую матовую атаку, Роману пришлось отдать пешку, противник продолжал давить, и спасения ради Роман отдал еще одну пешку, перейдя в тяжелейший ладейный эндшпиль. Еще 70 ходов давил Зураб, которого покинула его обычная невозмутимость - ведь на кону стояло институтское чемпионство, но Роман вытащил эту партию, принеся этой ничьей победу свой команде. Первую победу в истории факультета.
Три "пятерки" и одна "четверка" - такими получились для Романа результаты сессии. В принципе, хороший шанс на повышенную стипендию , которая на целых 10 рублей больше обычной. Правда, обычно для ее получения требуются все пятерки, но бывают исключения. В прошлом году Генка, зам комсорга, получил повышенную даже с тремя четверками. Просто потому, что вышел с инициативой осуждения академика Сахарова коллективным факультетским письмом. Или Коля Гурский, вечный троечник и двоечник, получил незапланированную стипендию, потому что послал в нокаут какого-то ублюдка в общаге, а ублюдок этот оказался уголовничком в розыске... Вот так, в жизни всегда есть место подвигу... "А у меня, - думал Ромка, пробираясь через толпу студентов к стипендиальным спискам, - всего-то лишь одна "четверка", в первый раз, да плюс я чемпион института вместе с командой, герой дня, всё должно быть ОК...". Но напротив его фамилии стояла непривычно маленькая сумма - 40 рублей.
В первый раз Роман стоял перед деканатом и боялся войти. Наконец, шумно вздохнув, он постучался и приоткрыл массивную дверь. Капустин сидел за столом и яростно черкал красной ручкой по проекту какого-то документа. "Что там?" - буркнул он, не поднимая глаз. "Андрей Дмитриевич, это я, Роман... Я никогда к Вам раньше не обращался..." - "Ближе к делу" - перебил декан, по-прежнему не отрываясь от своей корректорской деятельности. -"Я думал, - набрался храбрости Роман, - что получу повышенную стипендию, но..." - "Как Вы сдали сессию?" - вновь перебил его Геббельс. - "Три пятерки и четверка. Но ведь столько времени и сил ушло на шахматы, мы чемпионы, да и Вы говорили..." Роман внезапно осекся. Происходящее показалось унизительным и мерзким, как сюжет плохой пьесы. Он уже собрался было сказать: "Извините..." и уйти, как вдруг декан отбросил от себя испещренный красным лист, неторопливым жестом снял очки, поднял на Романа взгляд немигающих мертвых глаз и четко, безо всяких междометий и слов-сорняков произнес: "Надо учиться, а не в шахматы играть!".
Так Роман и сделал. Страница автора: www.stihija.ru/author/?Gabby Подписка на новые произведения автора >>> |
