Я проснулся с тупой ноющей болью в голове и слабостью в теле. Надо мной матово белел потолок, прорезанный живописными трещинами. Я любил их разглядывать по утрам, ленясь вставать и делать первые шаги навстречу рабочему дню. Сегодня же я их ненавидел. Пластмассовый будильник показал три минуты первого, и во дворе натужно взвыл «Газон», опускающий мусорный контейнер.
Вокруг меня висел гадкий запах. Естественно, все вокруг было заблевано. Но, зато, я выспался – впервые за эту неделю. Я посмотрел на стены и даже не узнал их, удивившись. Потом увидел груду листов ватмана, брошенных в углу комнаты, у книжных полок, и вспомнил, что вчера в пьяном бешенстве сорвал со стен все свои рисунки. На секунду мне стало жаль их, и эта жалость в свою очередь вызвала из глубины сознания дремлющие там боль и злобу. Чтобы как-то отвлечься, я схватил со стола стеклянную пепельницу и швырнул ее о стену. Она не разбилась и звонко упала на паркет.
Я поплелся в ванную, но душ меня не ободрил, а ментоловый вкус зубной пасты вызвал рвотный позыв. К счастью желудок был пуст – его содержимое покоилось на моей постели и около нее.
Потом я поставил чайник. На кухонном столе лежала книга в мягкой обложке – Набоков, «Камера обскура» - раскрытая посередине. Рядом желтел полумесяц засохшего пятна от пролитого чая. Из окна пробивались солнечные лучики и мягко трогали висящее на гвозде соседское полотенце «для рук». Глядя на него, я вспомнил, как учился в институте несколько (сколько же, черт?) лет назад, как изображал замученные драпировки и гипсовых коней на дурацких подставках, думая о том, как бы поскорее смыться и выхлебать бутылку пива. Меня передернуло. Единственное, что я в жизни любил по-настоящему, это - наблюдать за возникающей из белого пространства бумаги картиной и легкие движения руки, наносящей штрихи карандашом или одним мазком придающей живость и объем какой-то очередной задрюченной вазе.
И еще я любил одну толстую девочку. Которая меня покинула, ох-ах.
- Ахи-вздохи, - усмехнулся я, и мое лицо в зеркале над раковиной показалось чужим и странным.
Засвистел чайник.
- Да она же жирная тупая свинья, - сказал мне один приятель как-то раз, - найди себе кого-нибудь из нашей среды, какую-нибудь рокершу.
Я не стал его разубеждать в том, что моя среда – рок-тусовки, а мой флаг – анархия. Я все равно знал, что он изменит свое мнение недели через три. И оказался прав – через месяц он написал эссе о том, как он шагает нога в ногу с Богом, и обозвал меня шизофреником, так как я осмелился написать ему отзыв, где имело место выражение «юношеский бред».
Все это дерьмо вызывало во мне тягучую волну ненависти. Вся моя жизнь казалась мне мусором, который хорошо было бы растоптать, сжечь, как-то забыть.
Без жирной тупой свиньи моя дерьмовая уродская жизнь бессмысленна. Большей глупости невозможно и представить. Интересно, если бы я полюбил худенькую девчонку, то обозвал бы ее мой приятель худой тупой стервой, в философской потуге спасти меня от неизбежности, дэ-два-эс, то есть - «доска-два-соска»?
Уехать бы… Да только куда? Везде ведь одно и то же. Нет смысла бежать, если бежать некуда. Как же мне укрыться от ненависти ко всему миру, к самому себе. Особенно к самому себе. Я даже не искал причин этого чувства – оно пожрало мои хилые способности к самоанализу.
На кухню вошел соседский парень. Ему вчера исполнилось восемнадцать. На футболке у него темнело пятно от чего-то пролитого. Снять он футболку не мог, потому что уже сделал себе прическу, вылив на голову половину флакона геля для волос, а создание образа занимало около получаса, как у наводящей макияж девицы. На шее у него болтались какие-то ширпотребного вида цепочки и веревочки. На запястьях красовались «феньки».
Я хлебнул кофе, и на миг показалось, что он немедленно отправится обратно.
- Жизнь – дерьмо, - сказал я просто так.
- Ага, - согласился он, - полное дерьмо, ты прав, чувак.
Я ненавидел все, что меня окружало, но слово «чувак» временно затмило даже воспоминание о толстой девочке.
- Да, чувак, - сказал я бодро, - тут у нас – консенсус.
- Стопудово, - ответил чувак и включил Эм-Ти-Ви.
- Я теряю корни. ИИИИИ. И улетаю в нееееее….
Где-то я слышал, что «чувак» это - кастрированный баран. Интересно, так ли это?
Чувак переключил на Муз-Тэ-вэ. Там показывали анонсы новеньких фильмов.
- Симпатичная, - сказал я, увидев девушку, которую собирался зарезать жуткого вида маньяк.
- Ага, - улыбнулся чувак, - на Нее похожа.
- Да нет… - сказал я.
- Да ладно, ты же всегда так говоришь, у тебя любая симпатичная баба на Нее похожа.
Мне захотелось воткнуть нож ему между лопаток. К своему ужасу я осознал, что, если бы не Уголовный Кодекс, я сделал бы это, не раздумывая.
- Жизнь – дерьмо, - сказал я, потому что не знал, что еще сказать.
- Ага, как всегда, в десятку, - заметил чувак.
Мы немного посмеялись, и я понял, что, если не вырублюсь, то совершу что-то нехорошее. Что-то очень плохое.
В холодильнике я обнаружил пять банок джин-тоника «Гриналз». Потом я сел за компьютер, открыл программу «Ворд» и написал: «Я проснулся».
Около двадцати минут я смотрел в экран, ненавидя воспоминания, лезущие из моей памяти, словно разлагающиеся трупы из-под земли.
- Что посеешь, то и пожнешь, - пел Эндрю Элдритч из шести динамиков в метре от меня, - Прижмись лицом к земле.
Я сделал большой глоток и сосредоточился на тексте.
Vad
Страница автора: www.stihija.ru/author/?VAD-DARK Подписка на новые произведения автора >>> |
