СтихиЯ
реклама
 
Мирра Лукенглас
[MAT] На память
2004-04-06
25
5.00
5
 [об авторе]
 [Миррорум]
 [все произведения автора]

Warning!

Никто никого ни к чему ни в коем случае не призывает.

НА ПАМЯТЬ

В молодости Семен Иванович был заядлым охотником.
Ходил и на зверя и на птицу. Три лося были навечно
занесены в его послужной список, а для нынешнего охотника это немало: выбить лицензию в связи с
отсутствием наличия предмета первобытной мужской страсти -- проблема. А найти и убить -- удача. И ее благородие направляла дуло его двустволки довольно часто. Любил Семен Иванович рассматривать в кругу друзей фотографии, запечатлевшие его на поверженном лосе или кабане, со связкой мертвых уток у пояса,
над разнесенным в клочья зайчишкой (сам Семен Иванович, разумеется, такой снимок делать бы не стал, очень уж неэстетично, но Петя, старый приятель, удружил, да еще и преподнес с дарственной надписью
"Помни, Сеня, Сезон-73!"). Но смутное чувство
неудовлетворенности чем дальше тем сильнее овладевало
Семеном Ивановичем. Человек он был увлеченный, охота для него -- вторая жизнь, а может, и первая, кто знает, и хотелось Семену Ивановичу видеть результаты своей убийственной деятельности более полными, объемными что ли... Ведь фотография -- бумажка,
подверженная воздействию времени не менее, чем человек, и вот уже тот самый первый лось пожелтел
и потерял определенность очертаний -- так, коричневатое пятно под ногой в сапоге, не говоря уже о убиенных в ранней молодости утках. И утки-то те уже съедены, и не вспомнишь, куда твердой тогда рукой влепил смертельный заряд...

Но выход из положения, в котором оказался наш
обстоятельный герой, нашелся сам собой. Вернее, был
подсказан приятелем Семена Ивановича, который после десяти лет безвестного существования нарисовался на
нерадостном фоне старения нашего охотника. Приятель
Недогонов за эти 10 лет освоил профессию таксидермиста, о чем и упомянул в задушевном разговоре за бутылочкой "Зубровки". Выводы делайте сами... Ух как загорелся Семен Иванович идеей воплотить свою мечту в объемные (куда ж объемнее!), шерстистые
и оперенные образы выслеженных и им лично уничтоженных
представителей нашей небогатой фауны. "Вот только лося
мне уже вряд ли завалить, -- единственное, что огорчало Семена Ивановича перед началом открывшейся перед ним дороги, -- годы не те..."

Первое свое чучело Семен Иванович изготовил под
руководством опытного Недогонова из банальнейшей кряквы. Получилось неплохо. "Ты, это, Сеня, талант у тебя, ей-бо, талант, -- убеждал его таксидермист, наливая третий стакан обмывочного напитка, -- мое
первое кривое было и перья обмызганные, а
у тебя-то, гля, как живая!"

Успех окрылил Семена Ивановича, и он просто зубами
вгрызся в хитрую науку набивки чучел из бывших животных. Сколько книг, сколько практических советов специалистов, сколько терзаний насчет оформления, придания живости выпотрошенным трупикам -- об этом знал только он сам.

Тяжело приходилось Семену Ивановичу с
увековеченьем памяти крупных травоядных, которые изредка (тем обиднее!) попадались на его все еще боевом пути. Метраж квартиры не позволял поставить где-нибудь в уголке художественно выполненное
(а в эстетике оформления с годами Семен Иванович достиг определенных высот) чучело косули или -- чем черт не шутит! -- лося. Приходилось делать "бюсты". И они на стенах скромного жилища Семена Ивановича смотрелись совсем неплохо. Созерцание роскошных
оленьих рогов уносило охотника в иные дали и времена. Мрачный каменный замок, огонь в камине, аромат поджаривающегося мяса, изящные борзые,
слоняющиеся по персидским коврам... С годами,
несмотря на свое смертоносное увлечение, Семен Иванович становился все более сентиментальным и мечтательным. Если можно так выразиться, его чучела отличались романтичностью. Нехитрый северный цветок, прижатый лапкой куропатки, как бы застывшей в радостном предчувствии недолгого лета,
большие темные глаза косули, подернутые поволокой страсти... Глаза Семену Ивановичу (вернее, его произведениям) делал знакомый рецидивист-умелец, за свои многочисленные отсидки поднабравшийся мастерства в изготовлении всевозможных поделок и отличавшийся особым вкусом. Любовно выполненные им глаза придавали творениям Семена Ивановича необходимое жизнеподобие и создавали настроение и характер каждого набитого им экземпляра.

Но шло время. И эта на вид простая фраза
заключает в себе грустную истину -- Семен Иванович старел. Руки и глаза его не подводили -- чучела он делал с завидной сноровкой, был по-прежнему меток.
Но ноги, бедные ноги, неоднократно промерзавшие
во время долгих стояний в болотной воде... Короче, охота с некоторых пор для нашего героя была труднодоступным удовольствием.

Кстати сказать, удовольствием, как раньше, она не была уже давно. Единственное, что теперь двигало Семеном Ивановичем (он сам бы удивился, скажи ему кто-нибудь об этом) было желание приобрести сырье для своего нынешнего хобби. Окружавшие его мертвые птицы и животные стали смыслом жизни. На память, -- говорил он себе, ласково поглаживая уши еще теплого зайца, -- ишь какой гладкий, столбиком тебя поставлю, внуки мои на тебя еще посмотрят... Что заяц, -- говорил
он себе за работой, -- не убил бы я его, сдох бы он и сгнил в земле, или сожрали его хищники, косточек не оставили. А теперь вот он, как живой, просто живее всех живых, как памятник самому себе, как... Ленин, -- услужливо подворачивалось на язык. Но мысли эти, как человек старого закала, Семен Иванович от себя гнал, хотя никогда, несмотря на все тогдашние дискуссии в обществе и государстве, не сомневался он в
правильности подобного обращения с телом вождя.
Это же на память, чтоб знали, чтобы полное представление было, -- здраво рассуждал он.

Время же зайцев и уток, тем не менее, кончилось. Ружье отправилось на заслуженный отдых в чулан, а Семен Иванович затосковал. Подвернулся случай -- сделал для кабинета биологии чучела вороны и голубя -- дети принесли, -- но разве сравнишь... Постарался,
конечно, Семен Иванович, но души не вложил, и
удовлетворения никакого. Ходил по дому, стирал
пыль с рогов и мучался бездельем.

Была у Семена Ивановича кошка Маруська. Красивая, лохматая, редкой расцветки -- серо-каштановая, в пятнах. И жена была. Но жена, по причинам, о которых Семен Иванович не задумывался, однажды ушла, да так,
что он этого не заметил и хватился только на третий день. А хватившись, махнул рукой. Кошка же, напротив, осталась. И была единственным живым существом из окружавших Семена Ивановича. Но недолго.
Через полгода после ухода хозяйки она тихо издохла от какой-то своей кошачьей болезни. Семен Иванович понес было ее хоронить, но передумал. На память, -- решил он, и кошка украсила коллекцию неживых животных.
Теща, зашедшая как-то попить чайку и не знавшая о кончине Маруськи, сказала кыс-кыс, не дождалась реакции и была потрясена -- кошка выглядела как никогда живой и довольной. Кстати о теще: Анна Иннокентьевна, несмотря на негуманный поступок дочери,
оставившей скромнейшего Семена Ивановича в обществе недолго прожившей кошки, отношений с зятем не прервала и частенько захаживала побеседовать и помочь по хозяйству. Семен Иванович же относился к своей бывшей родственнице на редкость тепло. Надо сказать, что Семен Иванович женился в свое время на девушке
намного моложе себя и теща была старше его всего на два года. Женщина она была во всех отношениях приятная и даже больше того. Было время, когда Семен испытывал к Анне Иннокентьевне далеко не родственные чувства. Соображения морального характера не дали ему зайти слишком далеко, но чувство, скажем так, восторженной привязанности осталось, по видимому, навсегда. Анна Иннокентьевна, в отличие от дочери, к увлечению зятя относилась с одобрением. Всегда находила добрые слова, могла дать и толковый совет.

Так случилось, а случайность, как известно,
штука закономерная, что пес Анны Иннокентьевны,
французский бульдог Гастон, приказал долго жить, отравившись крысиной приманкой, и скорбящая хозяйка недолго думая решила увековечить память любимца. Семен
Иванович был готов к этому и не подкачал. Между прочим, сам того не замечая, с некоторых пор он смотрел на всех наших братьев меньших, как на потенциальные чучела, и то, что животные почему-то двигались -- бегали, жрали, чесались, выкусывали блох, - представлялось ему несколько неестественным и смущало. Руки мастера стосковались по работе, и постепенно понятия об ограничениях выбора стирались.
Несколько голубей, принесенных соседскими мальчишками,
голова издохшего жеребенка (сами понимаете, не лошади Пржевальского...), четыре кошки, коза, морская свинка, пара безвременно умерших хомячков в трогательном объятьи, крыса. На Семена Ивановича нашел шутливый стих, и крыса в очках, цилиндре и бабочке, опираясь на элегантную тросточку, стояла у него на холодильнике, скаля зубы и пугая все время забывавшую про нее Анну Иннокентьевну. Семен Иванович очень хотел бы раздобыть труп крысиной самки, желательно белой, в отличие от серебристо-серого самца в цилиндре. Анна Иннокентьена,
ознакомившись с его идеей, сначала заплевалась, но потом вдруг согласилась сшить платье и фату для мертвой хвостатой невесты...

Вот так, развлекаясь доступными ему способами, Семен Иванович жил в доме среди чучел и вспоминал о своих охотничьих подвигах. Странно, -- думал он, -- почему люди с таким подозрением относятся к набивке чучел домашних животных? На что уж алкаш Коля, и тот два часа упирался, не хотел, чтоб я у его загнувшейся скотины голову отрезал. На что, спрашивается, ему козья башка? Все равно закапывать. Ведь лыка уже не вяжет (уговоры происходили с привлечением подручных алкогольных средств), а одно твердит -- низ-зя,
грех над скотиною измываться... Вот интересно... И опять не к месту всплывало воспоминание -- Колин рассказ о посещении Мавзолея, в самых ярких красках. Кстати, Коля очень неодобрительно относился к предложениям демократов перезахоронить
Ленина, аргументируя свое несогласие с ними
теми же словами -- ни-ззя, грех. Непоследовательный
человек этот Коля, не разберешь его.

Пока Семен Иванович набивал все, что теперь
попадалось ему под руку, вплоть до мышей, Анна Иннокентьевна лежала в больнице. Собственное сердце, никогда ранее не беспокоившее, уложило крепкую и сильную еще женщину в постель и за пару месяцев сделало то, что не удавалось ни мужу-пьянице, ни трудной советской жизни -- сломило волю, заставило почувствовать себя старухой. С каждым днем ей становилось все хуже. Семен Иванович ходил в больницу, подбадривал и томился предчувствием скорой потери.
После смерти кошки, в свою очередь, теща стала единственным живым существом, с кем Семен Иванович мог общаться, не по делу, а ради самого общения.
И ему предстояло лишиться ее...

...Он тщательно готовился к мероприятию. Избегая
технических подробностей, скажу только, что
возвращался Семен Иванович с кладбища, бережно обхватив сумку, в которой лежала голова Анны Иннокентьевны. Все было сделано аккуратно, никто бы не догадался, что имела место эксгумация, тем более, что труп без головы был снова помещен в гроб и
захоронен соответствующим образом. Какая разница, -- убеждал себя Семен Иванович, -- с головой или без головы, червям на съеденье, -- а мне на память...

Работа закипела. Семен Иванович призвал на помощь свои
обширные познания, накопленные им за эти годы, а они
были весьма разнообразны и включали в себя многочисленные сведения о бальзамировании и мумифицировании людей, почерпнутые попутно,
но крепко въевшиеся в память.

Две недели потребовалось ему, чтобы завершить работу,
но результатами ее полюбоваться он не успел -- за ним пришли.

Дело в том, что бывшая его жена и, соответственно, дочь Анны Иннокентьевны сразу же после похорон уехала
в командировку, а вернувшись, заподозрила неладное.
Видите ли, кустик, который она самолично посадила
в головах у матери, оказался в ногах (был бы Семен Иванович повнимательнее к деталям, как в своем ремесле...), да и подвял к тому же. А при ближайшем рассмотрении выяснилось, что вроде бы и памятник как-то кривовато стоит, и гробничка слишком глубоко вкопана. Уж не ограбили ли покойницу (в гроб легла Анна Иннокентьевна с золотыми зубами)? Ничему не удивляющиеся судмедэксперты вместе с несколько ошалевшими милиционерами сделали вывод: ограбили. Золотые зубы пропали. Вместе с головой...

Характерно, что узнав об этом, пораженная горем дочь
воскликнула: "Это он, он сволочь, чучело набил!", что свидетельствует о качестве женской интуиции и понимании сути характера бывшего супруга.

Ее слова были восприняты с недоверием, но на квартиру
к Семену Ивановичу представители органов правопорядка все же отправились. И не пожалели об этом.

Войдя в комнату, вслед за побледневшим и растерянным
хозяином, оперативники застыли. В углу комнаты,
увешанной и заставленной головами и чучелами мелких и крупных животных, на подставке, обитой черным бархатом, по-королевски горделиво красовалась голова Анны Иннокентьевны, тщательно причесанная, с блестящими серьгами в ушах. Шея покойной тещи была украшена белоснежными елецкими кружевами, выгодно
оттененными бархатом подставки. Румяные губы покойницы
слегка улыбались, а глаза были скрыты элегантными
солнцезащитными очками итальянского производства (проблему аутентичных глаз Семен Иванович решить не успел: друга-рецидивиста просить было как-то неудобно, а на протезы у него выхода не было, по крайней мере, пока). Перед головой, отражаясь в стеклах очков, горела тонкая восковая свечка, и ее колеблющееся пламя оживляло лицо, играя тенями на крыльях носа и в уголках губ. Лицо улыбалось и дышало. Зрелище было столь фантастичным, что присутствующие
живые перестали чувствовать себя таковыми и на
мгновенье перестали дышать и думать. Но долг есть долг. "Макин, сними очки с... объекта, -- запнувшись, зачем-то приказал старший оперуполномоченный,
не в силах оторвать взгляда от огонька, пляшущего в темной бездонной глубине стекла, -- пригласите эту, как ее, для (голос его осел) опознания." Очки с опаской и стараясь не касаться "объекта", снял сержант, совсем еще пацан. Снял, задержал их в руке, и вдруг, уставившись на "потерпевшую", захохотал. Настолько неожиданно, что бывалые стражи порядка вздрогнули. "Макин, прекратить!" -- с отчаяньем крикнул старлей, но сержант, закрывший спиной от остальных голову на постаменте, не отрывая взгляда от увиденного, всхлипывал, и непонятно было, смеется он или плачет... А, когда, захлебнувшись своими странными звуками, он как-то резко дернулся в сторону, вздрогнул и старший. Оленьими, карими, блестящими глазами без белков смотрела на живых мертвая Анна Иннокентьевна -- и на потерпевшую, а тем более на жертву надругательства над трупом вовсе не походила.
"На память, на память хотел", -- раздался в наступившей вдруг после отсмеявшегося Макина тишине тусклый голос. Сжавшийся, постаревший в одночасье Семен Иванович решил наконец объясниться.
"Она же... я... не будет ведь... память", -- бормотал он, и все стояли, не зная, как жить эти ближайшие минуты. И нужно ли...

* * *

В коричневом байковом халате с загадочной надписью ОКПБ 12МО, размашисто намалеванной на спине черной краской, сидит на продавленной кровати Семен Иванович и тоскливым взглядом провожает редких ворон, нелепо машущих крыльями за зарешеченным окном. Глупая птица, суетливая, -- думает он, -- вот если бы головку набок, в клюв сыра кусочек грамм на 100-150, а правую
лапку отставить... И камушков беленьких
на подставку приклеить. Другое дело!

М.Л. и О.Б. - несколько лет назад

Страница автора: www.stihija.ru/author/?Мирра~Лукенглас

Подписка на новые произведения автора >>>

 
обсуждение произведения редактировать произведение (только для автора)
Оценка:
1
2
3
4
5
Ваше имя:
Ваш e-mail:
Мнение:
  Поместить в библиотеку с кодом
  Получать ответы на своё сообщение
  TEXT | HTML
Контрольный вопрос: сколько будет 2 плюс 8? 
 

 

Дизайн и программирование - aparus studio. Идея - negros.  


TopList EZHEdnevki