СтихиЯ
реклама
 
Мирра Лукенглас
[MAT] Волчий овраг-2
2004-04-07
45
5.00
9
 [об авторе]
 [Миррорум]
 [все произведения автора]

* * *
Поставить точку в той или иной истории не так просто,
как это кажется на первый взгляд. Счастливый конец
может оказаться началом душераздирающей драмы, а трагическая развязка подчас завязывает новые узелки, и топор -- далеко не лучшее средство, чтобы избавиться от проблемы.

Кстати о топорах: как-то меня нашел по рабочему телефону мой старый знакомец, тот самый Трофимыч, сосед по больничной койке и автор странного повествования, которое я в свое время обработал и превратил в рассказ под банальным названием "Волчий овраг".

История та завершилась для моего героя печально -- он с тяжелыми травмами оказался в больнице. И виной тому был не волк-оборотень, о котором он мне поведал, а сам Трофимыч, алкоголь и суровые мужики-односельчане, уверенные, в отличие от древнего героя и пьяного Трофимыча, что топором проблемы не решишь и узел не разрубишь.

История завершилась, но... вскоре имела продолжение.
Это продолжение с согласия моего героя я и собираюсь представить вашему вниманию.

Необходимо заметить, что рассказ Трофимыча был довольно бессвязен, и восстановить все события в деталях, а также разобраться в том, что происходило непосредственно с нашим героем, удалось только
в результате очень долгих и трудных для меня бесед,
в которых было больше вопросов, чем ответов,
больше попытки понять, чем истинного понимания,
так как все случившееся с Трофимычем не выдерживает критики закоснелого человеческого осознания, той ничтожной его части, которая определяется бытием в нашем крохотном мире -- одном из миров непостижимой Вселенной. И так жаль, что и рассказать об этом можно лишь человеческими словами, также рабски приспособленными к способу существования одного из видов белковых тел, как метко выразился классик...

Но тем не менее, попытка не пытка. И посему:

"Волчий овраг-2"

После больницы вернулся Трофимыч домой. А куда же еще?.. Вошел в стылый пустой дом и остановился в дверях. Почему-то не мог заставить себя шагнуть с порога на серый щелястый пол. Привычная с детства нехитрая обстановка вдруг показалась нелепой,
ненужной и пугала. Причины этого страха Трофимыч понять не мог, да и не старался. Голова была пустой, словно ветер сквозь дырку в черепе выдул все слова и мысли. Страх также внезапно исчез, и Трофимыч забыл о нем. Как ни странно, отсутствие объяснения ситуации вовсе не тревожило Трофимыча. В последнее время он часто ловил себя на том, что все окружающее он воспринимает, не утруждая себя даже самым элементарным анализом происходящего. Так смотрят на мир дети и животные. Его тело привычно совершало свой жизненный цикл, поведение никому не казалось необычным,
а то, что Трофимыч стал еще более молчаливым, легко
принималось односельчанами. Столько человек горя пережил, хорошо хоть умом не тронулся...

А Трофимыч ни о чем таком не размышлял. Он жил, не
размышляя ни о прошлом, ни о будущем. В его мире как бы наступила тишина. Исчезли необязательные суетливые мысли, затих постоянный внутренний монолог, который каждый человек произносит для неведомых слушателей даже во сне. Время не остановилось, но ход его был для
Трофимыча незаметен и необременителен. И меньше всего
Трофимыч задумывался о том, что изменилось в нем и его жизни. Казалось, так было всегда, или не было... Ему было все равно. Каждый день он ходил на работу, как ходит на охоту зверь -- чтобы жить и поддерживать свой организм. Раз уж так сложилось, что одним живым существам надо охотиться, другим искать,
третьим работать -- так и будет, пока мир не перевернется. И ни к чему говорить, что и эти мысли в голову Трофимычу не приходили
никогда. Он просто это знал. И все...

Каждое утро, еще до рассвета, выходил он из дома и по привычной тропинке через овраг, в котором уже таял мартовский снег, шел на ферму. И каждое утро было для него просто утром, а не конкретным утром такого-то числа и такого-то месяца. Где-то под снегом глухо шумела вода, натоптанная тропа петляла меж кустов, морось освежала теплое со сна лицо -- и Трофимыч был частью утра и весны, а вовсе не одиноким пожилым человеком, шагающим в такую мерзкую по человеческим понятиям погоду на работу, которая не приносит ничего кроме усталости и скудного минимума средств на пропитание. Волк, отправляясь на охоту
из теплой норы, не думает, что сегодня, возможно, ему не повезет, что очень уж холодно и он может заболеть, не тоскует при мысли о том, что впереди еще много таких же слякотных дней, а он так устал... Жалость к себе отличает "царя природы" от других живых существ,
а жалость к другим только одна из ее форм.
Трофимыч перестал жалеть себя и других, но никто, как ни странно, не мог обвинить его в черствости. Люди стали ему безразличны, но никому он не отказывал в помощи. Он помогал, не осознавая, что помогает, делает доброе дело. И не делал ничего дурного,
так как перестал знать, как это делается. Не знал и
не делал. Очень просто.

Вечером он приходил с работы, готовил себе еду, если хотел есть, курил на крыльце, неторопливо делал необходимые хозяйственные дела, иногда по привычке читал газеты, к полуночи ложился спать.
Видел сны...

Сны не казались ему необычными. И здесь я позволю себе некоторое пояснение. На мой обычный человеческий взгляд, то, что рассказал мне Трофимыч о своих снах -- довольно странно, но... Дело в том, что бы нам ни снилось, мы не перестаем быть людьми. Мы видим во сне странные вещи, ведем и слышим загадочные разговоры, ведем себя иногда вовсе не так, как наяву. Но проснувшись, мы можем хоть что-то рассказать, описать,
повторить. Если кто-то или я сам бежал во сне,
я говорю - "бежал", потому что действие,
которое я видел во сне, соответствует нашему понятию
о нем и обозначается определенным словом. Даже если мы
во сне летаем, не летая наяву, все-таки можем определить то, что происходило с нами именно словом "летать", так как в принципе знаем, как это делается. А если с нами происходит во сне что-то такое, чего нельзя выразить никакими словами, если во сне мы испытываем чувства, которые никогда не испытывал
человек? Ведь говоря "животный ужас" -- что
мы в самом деле знаем о том, что испытывает животное?.. Что мы вообще знаем о тех, кто не мы, если о себе-то знаем или думаем, что знаем, очень мало...

А Трофимычу снились сны, которые он помнил очень хорошо, но чтобы знать, что ему снилось, надо было бы видеть их самому. Он пробовал объяснить мне не "что", а "как". И мучался от почти полной невозможности сделать это. Но кое-что я все же понял. Это не было снами человека. Возможно, что это не было и снами вообще.

Как-то ночью Трофимыч проснулся от волчьего воя... Вой, как и раньше, обрывался неожиданно и переходил
в глухой то ли смех, то ли кашель. Трофимыч приподнял
голову с подушки, пытаясь определить откуда же доносится беспокоящий звук, и без удивления понял, что источником воя является его собственное горло. Но вот что казалось странным: Трофимыч продолжал выть и одновременно слышал вой как бы со стороны.
Никогда ранее не мог он представить себе,
что его гортань способна издавать подобные звуки. И что-то заставляло его продолжать до тех пор, пока не
запершило в горле и Трофимыч закашлялся.
А затем стало тихо. Так тихо, что Трофимыч
слышал собственное дыхание. Оно не было учащенным.
Дышал он коротко и неглубоко, но не задыхался,
а напротив, чувствовал, что воздуха в его
легкие поступает столько, сколько надо. Трофимыч
решил встать с постели, но понял, что не может это сделать. В полумраке он видел свои руки, но пошевелить
хотя бы пальцем не мог. Было ощущение, будто он
пытается пошевелить чужой рукой, владелец которой
об этом и не догадывается. И в то же время он знал, что рука несомненно его. Парализовало, -- подумал
Трофимыч, -- вот-те раз! Но в то же время знал, что ничего такого не произошло. И сразу же
Трофимыч ощутил потребность встать. Это было похоже на приказ. Он не в силах был его ослушаться, да и сам чувствовал, что это очень важно -- сможет он подняться или нет. Не успев подумать, как же он сможет двигаться, если руки-ноги его не слушаются, Трофимыч вновь не услышал, а ощутил категоричность приказания встать немедленно. И захотел сделать это, не останавливая себя рассуждениями о своем беспомощном положении. Захотел и тут же почувствовал себя стоящим рядом с кроватью. Не удивляясь, Трофимыч приказал себе выйти из комнаты, смутно догадываясь, что и предыдущие приказы себе отдавал он сам, но не мог и не пытался понять каким образом это происходило.

Стоя на пороге, Трофимыч оглянулся. То, что он увидел,
его потрясло: на кровати лежал человек. Опять не успев ни о чем подумать, Трофимыч узнал лежащего -- это
был он сам. Да, несомненно, Трофимыч стоял на
пороге своей с детства знакомой комнаты и одновременно, если такое понятие вообще существует, лежал в своей постели, с которой он только что встал, повинуясь своему же приказу...

Но почему-то думать обо всем этом было некогда.
Какая-то сила гнала нашего героя прочь из дома.
Оставаться здесь было нельзя, может быть, опасно.
Трофимыч знал, почему, но не стал себе объяснять.
И не думал о том, как получилось, что он оказался в чистом поле, судя по всему, далеко от дома.
Усталости не было, дышалось по-прежнему легко. Трофимыч бежал, мчался по подмерзшей за ночь земле (была середина марта, снег уже стаял, но в последние дни ночи стояли морозные). Незнакомое прежде чувство овладело Трофимычем. Это было неизвестное ему, простому советскому колхознику, чувство полной свободы. Что-то похожее он, верно, ощущал в раннем детстве, но с тех пор прошло столько лет...

Не казалось странным, что он, пожилой и не отличающийся крепким здоровьем человек, бежит уже довольно долго и не валится с ног от усталости, а наоборот, мчится все быстрее, плавно и легко, не спотыкаясь об мерзлые комья пахоты.
Не летит над землей, как это бывает во сне,
а чувствует мерзлую твердь всеми четырьмя ногами...

Надо заметить, что Трофимыч не сразу осознал,
что есть что-то необычное в этом ночном беге в почти полной темноте. Его не заботило, что он оказался в поле неодетым (одежда лежала на стуле рядом с кроватью, Трофимыч отметил это, когда смотрел на спящего себя), он не мерз, но чувствовал, что ночь очень холодна. Не пытался понять, как он бежит в темноте, не падая поминутно в канавы и рытвины.
Это он-то, страдающий с детских лет куриной слепотой и уже в сумерках двигающийся наощупь! Он просто несся
по полю, без всякой видимой цели, и наслаждался бегом,
холодом и свободой. Кроме того, он сохранял особое равновесие, недоступное на бегу двуногим. И как-то сразу принял это. Но откуда-то из глубины его сознания мелкими и назойливыми рыбешками всплывали мысли о спящем в доме человеке, который тоже был им, бегущим сейчас в поле. И когда этих неотвязных мыслей стало так много, что они просто заговорили в голос в мозгу Трофимыча, он сдался и замедлил бег. "Кто я, -- в смятении подумал он, -- что я, где, зачем это все?! Слышать свои мысли, после полного молчания внутри, было очень неприятно, но Трофимыч не мог больше. Сила, которая подарила ему часы или мгновения свободы, ушла. Он физически почувствовал, как она покидает его тело вместе с чудесным теплом, согревавшим его во время ночного променада, попытался удержать ее в себе, затосковал и... проснулся.

Страшная тяжесть придавила Трофимыча к постели.
Он опять не мог пошевелиться. Но совсем по другой причине -- нечеловеческая усталость, которую он, знающий что такое непосильный
физический труд, ни с чем не мог сравнить, навалилась так, что Трофимыч закричал. Беззвучно, его сил не хватило бы даже на слабый писк. Похоже было, что его завалили землей, но он почему-то жив.
Хотя, если бы Трофимыча спросили, жив он или мертв,
он вряд ли смог бы ответить однозначно... Пытаясь
шевельнуть хоть чем-нибудь, Трофимыч напряг мышцы и... проснулся снова. Он мог теперь двигаться, но не захотел этого. Полежав некоторое время, не шевелясь и стараясь ни о чем не думать, Трофимыч
незаметно для себя заснул и даже видел какой-то сон,
похожий на обрывки кинопленки. Это уж точно был сон,
и когда Трофимыч проснулся уже окончательно, за окнами светало. Он поднялся и отправился на работу.

Чувствовал себя Трофимыч неплохо, но почему-то побаливали мышцы ног. И рук...

* * *

Весь день, механически занимаясь привычными делами,
Трофимыч думал о прошедшей ночи. Сон, приснившийся ему, а Трофимыч все же склонен был считать происшедшее сном, в памяти сохранился во всех деталях. Ощущение реальности сновидения было настолько ярким и полным, что даже пугало. Сегодняшний день, думалось Трофимычу, был больше похож на сон, чем этот ночной бег по мерзлой земле. И никак не мог он забыть это неизведанное ранее ощущение полной свободы,
свободы существа, слившегося с природой, составляющего с ней единое целое... Вечером, ложась спать, Трофимыч подумал, что неплохо было бы еще раз испытать подобные ощущения. Он закрыл глаза и сосредоточился на воспоминаниях. Хотелось восстановить в памяти каждый комок земли под ногами, линию лесополосы, в темной массе которой, несмотря на темноту, он различал каждое дерево, каждую веточку, безлунное ночное небо, как бы ставшее неизмеримо огромным и одновременно близким и даже родным. И этот холодный воздух... Воздух свободы и счастья... Трофимыч лежал на спине и всматривался в темноту перед глазами. Он вдруг понял, что глаза его открыты, но в темноте не проступают очертания знакомых предметов. Темнота была плоской и абсолютной.
Внезапно где-то на периферии зрения Трофимыч
заметил светлое пятно, очень маленькое, почти точку.
Оно не двигалась, когда он моргал глазами, и он видел
его все время, даже на краткий срок смыкая веки. Пятно
становилась все ярче и, оставаясь такой же маленькой,
приковывала к себе внимание Трофимыча.
Он неожиданно понял, что смотрит на нее не как на внешний объект, а как на что-то внутри себя. Он понял, не пытаясь понять, что в этой точке его ночная свобода, и от осознания этого ему стало так легко и радостно, что он засмеялся. Засмеялся, но голоса своего не услышал... Я сплю, и это сон, -- думал Трофимыч. Внезапно пятнышко уже ослепительного света перед глазами исчезло, но он не переставал следить за ним, даже не удивляясь, как же так -- он его больше не видит, но знает, где оно сейчас... А
оно уже было очагом жара где-то внутри его тела. И жар
постепенно охватывал Трофимыча. Похоже было,
что внутри его растекаются тонкие горячие ручейки.

Стало невероятно трудно дышать. Он понял, что умирает,
но не испугался. Не сделал и никаких попыток пошевелиться, так как почему-то знал, что все равно не сможет этого сделать. Вместо страха пришла уверенность, что так надо, и Трофимыч с неожиданной остротой вспомнил, что похожее с ним уже было в больнице, когда он после очередной капельницы спускался с подушкой по лестнице, сопровождаемый молодой и бестолковой санитаркой.
Она куда-то спешила и не вела его под руку,
а буквально тащила. У Трофимыча сильно
кружилась голова, он почти не видел ступенек и, оступившись, покатился по лестнице. Девушка не смогла его удержать и с ужасом смотрела, как Трофимыч,
не выпуская подушки, считает ступеньки. Но падение
оказалось удачным, если не считать того, что Трофимыч сильно ударился спиной. В момент удара у него
было ощущение, будто из легких вышибли весь воздух.
Стало горячо внутри, раскаленные ручейки поползли в разные стороны, и Трофимыч понял -- конец.
Что-то заставило его смириться с этим, и он обреченно стал ждать, пытаясь все же вдыхать воздух крошечными порциями. Как ни странно, частое и неглубокое дыхание помогло. Легкие как бы расправились. Трофимыч мог
даже поклясться, что слышал своеобразный шорох.
Он сидел у стены, по-прежнему обнимаясь с подушкой,
и смотрел, как медленно-медленно спускается с
лестницы санитарка с лицом, побелевшим от страха.
Никаких повреждений Трофимыч в результате падения не получил, но мир как-то неуловимо изменился. И сейчас
Трофимыч испытывал очень похожие ощущения. Он
решил повторить дыхательные упражнения, которые в
тот раз спасли его, как ему казалось, от неминуемой смерти. И действительно, стало легче. Он лежал в
темноте и не чувствовал своего тела, но знал,
что с ним все в порядке. А дальше было все, как в прошлый раз, но гораздо быстрее, так как Трофимыч теперь знал чего он хочет. Это был несомненно сон, но им почему-то можно было управлять. И Трофимыч был в восторге от этого.

Он сначала пожелал оказаться в поле, но передумал.
Хотелось посмотреть, как выглядит родное село в приснившемся ему сне. И вот он уже бежит по темным спящим улицам. Трофимыч уже не удивлялся тому, что видит все до мельчайших подробностей.
И не казалось необычным его сне все было точно так как
в действительности. Он узнавал знакомые дворы и дома.
Где-то залаяла собака и Трофимыч не раздумывая повернул туда. Пес лаял во дворе приятеля и тезки Трофимыча, Василия Петровича, того самого охотника, с которым они когда-то пытались разгадать тайну Волчьего оврага. Трофимыч остановился у поленницы, так как услышал голос Василия. Он, видимо, вышел по нужде и беззлобно матерился, обращаясь к кобелю. Трофимыч почему-то встревожился. Ему не хотелось, чтобы его кто-нибудь видел. Но ведь это сон...
А на приятеля посмотреть было интересно, и Трофимыч
осторожно толкнул носом, носом калитку. Она была незаперта и распахнулась. На пороге стоял Василий, несмотря на холод, в подштанниках.
Он уже завершил свое дело и собирался уходить.
Но вдруг застыл на месте, глядя прямо на Трофимыча,
и выражение его лица напомнило Трофимычу лицо матери,
в ту ночь перед ее смертью. Трофимыч
хотел приветственно помахать рукой, но тут же вспомнил, что это сон, и видит Василий не его (это было бы, как он думал, невозможно), а что-то другое. Вдруг двор осветился бледным светом. Это вышла из-за тучи луна, и Трофимыч знал, что это луна, но в то же время чувствовал, что это нечто иное, неизвестное ему
в повседневной человеческой жизни, но притягательное и тревожащее. И Трофимыч, не в силах сопротивляться неведомой силе, поднял отяжелевшую голову и завыл. Он выл и одновременно слышал эти нечеловеческие звуки как бы со стороны, а еще он видел, как Василий, что-то бормоча и скуля, как побитая собака, трясущимися руками пытается открыть дверь веранды, а пес, о котором Трофимыч совсем забыл, припал к земле, вздыбив шерсть на загривке, и тоже скулит, закрыв глаза и словно ожидая неминуемого удара. Но все это Трофимыч видел уже почему-то издалека и без интереса.
А потом все завертелось, стало темно и пусто,
снова исчез воздух, потом дыхание восстановилось... Трофимыч проснулся на своей совершенно холодной постели, и долго дрожал, пытаясь согреться, а потом
снова заснул, уже до утра.

Днем доярка Филимонова, соседка Василия Петровича,
пробегая мимо Трофимыча, сообщила ему новость,
которая заставила Трофимыча задуматься. Оказывается, рано утром за Василием Петровичем, по вызову перепуганной жены, приехала "скорая" из Орловки и забрала его в больницу. "Его санитары вяжут, -- рассказывала Филимонова, -- а он одно твердит: "...а
в каждом глазу у него -- смерть. Лунная смерть, серебряный огонь..." Скажи пожалуйста, где он слова-то такие вычитал?!"

Трофимыч отказывался что-либо понимать. Совпадение это или... А что "или", если это сон? А если не сон? Ну и черт с ним, вдруг решил он. Я-то что могу сделать?
"Серебряный огонь" -- надо же!

* * *

Постепенно Трофимыч привык к своему новому положению.
Ночные прогулки становились все продолжительнее. "Оборотень так оборотень, -- смирился
он со своей участью, -- вреда-то никакого..." Единственное, что беспокоило Трофимыча, возможность попасться на глаза еще кому-нибудь.

Выписавшийся из больницы Василий был тих и на внешние
раздражители реагировал тупо. С Трофимычем здоровался,
но каждый раз как-то сжимался и начинал бормотать себе под нос. "Интересно, каким он меня видел, -- думал Трофимыч, -- и знает ли он, что это я?
Если нет, то почему так странно себя ведет, а если знает..." Спросить у Василия, как вы сами понимаете, он не мог. "В этот раз обошлось, -- размышлял
он, -- а вдруг кто, не разобравшись, пальнет из чего-нибудь". В чем "не разобравшись" -- Трофимыч представлял слабо. Свой новый статус он
осознать не пытался. Ночью, и он теперь это понимал,
он становился волком или чем-то вроде того.
Следы от собственных лап он в поле видел, специально ходил смотреть. Когда шел, смутно надеялся, что ничего такого там нет, но найдя на оттаявшей земле отпечатки необычайно крупных волчьих лап, не удивился и даже подумал о себе с уважением.

Почему же Трофимыч ничего не помнил о своих добольничных похождениях в волчьем образе? Этого он не мог объяснить. И почему все так хорошо помнил сейчас?
Видимо, какой-то предохранитель, избавлявший его от воспоминаний, сгорел в результате памятного падения с лестницы...

А весна уже была в разгаре. И появилось в
волчьей жизни Трофимыча одно неудобство,
о котором он и думать стеснялся. Пожилой уже человек,
давно, если так можно выразиться, забывший о
своем мужском естестве, в свои волчьи ночные часы
совершенно явственно о нем вспоминал. Он пробегал
многие километры по весенним лугам и ноздри его раздувались в надежде уловить запах самки. Но, как вы догадываетесь, надежда оставалась надеждой...

Измученный зверь ползал брюхом по влажной земле, катался, как щенок, по новорожденной траве, тер морду лапами и жалобно скулил, а утром было стыдно человеку.

Ночные веси безлюдны, и Трофимыч чувствовал себя вольготно. Собаки при его приближении вели себя странно. Даже самые злобные и крупные псы забивались куда-нибудь подальше и делали вид, что их нет. Лишь однажды Трофимыча встретил яростный лай. Кобелишка был молод и глуп. Трофимычу почему-то не понравился столь нелюбезный прием, и он задушил щенка. Сначала хотел оттащить его подальше, чтобы не вызывать подозрений, но передумал. Собачьи разборки -- дело
обычное, а молодая трава, примятая его телом, утром распрямится и скроет все следы ночной казни... Так оно
и случилось, по крайней мере, разговоров об этом событии Трофимыч не слышал, да они его и не интересовали. Вообще, ставший нелюдимым после смерти матери, он теперь вовсе замкнулся в себе. Нелепость людских поступков впервые в жизни стала очевидной для него. Кроме того, он перестал смотреться в зеркало, так как его внешность почему-то перестала быть привычной и видел он себя другим. И этот другой
ему явно не нравился. Чтобы не бриться, отпустил бороду и стал похож на лешего.

Волчья жизнь не стала для него основной,
но жизнь человеческая стала казаться обременительной и глупой. Что с этим делать, Трофимыч не знал.

Как-то, возвращаясь с работы, встретил он на улице Сергея, того самого, которого он подозревал в необъяснимых тогда вещах.
Сергей был бледен и похудел еще больше. Перебросившись
парой незначащих фраз, Сергей вдруг задал вопрос,
который сразил Трофимыча наповал: "Ну, теперь, волчище старый, ты все понял?"

...Они сидели на бревне у Сергеева дома и разговаривали. "Эх, брат, -- говорил
ему Сергей, глядя с тоской куда-то вдаль, -- беги отсюда, беги. Двойной жизнью долго не проживешь. Ты уже сейчас скорее волк, чем человек, а дальше... Или ты станешь свободным, или, как я, будешь медленно подыхать от тоски среди этих, -- кивнул он головой в сторону проходившей мимо бабы, -- людей". Он так произнес это слово, что Трофимычу стало не по себе.

Сергей раньше был полярной совой. Все, что
с ним было несколько лет назад, когда он работал на севере, было похоже на происходившее с Трофимычем. Но,
почувствовав вкус свободы в ночных полетах над тундрой, Сергей испугался. У него была семья, двое детей, и улететь от них в буквальном смысле оказалось ему не под силу. "Я спать перестал, -- словно жалуясь,
рассказывал он, -- а оно все равно. Что-то включается само собой, думать больше ни о чем не можешь, -- глядь, ты уже летишь, а тушка твоя, живая как бы и здоровая, на кровати спит. И никто ничего не знает". Но больше всего Сергея напугало, когда он, уже расправив белоснежные крылья, вдруг не увидел своего спящего человеческого тела. Утром все было как обычно, жена, слава совиным богам, не проснулась
в этот жуткий момент и ничего не заметила,
но Сергей услышал первый звонок. "И я понял, что надо
с этим кончать. Стал пить, чтобы потерять концентрацию мыслей. Помогло. Не сразу, но помогло. Ты видел пьяную сову когда-нибудь? -- нервно хихикнул Сергей. -- Ощущения же, я тебе скажу, отвратительные. Да
ты и сам небось помнишь, квасил ты тогда неслабо..." Он не верил, что Трофимыч ничего не помнит из своих приключений той осени. "Так вот, -- продолжал свою невеселую повесть Сергей, -- я вновь стал человеком.
Алкоголь и свобода несовместимы..." Но жить
по-прежнему он уже не мог. Все вдруг опротивело -- и работа, и дом, и тундра не с высоты птичьего полета. Семью бросил без жалости. Даже сам себе удивлялся. Дети... Они должны были быть не такими. Он не верил, что эти крикливые голенастые создания с маленькими глазками -- его дети. Его были бы белыми, пушистыми, большеглазыми...

Он уехал с севера. Полярные совы не живут
в Черноземье... Думал забыть, но не получилось. "Я не живу теперь, а вернуть ничего не могу... Я завидую тебе, Трофимыч. Пока еще не поздно, беги... Есть еще заповедники, леса. Зачем тебе это, -- он с презрением ткнул Трофимыча в бок, -- дерьмовый кожаный мешок. Я видел тебя тогда, в овраге. Ты прекрасный зверь, мощный, крупный, шерсть серебристая,
горит в лунном свете. Серебряный огонь..."

Трофимыч молчал, не зная что сказать.
Хотелось еще спросить, узнать, но... о чем?.. И он
не нашел ничего лучшего, чем задать вопрос о той ночи
в овраге, когда Сергей нашел его без сознания
(и видел в образе зверя!?) и испачкал его майку своей кровью. "А, это... -- отмахнулся Сергей. -- Споткнулся я и об твой топор дурацкий руку порезал. Слушай, Трофимыч, -- внезапно развеселился он, -- а ведь ты на себя с топором-то ходил!" Но Трофимычу не было смешно...

Через две недели после этого разговора Сергея
нашли в сарае повешенным. Он, понятное дело, не оставил никакой записки, но Трофимыч знал о причине самоубийства. Знал, но никому не сказал. А что он мог сказать?

...Он выл в поле, далеко от деревни и
полная луна в ту ночь казалась Трофимычу круглым совиным глазом.

Все чаще Трофимыч задумывался над тем,
что сказал ему Сергей перед смертью. "Беги отсюда, -- вспоминал он, -- а куда бежать? Я же не совсем волк, как по волчьи жить -- не знаю. Одному -- тяжело,
а если с другими? Как они ко мне отнесутся?" Представить, что где-то еще есть волколаки, подобные ему, Трофимычу было трудно. Сергей про других сов ничего не говорил. А спросить у него было теперь уже невозможно.

И Трофимыч маялся. Он отчетливо осознавал,
что среди людей жить ему становилось все труднее. Волчья натура проявлялась с некоторых пор неожиданно. Трофимычу приходилось быть осторожным и осмотрительным. А также меньше общаться с людьми. Он не думал, что кто-нибудь
подозревает его, -- люди охотнее верили в
летающие тарелки и инопланетян, чем в
привычных ранее оборотней, леших и домовых. А если
какая-нибудь ветхая старушка заподозрит, -- кто же ей поверит?

Волчья жизнь становилась все интереснее.
Как-то Трофимыч решил поохотиться. Оказывается,
в его родных местах, о чем он раньше и не подозревал,
водилось довольно много зайцев. Съесть придушенного зайчишку Трофимыч не решился, оставил в кустах. Но, вернувшись в человеческий облик, все же сходил за трофеем, думая приготовить дичь по пока еще привычному человеческому рецепту. Но в кустах ничего не нашел. Не было и никаких следов. Опередили... Хотя, кто мог шататься по этим местам, да еще и по кустам шарить? Собаки из села сюда не забегали. Может, чуяли Трофимычев волчий дух, а, может, по другой причине,
неизвестной Трофимычу. Вот загадка... Впрочем, долго
размышлять об этом маленьком происшествии Трофимычу
было некогда и не хотелось. Он неотступно думал
о Сергее и его горьких словах. Но что делать, не знал.
Просто бросить все и бежать? Где его ждут? Строить
планы Трофимыч не стал, но поохотиться еще раз решил,
тем более, что получилось это у него, вопреки ожиданиям, неплохо. Тело волка само знало, что делать, а Трофимыч-человек вроде бы наблюдал со стороны за своими действиями.

Необходимо заметить, что после памятного разговора
с Сергеем Трофимыч, отправляясь на ночную прогулку,
каждый раз смотрел на кровать, где продолжал спать человек с его внешностью. Все было по-прежнему. Кто спит на кровати, Трофимыч уже не знал, и это неподвижное тело в последнее время казалось ему чужим. Откуда же берется его волчье тело, Трофимыч не знал
тоже, а оно, несомненно, существовало,
и были этому веские доказательства.

Но в ту ночь, когда Трофимыч решил повторить
свой охотничий опыт, случилось то, о чем предупреждал его Сергей, -- кровать была пуста... И Трофимыч испытал новое чувство, также незнакомое ему прежде, -- чувство полного освобождения от чего-то,
что никак не ощущалось ранее, но потеря его стала сразу заметна.

И, отбросив прочь сомнения, Трофимыч выскочил во двор.
В эту ночь ему все удавалось легко. Он был полон сил и энергии, чувствовал каждую мышцу своего мощного тела. Воздух, холодивший его нос, как никогда был переполнен волнующими запахами. И охота удалась на славу. Трофимыч с аппетитом сожрал тощего по весне зайца, и через полчаса еще одного. Вкус сырой зайчатины показался ему приятным и привычным. И был гораздо лучше козлятины. Но вот почему в ту свою беспамятную пору Трофимыч запросто, судя по всему, ел сырое мясо, а теперь ему нужно было на это решиться?

Нет, он ничего не помнил, но знал, что все это
было с ним и раньше. "Кто я, все-таки, -- спрашивал неизвестно у кого оборотень, -- человек, ставший волком, или волк, зачем-то всю жизнь бывший и человеком тоже?" Ничего привлекательного
в своей человеческой жизни Трофимыч теперь не находил. Не находил, как помнилось, и раньше, но думать об этом стал только теперь. "Серега, конечно, -- рассуждал он, -- жена, дети. Привязанность, как ни крути. А я что? Бобыль. Только мать... Я же о ней ничего не знал, хоть всю жизнь вместе и прожили. А она, может, она -- знала?" Не находил Трофимыч ответа на этот вопрос.
И почему он был одинок всю жизнь, тоже неясно. Была ведь любовь, была. Да как-то глупо получилось. Поссорились, разошлись, а вспоминал об этом Трофимыч как о эпизоде чьей-то, не его, жизни. Женщина та умерла молодой, и Трофимыч даже имя ее вспомнил с трудом. Та, прошлая жизнь казалась ему теперь просмотренным когда-то фильмом,
довольно скучным и плохо срежиссированным. Настоящим было то, что происходило с ним сейчас. И вроде бы, чего проще, бросить все и бежать в своем истинном облике куда глаза глядят, подальше от людей, с которыми у Трофимыча, как выяснилось, было так мало общего. Но он колебался, сам не зная почему, а время шло, и Трофимыч, как его и предупреждал Сергей, становился все больше волком. Кстати, его интересовал один вопрос: как Сергей устраивался летом,
ведь в тундре полгода нет ночи? И еще была мысль
прогуляться по полям в волчьем облике днем, ведь рано или поздно этому суждено случиться. Но исполнить задумку Трофимычу помешало одно обстоятельство: к нему приехал дальний родственник со стороны матери, и Трофимыч весь день, а то и всю ночь был на виду, поскольку Иван мучился бессонницей и ворочался порой до утра, что-то бормоча себе под нос.
Вскоре Трофимыч ощутил скрытое раздражение, но поделать ничего не мог. А через неделю его так скрутило, что он был готов убить в общем-то
безобидного родича. "А если попробовать, -- терзала его неотступная мысль, -- вдруг он не сообразит, подумает, что приснилось?" Но
была здесь неувязка, -- как мы уже знаем, Трофимыч
с некоторых пор не оставлял своего человеческого тела спящим на постели. "Может, напоить его до отключки, -- тоскливо размышлял Трофимыч, -- а потом..." Но пришлось бы пить и самому, а пьяный волк, как и пьяная сова, по словам Сергея, это не то, что хотелось бы Трофимычу...

Но сил терпеть больше не было, и Трофимыч решился на эксперимент. Ночью, дождавшись, когда пьяный Иван, наконец, перестал ворочаться, Трофимыч, который старался пить мало, насколько это было возможно,
сосредоточился на созерцании волчьего глаза. Это была
уже отработанная техника. То пятно света, которое
он видел вначале, постепенно стало для него глазом, желтым, с большим черным зрачком и бликом ослепительного света. Сначала Трофимыч входил в радужку и как бы растворялся в ней,
переставая ощущать свое тело, потом его неудержимо
закручивало по золотистой спирали и втягивало
в бездонную глубину зрачка, а точка света удерживала
Трофимыча в том состоянии, которого он достигал. Когда уже волчьи легкие Трофимыча наполнились новым воздухом, он почувствовал взгляд Ивана. Тот не спал, и приподнявшись на кровати, завороженно смотрел на Трофимыча. Трофимыч угрожающе зарычал и сделал шаг к кровати. Иван упал на подушку и с головой накрылся одеялом, а Трофимыч повернул к двери.
Никаких последствий недавнего возлияния он не ощущал, кроме некоторой заторможенности в движениях. Уже не думая об струхнувшем свидетеле, он отправился в ночь.

Утром Иван молчал и маялся с похмелья. Все было как обычно, но Трофимыч чувствовал, что это молчание неспроста. Так оно и оказалось. Иван, собираясь в магазин за папиросами, вдруг сказал, не обращаясь собственно ни к кому: "Не думаю, что это был сон..." Хмыкнул, покачал головой и вышел.

Трофимыч остался у стола, не зная что и думать.

* * *

Никаких объяснений по поводу своего заявления Иван не дал, а Трофимыч не знал, как их получить, не вызывая подозрений. Он надеялся, что родственник сам вернется к этому вопросу, что вскоре и произошло.

-- Слушай, Вась, а ты мать свою хорошо знал? -- как бы невзначай поинтересовался он за ужином. -- То есть, -- не понял Трофимыч, -- что значит -- хорошо? -- Ну, что у нее за жизнь раньше была, до того, как... ну, ты понимаешь... -- Вот интересно, -- почти обиделся
Трофимыч, -- откуда же я могу знать, раз она
ничего не рассказывала. Ты же знаешь, что она с войны не в себе. Имя-отчество добрые люди подсказали, когда документы восстанавливали, а память к ней так и не вернулась. Она и про Пашу-то не помнит,
хотя из-за него с ней все произошло. А я мал был, сам знаешь. Мне кажется даже, что она всегда такой была. Я другой ее не помню, -- Трофимыч вдруг насторожился.
А ты что вообще хочешь сказать? -- Я, -- пожал плечами Иван, -- да так, ничего. Просто мне мать рассказывала. Она же с вами жила, после войны уехала, не помнишь разве? Все на ее глазах было.

Для Трофимыча это было новостью. Тетю Агашу он, конечно, помнил, но почему-то не думал, что она была свидетелем случившегося с матерью. Он почувствовал вдруг непреодолимое желание узнать. Но спрашивать не стал -- раз уж сам заговорил, пусть и рассказывает.

-- Ты в курсе, почему немцы брата твоего в колодец швырнули? -- Не немцы, а мадьяры, -- поправил Трофимыч, но поправка не вносила ясности,
так как он об этом событии мало что знал. -- Ну хрен с ними, мадьяры, -- поправился Иван, -- так вот, -- он понизил голос и со значением взглянул на Трофимыча, -- говорили, что мать твоя ведьмой была или что-то вроде того. -- Ну так что ж, -- не понял Трофимыч, -- ты к чему клонишь?

-- А к тому, -- еще тише сказал Иван, -- что у вас это, я чую, наследственное... И насторожился в ожидании вопроса или ответа. Но Трофимыч молчал,
изучая клеенку на столе, и Иван, на свой страх и риск, сделал следующий ход. -- Я тебя видел ночью, -- вдруг выпалил он, -- ну, тогда... Трофимыч не поднимал глаз. Он чувствовал, что Иван на грани срыва, и стоит только ему сделать резкое движение, тот наверняка грохнется в обморок или выскочит в окно. -- Ну и что ты видел? -- стараясь говорить как можно спокойнее, но по-прежнему не поднимая глаз, поинтересовался Трофимыч. Иван, видимо, ожидал другой реакции и как-то сразу сник. -- Да, в общем, ничего особенного, -- смутился он, -- ты на кровати лежал, а потом, хоп, и нету... -- И куда же это я делся? -- также безразлично спросил Трофимыч. -- Испарился что ли? -- Нет, не испарился... В общем, я плохо помню, пьян был... -- словно извиняясь, ответил Иван, но видно было, что он просто не знает, как объяснить. Бедняга умоляюще смотрел на Трофимыча, надеясь, что тот поможет разобраться. Но Трофимыч помогать не собирался. -- Пить меньше надо, -- сказал он, вставая из-за стола, но не поднимая на родственника, как он уже понял, совсем уже
волчьих глаз -- тогда и не будет черт-те что мерещиться. Я рассказывал тебе, как в больницу попал? Так что...

Разговор прервался, но Трофимыч, хоть и всячески демонстрировал безразличие, был ошарашен. Значит, и матушка тоже... Он нутром чувствовал, что с ней было то же самое. Семейка, ничего себе...

Ивана он решил больше на разговоры не вызывать.
Пусть думает, что хочет, тем более, что ему скоро уезжать. И от ночной жизни все же необходимо пока воздержаться, потерпеть. И оба своих решения Трофимыч выполнил. Первое -- легко, так как сообразил, что Иван почти ничего не понял. Свалили на пьянку, ну и хорошо. А вот отказ от волчьей сути даже на краткий срок дался ему с трудом. Назад дороги, похоже, не было...

И здесь я сделаю кое-какие пояснения. Трофимыч в
нашем последнем разговоре пообещал мне, что если соберется бросить все и стать тем, кем он в сущности был, то обязательно даст мне знать. Я не верил, что это произойдет, ведь вообще поверить во все это, согласитесь, сложно. Объявить историю, рассказанную Трофимычем, фантазиями шизофреника,
мешает лишь то обстоятельство, что Трофимыч не шизофреник. А предположить, что он, сельский мужик, начитался Карлоса Кастанеды... Я, впрочем, задал этот дурацкий вопрос, но Трофимыч покрыл всех писателей, в том числе и, разумеется, неизвестного ему Карлоса такими словами, что я понял: он и "Приключений Буратино" не читал. Читатель может поудивляться стилю изложения и заподозрить фальсификацию,
но, повторяю, все это простая литературная обработка, и рассказ нашего героя в естественном виде напечатать мы не в состоянии по цензурным соображениям. Кроме
того, все мной написанное, он читал и почти со всем согласен. Кое-где, и я горжусь этим, я сумел даже проникнуть в его мысли, о чем он и сообщил мне с удивлением, в своей обычной манере.

К тому времени, когда начала публиковаться вторая часть "Волчьего оврага" (а написана она была в начале сентября и повествует о событиях, происходивших весной и летом 1995 года) о Трофимыче ничего не было слышно. Я уже подумывал, не случилось ли чего, но вдруг получил от него письмо. Его я привожу почти полностью, поправив лишь орфографию, так как материться на бумаге Трофимыч стесняется.

"Здравствуйте, Николай. Пишет Вам ваш Василий Трофимович. Извиняюсь, что не писал. Потому что болел. Но сейчас все нормально, можно сказать, здоров. Если помните, я обещал сказать, когда соберусь, как у вас написано "стать тем, что я есть". Это, наверное, будет скоро. Невмоготу мне. Пить не помогает,
(тут я понял, чем болел Трофимыч. авт.) Ничего не помогает. Сергей правду говорил -- затянуло. Так что,
конец моей жизни здесь, а как будет там -- не знаю. Прощайте, извиняюсь, если что не так. Про меня вы все правильно написали. Хоть и не знаю, нужно ли было это делать. А в селе у нас вашу "Ярмарку" не выписывают, и ничего про меня не знают. Это хорошо. Дай вам Бог здоровья. До свиданья. Василий Трофимович."

Он написал "До свиданья" просто машинально, я думаю. Где мы с ним сможем свидеться?

Но я продолжу. Тем более, моих записей осталось чуть-чуть. Скажу только, что после отъезда Ивана Трофимыч жил спокойно, продолжал ночные вылазки
и чувствовал себя прекрасно. Мысль об уходе
прочно укрепилась в его мозгу, но нужно было
решиться окончательно. Как обставить исчезновение,
Трофимыча не особо волновало. Уехал в город и пропал. Может, убили, может, еще что. Кто его искать будет? С волчьей жизнью он освоился. На глаза людям научился не попадаться, несмотря на свои необычайные размеры. Вот еще вопрос, почему Трофимыч, человек среднего роста и среднего телосложения, не обладающий особой физической силой, зверем был могучим и крупным? Не лисой какой-нибудь, не ежом, а волком? Ответа на этот вопрос, сдается мне, я не найду никогда. И не у кого спросить...

Так вот, в последних моих записях я не
нахожу ничего интересного. Просто заметки о
повадках животных, возможно, любопытные зоологу.
Трофимыч сделал свой выбор. Остается пожелать ему удачи... Но это мое пожелание он уже, думаю, не прочтет.

Недавно, как раз тогда, когда, сидя на рабочем месте,
я перечитывал первую часть "Оврага", один мой знакомый из Тамбова, приехавший в Воронеж по делу, зашел в редакцию и забыл на моем столе небольшой кусок
районной газеты (он в нее что-то заворачивал). Я обратил внимание на одну заметку. Вот она. Вернее, ее сохранившаяся часть.

"... ом районе Тамбовской области егерем А.Н.Старковым был обнаружен труп волка очень крупных размеров. Зверь, как сказал егерь, был ранен браконьерами из автомата Калашникова и, истекая кровью, уполз в валежник, где его и нашел Старков. Откуда в наши леса забрел столь крупный экземпляр, остается загадкой. Волк был истощен и, судя по всему, болен. Поразителен,
со слов егеря, и его окрас -- серебристо-серый, почти
белый. Местные краеведы счита..."

Что считают местные краеведы, для меня также остается загадкой, как и название этого органа печати, и место гибели необычного волка... Но сдается мне, что вестей от Трофимыча мы больше не дождемся. Волку трудно жить в наших лесах. Что случилось с Трофимычем, как
он (если это был он) жил, почему дал себя застрелить... Не знаю... И не думаю, что когда-нибудь узнаю. Все истории когда-нибудь заканчиваются. Вот и эта тоже.

КОНЕЦ

Николай Недвораев, Мирра Лукенглас и Ольга Бах




Страница автора: www.stihija.ru/author/?Мирра~Лукенглас

Подписка на новые произведения автора >>>

 
обсуждение произведения редактировать произведение (только для автора)
Оценка:
1
2
3
4
5
Ваше имя:
Ваш e-mail:
Мнение:
  Поместить в библиотеку с кодом
  Получать ответы на своё сообщение
  TEXT | HTML
Контрольный вопрос: сколько будет 1 плюс 9? 
 

 

Дизайн и программирование - aparus studio. Идея - negros.  


TopList EZHEdnevki