Чужие сны
из неопубликованных произведений Герберта Куэйна
До сих пор -- а прошло уже немало времени -- я не могу найти объяснения тому, что произошло со мной. И мне незачем его искать. Я хочу оставить все так, как есть. Иначе...
Осень была темной и дождливой. А в середине ноября
вдруг ударил мороз. Эта ледяная корка... Когда машину
занесло на повороте, Элен, возможно, еще верила, что
справится с управлением. Лишь когда были мощным ударом
сбиты бетонные столбики ограды и из-под колес ушел асфальт, она заплакала. Так ее и нашли на дне ущелья в невзорвавшейся покореженной железной коробке -- со следами высохших слез на серых щеках.
Боль потери со временем стихла и осталась крошечным
колючим комочком где-то в глубине, откуда порой приходят к нам сны, яркие и страшные своей безысходностью. И вот опять... Я проснулся в уже принявшей знакомые очертания комнате.
Ночь уходила медленно, как воспоминание о только что пережитом кошмаре невозможности что-либо вернуть, исправить, забыть, наконец... Элен сказала мне, или я очень хотел это услышать сам: "Ищи меня, я здесь".
Я искал, честно искал ее, исчезнувшую из пространства сна, я пытался почувствовать ее присутствие в наплывающих псевдосюжетах медленного пробуждения. И только открыв глаза, я вдруг понял, что искать ее надо здесь, а не там. Искать свои воспоминания, чувства, несказанные ей слова? Или она уже воплотилась во что-то, перед чем предстоит мне замереть однажды,
холодея от присутствия вечной тайны жизни -- в дерево,
цветок, камешек на пляже... Я знал почему-то, что я узнаю ее в любом облике, я увижу ее. И что мне делать,
если это произойдет?! Впрочем, все мои мысли в тот момент я объяснил себе потом своим полусонным состоянием и принятыми накануне таблетками снотворного, из-за которых я всегда мыслю как-то иррационально...
Но тревожное ожидание чего-то, чему нет объяснений -- осталось. И Элен ушла из моих снов, и я знал, что мне ее там уже не встретить...
6 февраля -- о, я запомнил этот день -- я бродил по городу, бессознательно повторяя наши давние маршруты, и чувство тревоги и неясной надежды становилось все определенней.
Оно захватило меня целиком. Я ни о чем не думал,
только фоновые необязательные мысли вместе с обрывками глупых песенок, этот постоянный шум, этот бессмысленный внутренний диалог с собой -- побочный эффект мышления. Иногда я ловил себя на том, что вот уже минут пять я повторяю про себя номера домов, мимо которых иду, или, как мантру, произношу первую фразу из любимого мной когда-то блюза "Мне уже никогда не коснуться твоего вчерашнего лица..."
Белое небо падало на меня холодными
мокрыми сгустками. Улица с тесно прижавшимися домишками была почти безлюдна, только впереди шел кто-то, смазанный снегом, как помехами на экране телевизора -- то ли маленькая женщина, то ли мальчик-подросток. Я вдруг понял, что в эту спину в темной куртке смотрю уже довольно долго. Кто-то шел впереди меня по тому же маршруту, который мы всегда выбирали с Элен, сворачивая в неприметные переулки, возвращаясь назад по параллельным улицам, игнорируя возможности пройти кратчайшим путем. У того, кто шел впереди, не было никакой цели, как и у меня,
он не осматривался по сторонам, прикидывая, куда свернуть. Я двигался уже автоматически, не выпуская из виду темное пятно впереди, да я и не видел ничего, кроме маячащей передо мной спины. Оставался один "опасный" перекресток, где мы всегда сворачивали налево к брандмауэру, вдоль которого была
узенькая тропка, выводящая на лестницу, спускающуюся к набережной. Направо был переулок между параллельными улицами, который по каким-то (теперь уже не вспомнить) причинам, мы ни разу не включили в наш маршрут... Небо перевернулось, когда она (а я знал уже, что это она) уверенно повернула налево. Я услышал свой крик, я звал ее, я бежал и стоял, не в силах двинуться с места.
Она повернулась и пошла навстречу. Ее спокойное
лицо вдруг возникло передо мной из снежной сети.
"Вы меня звали?" -- голос так неожиданно ворвался
в мой сумбурный внутренний монолог, что я не сумел осознать смысл сказанного. Я смотрел, не отрываясь,
в ее серые глаза, в которых не было ни тревоги,
ни удивления, а сердце наощупь искало выход из
грудной клетки, ударяя в ребра с упорством обреченного...
...Ее звали Анни. Она сказала мне потом, что ясно услышала свое имя. И не удивилась. "Я ничему
не удивляюсь с некоторых пор, -- говорила она, -- и чему может удивляться человек, потерявший память о себе..." Эта зима для Анни тоже была роковой -- она
попала в страшную аварию на Западном шоссе. Подробностей она не помнила, как не помнила почти ничего о себе и своем прошлом. "У меня не стало его в одночасье", -- грустно улыбалась она. Она уже привыкла к своей семье, дому, с интересом рассматривала семейные фотографии, пытаясь вспомнить
то или иное мгновение, запечатленное на снимке, стараясь из маленьких кусочков воссоздать целое -- себя до аварии, свой мир, свои мысли и желания. Но темно было в прошлом, оно было или стерто, или прикрыто такой плотной завесой, что казалось никогда не существующим. Она привыкла к этому, и рассказы родителей и знакомых о каких-то событиях той
ее жизни принимала на веру, спокойно и отстраненно.
Ей не было дела до своей забытой жизни. Ее мучили сны.
Сначала она надеялась найти в них отголоски исчезнувшего, и, казалось, это вот-вот удастся, но, проснувшись, она сохраняла полное знание о только что увиденном только до тех пор, пока не пыталась вспомнить... И только один сон смогла она запомнить, но он не имел никакого отношения к ее прошлому, поскольку она, по словам родных, никогда не была на побережье. А снилось ей каждый раз одно и то же: пустынный осенний пляж, море, гниющие на берегу водоросли. Это могло быть просто кадрами из какого-нибудь фильма, но Анни чувствовала
каждый раз, что она здесь, в этом пейзаже не наблюдатель...
И эти улицы, которые привели меня к ней, были улицами из сна. Она не знала, что заставляло ее выбирать этот маршрут, почему она была уверена, что последний поворот налево не ведет в тупик. Она так ясно видела эту тропинку в своих снах, она шла по ней, и снег засыпал ее следы...
Не знаю, почему в тот день, увидев незнакомое
лицо, которое в иной ситуации даже в памяти бы не отложилось, я испытал нечто вроде шока узнавания. Я "знал", если это можно назвать знанием, что эта встреча не случайна, что Элен дала мне шанс, которого лишили меня сны, оставшиеся без нее. Я старался не искать объяснений; какие объяснения может дать мне источенный рационализмом разум. Единственное, что я узнал, -- дату, которая стала для Анни отсчетом новой жизни, жизни без прошлого.Как раз в ту ночь Элен последний раз пришла в мой сон.
Я не мог понять одного -- если бесприютный дух Элен
выбрал пристанищем бездыханное тело Анни, то почему... почему в "другой" Анни не было ничего от нее, моей насмешливой, быстрой и легкой Элен. Ничего, кроме обрывков воспоминаний, причем, мне они, эти обрывки, не говорили ничего, как никогда не говорила мне Элен о море. Море не присутствовало в нашей с ней жизни, теперь мне это казалось даже странным, ведь мы зачастую беседовали о самых разных вещах -- в
шутку ли, всерьез... Я не мог понять, я думал об этом; в самые неожиданные моменты ловил себя на том,
что опять пытаюсь как-то объяснить этот "чужой" сон...
Но объяснения не было.
Март просто обрушился на город потоками талой воды, тепла и света. Истошные, будто предсмертные, кошачьи вопли не давали заснуть ночью. Я сидел на подоконнике и курил. Анни, чье присутствие я ощущал спиной,
кажется, спала. А может и нет, я никогда не мог
знать наверняка, спит она или просто лежит с закрытыми глазами. Иногда мне даже казалось, что она не дышит.
Закрывая глаза, она уходила куда-то, в свой (нынешний или тот, прошлый?) мир, и мне не было туда доступа. Она, наверное, всю ночь могла пролежать так, не шевелясь и тихо дыша, ровно, как подобает спящему человеку. Но (и я специально сделал это однажды)
стоило только мне дернуться или вскрикнуть во сне (как бы во сне...), ее рука тут же находила мое плечо и поглаживала его, мягко, как кошачья лапа с втянутыми когтями.
Я сидел на подоконнике и курил. С некоторых пор Анни жила у меня. Она не внесла изменений в мой холостяцкий быт, точнее, они были столь естественными, что я их не замечал. Мой привычный уклад не был нарушен, но приобрел, благодаря ей, смысл. Я шел домой с каким-то особым, неосознанным удовольствием, а не по привычке. Я был рад видеть Анни у себя дома, хотя и в этом не отдавал себе отчета. Море и водоросли после почти месяца напряженных поисков ответа как-то забылись, воспоминания об Элен потеряли свою болезненную остроту. О ней думалось как-то по случаю...
Я, осознав это однажды, был потрясен -- никогда не мог представить, что так скоро отпустит меня эта боль, которой, казалось, нашлось пожизненное место в моем сердце. Но укол совести тоже был тупым, и об этом я больше не думал. Я не думал также, вернее, старался не думать, что все, случившееся со мной, было только прологом драмы или, чего мне никак не хотелось, трагедии. И еще меньше было желание играть в ней главную роль.
Но режиссером был, как выяснилось, вовсе не я.
И остановить развитие действия мне было не под силу...
В середине мая Анни вдруг ушла. Ничего не объяснив,
без всяких видимых причин. Просто я вернулся домой, а ее нет. Я удивился, ждал до глубокой ночи, не спал. Мне и в голову не могло прийти, что она не вернется. Лишь когда городские часы пробили два, я забеспокоился и полез в шкаф, где лежали ее вещи. Она все забрала, но это было незаметно на первый взгляд -- вещей
у нее было мало. Я поразился -- никаких следов ее недавнего присутствия не было. Она ушла, и ничего в моем доме не изменилось, кроме главного -- не было ее.
Я еле дождался утра и отправился к родителям -- больше ей, как я знал, идти было некуда. Дверь открыла заспанная домработница. Родители Анни тоже спали. Я решил не будить их, тем более, что они не одобряли решение дочери жить со мной, и с молчаливого согласия домработницы прошел в комнату Анни.
Она стояла у окна, спиной к двери, и то ли не услышала, то ли не обратила внимания на ее скрип. Я, не боясь напугать, подошел и обнял ее. Она даже не пошевелилась. -- Что случилось, девочка? -- тихо
спросил я.
-- Я должна была уйти, -- так же тихо сказала она, не оборачиваясь. -- Но почему? -- меня задело равнодушие, с которым она произнесла эти слова. Анни не ответила. Зачем-то повторяя вопрос, я понял, что не равнодушие, а... Вдруг она обернулась. Господи, бедная моя девочка... Похоже, эти несколько часов были очень долгими. С таким лицом просыпаются после кошмара, ставшего уже привычным. Я не мог понять,
что произошло. Мне казалось, что все в порядке,
Анни постепенно обживалась в этом мире, у нас с ней,
если можно так сказать, была общая жизнь, общее, хоть
и небольшое прошлое. Чужие сны? А есть ли у нас свои сны? Если в них присутствуют реалии нашей жизни,
знакомые люди и вещи, это еще ничего не значит.
Это лишь малая часть... -- Знаешь, -- прервала
мои сумбурные рассуждения Анни, -- я
не смогу объяснить, почему я ушла, да это и неважно.
Я могу и вернуться, если ты хочешь. Ты видишь,
я пришла в свой дом: все говорят, что это мой дом,
в котором я живу с детства. Я не помню... Мне почему-то кажется... понимаешь, я помню что-то другое.
...Я проснулась однажды, -- помолчав, продолжала она, -- и хотела включить свет. Рука сама потянулась к выключателю, но его не было. Я удивилась... там должен быть такой белый шарик, до него надо дотронуться и свет медленно загорается. Желтый шелковый абажур в листьях бамбука... Я знала это очень хорошо, но... в этом доме, -- она растерянно посмотрела на меня, -- нет такой лампы... Я молчал, да и что я мог сказать... Я видел эту лампу с сенсорным выключателем. Желтый абажур в листьях бамбука. Я видел ее в доме Элен.
Она стояла справа от тахты, на журнальном столике.
-- Я очень хочу вспомнить, но все так перепуталось, -- сказала Анни. -- И еще. Мне кажется, что наша встреча не была случайной, вернее... не знаю, как объяснить... Тогда, в феврале, эти улицы... они снились мне несколько дней подряд, -- я шла все время одним и тем же маршрутом, и не могла обернуться. Я поняла, что надо пройти этот путь наяву, чтобы избавиться от этого сна. Он мучил меня... Понимаешь, там, во сне за моей спиной было что-то очень тревожащее меня, а я не могла оглянуться... И эта тревога каким-то образом
была связана с другим местом, которое, если ты помнишь, мне снилось. -- Пляж? -- почти машинально спросил я. -- Да, и водоросли. Я помню их запах.
И, -- она запнулась, -- мне кажется, я должна найти это место. Не хочу, нет. Должна. И ты тоже, тебе надо быть там.
Я молчал, и мне нечего было сказать.
Я чувствовал, что мы с Анни стоим перед чем-то,
не имеющим ни лица, ни объяснения. Оставить все,
так как есть или... искать? Но что?
Следующий день был обычным, и это настораживало.
Анни вела себя так, будто не было этого ухода и трудного для нее разговора. Вещи вернулись на свое место, и все потекло по-старому. Я не знал, что творится в ее душе, да, честно говоря, и не хотел знать. Меня устраивал сложившийся порядок. А сны... мало ли кому что снится.
И прошло лето. И осень пролетела незаметно.
А в середине ноября после дождей вдруг ударил мороз. Все было как в прошлом году. День 17 ноября, годовщина смерти Элен, был точно таким же. Темный, ветреный. Прохожие падали под окном, скользили по льду машины с зажженными фарами. Я сидел у окна и тупо смотрел на черные ветки тополя. Ветер трепал их, как хотел. И вдруг я ясно, каким-то внутренним взглядом, увидел в этих измученных ветках черные, полусгнившие водоросли. И пляж, пустынный зимний пляж... увидел так, как будто
он был за окном, а море билось в каких-то десятках метров от меня, обдавая соленым холодом. Я содрогнулся и тут же почувствовал спиной взгляд. Анни молча стояла
у двери и смотрела на меня.
-- Мы должны ехать, -- сказала она тихо,
но каждое слово взорвалось во мне, -- сегодня тот день.
Господи, она даже не знала, когда погибла Элен,
я никогда не говорил об этом... Но, и я с ужасом
осознал это, действительно был ТОТ день. И мы должны были ехать. И я ЗНАЛ, куда...
Десять часов по страшному гололеду, в полном молчании.
Когда мы свернули с трассы на песок, было уже темно.
Я никогда не был здесь раньше, но Анни молчала,
и это значило, что я ехал правильно. И вот мой джип
в нескольких десятках метров от невидимого моря. Два круга света на песке, запах гниющих водорослей, соленый ветер. -- Не может быть, -- думал я как-то очень уж спокойно, -- слишком сильный запах в такой мороз...
Анни, не произнося ни слова, повела меня за собой.
Я почти ничего не видел, но шел за ней уверенно,
словно привязанный. И все-таки почти наткнулся
на какие-то мерзлые бревна. Что-то вроде сарая.
Наверное, лодочный. Я ничего не понимал.
Мы наощупь вошли внутрь. В сарае было тепло,
или мне так показалось?.. Я, честно говоря, успел основательно продрогнуть, а необъяснимое, но приятное тепло так разморило меня, что я опустился на какие-то доски и закрыл глаза, даже не заметив этого. По-моему, я засыпаю, успел подумать я и тут же провалился в мягкую пушистую черноту. Об Анни я забыл. Или забылось как-то само...
А потом я услышал голос. Источник его находился во мне, если, конечно, я мог правильно определить, что вне, а что внутри. Но голос звучал, и это был единственный звук в этой мягкой тьме. Я стал слушать, вернее, что-то во мне воспринимало каждое слово.
-- Я знала, что ты придешь. Прости, что твой путь был длиной в год. Эта девушка привела тебя ко мне,
я не ошиблась...
-- Элен? -- Я не услышал своего голоса. Слово
как бы вспыхнуло во мне, и отозвалось такой болью, что
я едва не закричал, если бы знал, чем кричать...
-- Да, дорогой, это я... Не задавай вопросов, я расскажу все сама.
Господи, какие тут могли быть вопросы!..
-- Я, как ты уже, наверное, догадался, не совсем умерла... У меня нет тела, но если бы ты знал, как счастлива я была сначала, поняв, что освободилась от этой неудобной оболочки. Когда ты умрешь, сам поймешь, о чем я... Нам дано лишь сорок дней, чтобы определиться, хотим ли мы жить дальше, или останемся здесь. Не спрашивай, где это "здесь". Это невозможно понять живому человеку. Здесь... Так вот, мы можем
избрать для себя тело только что родившегося младенца.
Но это не всегда подходит. Ты когда-нибудь задумывался, что такое -- душа? Вернее, то, что вы называете душой? Так вот -- это память. Это неточное определение, но я оперирую понятиями, привычными для человека. Ведь человек живет воспоминаниями. Не в том смысле, что взгляд его обращен в прошлое. Даже когда он думает и осмысливает свои дальнейшие поступки,
в нем говорит память многих поколений. Поэтому человек
и живет "по-человечески". Мы вспоминаем
каждый момент жизни, мы запоминаем его, и живем дальше. Способность человека помнить, запоминать,
осмысливать -- безгранична. Но все вспоминаешь
только здесь. Вам, живым, -- не нужно помнить все...
Так вот, душа младенца чиста. У него нет воспоминаний.
И если я, решив жить, заполню этот чистый лист,
я должна смириться с тем, что буду в дальнейшем
оттеснена его собственной памятью, его душой. Я буду
жить в нем, но это будет уже другой человек.
Одна, и главная его сторона создана его жизнью,
другая чьей-то душой, нашедшей это тело...
Они слиты воедино, но пока он живет, земная память -- для него главное. И только умерев однажды, он вспомнит все. Представляешь себе, как это величественно -- душа, в которой слились воедино несколько душ? Ваши
великие люди -- наиболее удачное осуществление
подобного порядка. В них слиты воедино самые сильные
и прекрасные души. Но это похоже на лотерею... Представляешь себе человека, который был в своих прошлых жизнях и убийцей, и художником, и ученым? Если такой коктейль, а я ведь тоже представляю собой коктейль из многих компонентов, неудачно подобран, то получается либо то, что вы зовете плохим человеком, либо серая посредственность...
Когда такой человек умирает, его память,
собранная из многих, уже не носит черного клейма,
а в следующий раз ему, возможно, повезет. Отъявленные злодеи -- смешение самых мерзостных душ. Такое бывает редко, но бывает. Лотерея...
Нам, конечно, все равно. Нам нестрашно быть "плохими" в жизни. Просто так заведено, что человек,
живущий не по земным законам, совершающий несовместимые с моралью (тем, что вы называете моралью), поступки, приходит к самоуничтожению. Каждая его новая жизнь, обремененная злой памятью многих, становится все короче, безвременно завершившихся жизней все больше, и если он с упорством продолжает свои попытки жить среди людей, очередное новое человеческое существо, обремененное столь непосильным грузом, сходит с ума, как вы это называете. Раздвоение личности, бредовые идеи... Слишком легко. Просто все его души не могут обрести гармонию, которая дается здесь. И если оно, это существо, прожив долгую и мучительную жизнь, гибнет от каких-либо причин, то после его смерти измочаленная душа чаще всего остается здесь навеки.
Это не рай, не ад. Здесь нет привычных человеческих понятий. Поэтому многие и остаются здесь навсегда, упустив свой срок. Здесь ни хорошо, ни плохо. Здесь -- иначе...
Но некоторые из нас все же решаются жить. А некоторым из них, в том числе и мне не нравится порядок, при котором нет возможности выбирать. Я слишком человек.
Кроме того, в моей последней жизни были некоторые привязанности, и мне не хотелось терять их так скоро. Мы не можем предотвратить смерть тела, но продолжиться некоторые из нас в силах. К сожалению, я не смогла это сделать сразу, в теле твоей нынешней подруги. Она сильный человек, и то, что еще оставалось в ней после амнезии, могло вытеснить меня. Да, она не помнила событийной стороны своей жизни, но это лишь малая часть ее, как ты мог заметить. Поэтому я дала ей лишь самое важное, ключ, который позволил тебе найти меня. Вы очень серьезно относитесь к своим снам, это правильно. Чужие воспоминания, повторяющиеся в ваших снах, согласись, выглядят не столь пугающе, как воспоминания наяву. Впрочем, я могла бы тебе всего этого не объяснять. Но ты был дорог мне, и я не хочу просить тебя помочь мне без объяснений.
Я не мог шевельнуться. Я не ощущал себя... Мне казалось, что я и этот голос -- одно и то же. Осмысливать сказанное я не мог, не знал, как это делается. Оставалось лишь слушать...
-- Теперь будь внимателен, -- после паузы, которую я,
наконец, смог почувствовать, продолжал голос. -- Ты
должен забрать отсюда Анни и ехать к одному человеку.
Не пытайся понять, почему мной было избрано именно это
место и какое отношение ко мне имеет тот, кто может мне... нам помочь. Он все знает, он ждет вас. Не бойся, Анни ничего не поймет, для нее прошло лишь мгновение. Ты должен сказать ей, что для нее все кончилось, она не будет теперь видеть чужие сны, но для этого необходимо пройти курс лечения.
Это всего лишь два укола. Первый заставит ее забыть все, понимаешь, действительно ВСЕ, а второй -- всего лишь снотворное. Когда она заснет, привези ее сюда, а отсюда ты уйдешь уже со мной", правда, в другом облике. Он ведь тебе нравится? Запомни адрес...
Имя и адрес -- это были последние слова, прозвучавшие во мне. Я очнулся и тут же услышал голос Анни. Она звала меня. Не веря, что смогу это сделать, я все же разлепил одеревеневшие губы и откликнулся.
-- Слушай, здесь ничего не видно, может, зажечь спичку? -- голос был самым обычным, но меня вдруг охватил ужас. Действительно, для нее прошло лишь мгновение, она ничего не почувствовала... Значит, все, что я услышал, было правдой? И мне предстояло вернуть Элен, а ее...
-- Нет, девочка, не надо, нам здесь больше нечего делать. Все теперь будет хорошо... Домой. Надо ехать домой...
Она ничего не спрашивала, мы ехали молча.
Под утро она заснула, и я знал, что она спит.
Впервые за все это время я точно знал, что она спит и видит СВОИ сны. Элен, надеясь на меня, оставила ее, наконец, в покое. Я должен был вернуть Элен... и потерять Анни.
...И я не хотел этого.
Странно, прошло ведь не так уж много времени. Я ведь
так страстно желал этого, я бы отдал все, лишь бы Элен вернулась ко мне. Тогда... Но я не хочу отдавать Анни, ту жизнь, что уже прожита с ней. Ведь я буду помнить это, и никакие уколы не помогут мне забыть... Она стала частью меня, и мне слишком больно.
И в самом ли деле мы хотим, чтобы умершие возвращались? Время не только лучший доктор, оно -- опытный хирург, который отсекает омертвевшие связи с теми, кто уже ушел, и ничего не может срастись. Новая плоть, зажившие раны, закрытая дверь...
Прости, Элен, ты напрасно стучишься в нее... Я не хочу быть жестоким, но ты сама... Анни, бедная моя девочка,
спящая на заднем сиденье... Я с тобой. Я любил Элен, я люблю тебя, но не в моих силах любить вас обеих -- живое тело и мертвую душу. Я слаб... И пусть все остается так как есть, иначе...
Страница автора: www.stihija.ru/author/?Мирра~Лукенглас Подписка на новые произведения автора >>> |
