Все началось собственно с того, что я сидел на груде мусора и смотрел на весеннее яркое солнце через свои темные очки. Именно тогда что-то неуловимо изменилось в окружающем, словно кто-то щелкнул неким тумблером на мигающей туше огромного аппарата управления. Этот конкретный тумблер, в принципе, ничем не отличен от других таких же его собратьев, длинными рядами расположившихся рядом, но (всегда влезает это изъезженное "но") для меня, равно как и для всего меня окружающего, это переключение явилось действием случайным.
Мое тело дернулось от неожиданности, настроение изменилось. Я оглядел мусор испытующим взглядом. Он зашелестел, завонял, возмутился порыву легкого весеннего ветерка.
- Хммм... - задумались, зашевелились куски битого кирпича.
- Бррр... - с отвращением прогундосили органические останки пищи с кухни Университета Кино и Телевидения.
- Ох-хо... - вздохнули рваные полиэтиленовые пакеты, набитые какой-то дрянью.
- Эй, мусор... - сказал я неконкретно.
- Чего надо, - безвопросительно спросил мусор нестройными голосами.
- Ничего не надо, - ответил я и, повернувшись, увидел генерального директора.
Он тенью проскользнул мимо и растворился в солнечных лучах. В воздухе осталась висеть его тупая ухмылка. Меня она не беспокоила, но вызывала раздражение мусорной груды.
- Меня вдавили, ты видел? - хрипло обратился ко мне кусок гниющего в грязи паркета, - ты видел, как он на меня наступил? Он вдавил меня в грязь!
- Я не грязь, а размокшая почва. Перегной, если угодно, - хлюпнула грязь.
- Ну и что, что он вдавил тебя? - спросил я у куска паркета.
- А то, что он произвел действие, не задумавшись над его последствиями, - возмутился он еще больше.
Я лениво пошевелили хрустнувшей шеей. Рядом с этой небольшой свалкой высилось здание Института Кино и Телевидения. Его пошарпанные стены впитывали весеннее тепло, излучая блаженство и удовлетворение. Впечатление портил тихо стонущий медный кабель, жестоко обрезанный под корень. Вероятно, его сдали на металл. По улице медленно, словно пробудившиеся мухи, ползли автомобили. Людей видно не было.
Я достал пачку сигарет и вытянул одну. Раздался хор писклявых голосов, доносящихся с земли. Они выкрикивали нечто злобное и малопонятное. Присмотревшись, я понял, что это - окурки.
Я вытащил зажигалку и закурил. Раздался агонизирующий вопль, но я был тверд и сигарету не отбросил. Сочувствующие всхлипывания из пачки я пропустил мимо ушей. Затянулся.
- Бму-о-шшш... Вввв-лллл... - заклубился рассеивающийся дым.
- А в чем проблема-то? - поинтересовался я.
- Да ни в чем, - откликнулся паркет, - просто наступил он на меня и даже не подумал обо мне.
- Просто незаметный ты, - сказал я ему в тон.
- Я может быть не разрешал ему... - буркнул паркет, - вот, смотри...
Призрачный директор еще раз вышел из-за угла, наступил на паркет (грязь недовольно булькнула) и скрылся в солнечном свете. Его тупая улыбка еще несколько секунд парила над нами.
- Я ему скажу, - с пониманием ответил я.
- Плюнь, - сказал паркет, - не стоит того...
- Ну что? - спросил я, - сейчас я начну упаковывать ваше безобразие в мешки, - мешки испуганно дернулись, - или как?
- Да ладно, - вздохнула лопата, - я знаю - у тебя спина... сиди уже.
Минут двадцать я меланхолично наблюдал, как они возятся: мусор нехотя лез в раскрывающиеся мешки, а лопата, отдуваясь с натуги и скрипя ржавым креплением, помогала процессу.
Я бросил очередной окурок в лужу.
- АААА-шшшш-ххх!!! - крикнул он.
- Блэ, - сморщилась лужа.
И как это я докатился до такой работы? Сам не знаю... Мог бы как все нормальные люди пойти в фирму, продвинуться там по служебной лестнице... Лень? Быть может, хотя не совсем так, и, наверное, совсем не так. Просто нет у меня определенной цели - вот и все. Надоело как-то все, перестал я удивляться новым граням, изумительным перспективам, полноте человеческой натуры. Разочаровался. Никакой охоты делать добро, зло и вообще что-то. Тем более разницы нет - сделаешь доброе дело, а с чьей-то позиции оно злом окажется, зло натворишь, а кто-то аплодисментами взорвется - вот, мол, какой характер! Вот так и мысли все исчезли и желаний вроде бы никаких не осталось. Скучно. Все к чему-то стремятся, ищут, общаются. Смотришь на эту возню и чувствуешь, что в сон клонит, хотя выспался уже сверх всякой меры. Голод, правда, одолевает иногда, но насыщение и то радости не приносит: хоть икру жри, а хоть гречневую кашу - то зерно и это зерно. Зачем существовать, спрашивается? А хрен его знает. Но не умирать же молодым... И зачем, спрашивается, умирать, когда разницы не видно. По большому счету. Самоубийцы - самые глупые люди: они какую-то разницу нашли и фанатично в своем мозгу ее культивируют. А я вот выхода не вижу, не ищу. Потому что выхода нет, так как и тоннеля нет вовсе. Ничего нет, ни вопросов, ни ответов, хотя что-то все время происходит вокруг... Но что и зачем - это неважно. Ничто не важно.
Лопата подковырнула паркет и он был поглощен мешком.
Как же все взаимосвязано... Вот наступил директор на паркет. А я этот паркет выну из земли. Вот мы оба прикоснулись к куску паркета. Значит ли это, что кроме дружбы, сотрудничества и работы, этот паркет нас связывает? Как это рассматривать по отношению к другим связующим элементам? С точки зрения дружбы, паркет - ничто. С точки зрения паркета, дружба - ничто. Как можно жить в мире, где невозможно ничего сравнивать между собой? Почему нельзя сравнивать жареную рыбу и особенности готического шрифта? А если можно, то что брать за точку отчета? Можно ли применять "хорошо или плохо", когда то, что хорошо для одного, плохо для другого? Интересно, существует ли универсальная система ценностей, где паркет=жареная_рыба=дружба=особенности_готического_шрифта? ХА!
Из-за угла, размесив воющую грязь, выползла Юрина "Газель" и сдала задним бортом к упакованному мусору. Звякнув, упала спохватившаяся лопата. Юра вылез из кабины, потряс мою руку, откинул брезент.
Мешки было дернулись, но я пресек их намерение.
- Отставить самопогрузку! - заорал я.
Юра отшатнулся.
- Не обращай внимания,- я махнул рукой, - это я тут развлекаюсь, устал немного...
Юра отошел подальше и закурил. Солнце мягко клонилось к закату. Я погрузил мешки, пожал Юре руку и пошел прочь.
Мне было все равно, куда идти - хоть во вчера, хоть в Африку, хоть в никуда... Мое тело поплелось домой. Почему я выбрал это место назначения? Просто "в никуда" - это как-то неопределенно, во в никуда входит и моя квартира, и квартира Джулии Робертсон в городе Ангелов, и кабина лифта в доме 51/1 по Варшавской улице, СПб. Но мое тело привыкло ходить по известному маршруту.
Пока я шел домой, я перестал думать. Надоело мне думать. Заодно, я забыл, как меня зовут и кто я. Мир сразу же наполнился новыми ощущениями. Все, что было раньше знакомо и привычно стало ярким, непознанным и загадочным.
Дома я застал себя, разглядывающего пустую банку из-под кофе. Сквозь меня просвечивало красно-закатное светило. Я подошел поближе и прошептал себе на ухо, что в холодильнике остался кусок колбасы, который можно съесть. Потом я встал и направился на кухню, чертыхаясь в попытках понять, где же находится консервный нож. В комнате, подобно комару, летала мысль, что "это вовсе не колбаса, а отрава и консервы тоже вредны, потому что в них..." - конец же мысли терялся в недрах коридора.
Я сел на диван и попытался нащупать тумблер, чтобы вернуться в мир желаний и результатов, но тумблер заело. Меня это мало беспокоило. Мне было просто хорошо.
Потом я вышел из дома, купил себе пачку сигарет и присел на скамейку, около которой вертелся бродячий пес. Он что-то ворчал себе под нос. Что-то о вкусных бесплатных обедах.
- Не ной, старик, - сказал я ему, - расслабься и получай удовольствие.
Пес посмотрел на меня в ужасе и с жалобным воем метнулся прочь. Прошлогодние листья истерически хохотали над этой сценой, пока я не начал пинать их ногами. От этого им стало совсем дурно, они прилипали к ботинкам и не могли успокоиться. В результате мне тоже стало смешно, и я рухнул на скамейку, сотрясаясь от полуистерического на вид, но совершенно искреннего и нормального смеха. Фонарь в недоумении разглядывал меня.
Потом я вернулся домой.
Телефон зазвонил в то время как я рассматривал и считал всплывшие на поверхность чаинки, а они убеждали меня не таращиться, а проглотить их вместе с чаем поскорее, так как им было интересно посмотреть, что у меня внутри. Чайник смачно обругивал хлорку и налет, а остатки воды в нем жаловались на отвратительные трубы и очистные сооружения. На улице кричали дети, бесновался голубь, ищущий подругу, трескался асфальт, ухали облака, солнце плевалось теплом в весенние лужи, вели неторопливую беседу кусты, чернеющие голыми ветвями.
Я взял трубку, внимательно осмотрев дырочки в ней. Они были мертвые, круглые и одинаковые. От них веяло покоем.
- Алле, Вадик? - спросила трубка голосом Вовки.
- Н-да...- сказал я неохотно и наугад.
- Вот что,- с энтузиазмом завопил он,- я тебе прочитаю мое новое стихотворение! Сейчас. Гитару возьму. Вот. А то слова не помню. Так...
Он спел нечто труднообъяснимое, но проникновенное. Телефон глупо хихикал. Я внимательно слушал.
- Я пишу рассказ о том, как мусор со мной разговаривал, - сказал я Вовке.
- Это оригинально! - заявил он.
- И не только мусор, а вообще все предметы разговаривают!
- Да! - оживился он, - А ты напиши, как ты кувалдой собираешься разбить лампочку.
Это показалось мне интересным. Когда он пошел сочинять далее, я взял кувалду, как всегда мрачную и злобную и подошел к настольной лампе.
- Э-э. Э. Но! - сказала лампа голосом учителя математики.
- Ха! - усмехнулась кувалда.
В принципе, кувалда - создание мужского пола, а лампочка - женского, но я не колебался.
- Сволочь! - заорала лампа, - Я бы все равно перегорела!
- Тебе предоставляется последний шанс, - заявил я и включил ее в розетку.
Лампочка мгновенно разлетелась на мелкие куски, а у меня в коридоре вылетели пробки. Все это сопровождалось нестерпимой подзаборной руганью со стороны проводов, розеток и электросчетчика, обладающего густым сочным прокуренным басом.
Меня охватило полусонное удовлетворение. Комната была полна жизнью: звенели бликами стекла, затекшими складками шевелилась занавеска, шуршали пылинки, передвигаемые по ковру неведомыми воздушными течениями. Смотрел мой рисунок со стены странными скошенными глазами. Юра Шевчук на плакате курил, и, ругаясь, обсуждал какую-то репетицию. Книги на полках тихо переговаривались о вечных проблемах...
Я подошел к зеркалу. Оно ничего не отобразило.
- Лень мне, ходють тута всякия... - сказало оно старушечьим голосом.
- Ладно, я тебе - не всякия... - погрозил я пальцем.
Оно медленно, нехотя проявило мое изображение, но как-то неестественно, словно фотографировало Полароидом.
Я протянул руку и коснулся гладкой поверхности. Она тут же отдернулась подальше, выгнувшись вглубь. Предметы в зеркале поплыли. Я отступил.
Вот так все подошло к логическому завершению. Нет. Не к логическому. И не к завершению. Пожалуй, к нелогичному началу.
На железнодорожной станции было пустынно. Электричка прищурилась, мигнула мне прожектором в сгущающихся сумерках.
"В никуда, - подумал я, - это не так уж и неконкретно".
Страница автора: www.stihija.ru/author/?VAD-DARK Подписка на новые произведения автора >>> |
