В томной гуще издательского коридора раздавались молодые и еще радостные шаги писателя Лимкевича. На душе у него распахнутая вязкость писательской жизни. В глазах перспективные поцелуи будущих воздыхательниц. В кармане съежившиеся сигареты с отпечатками финансового кризиса и теплый бумажник. В руках воздух. В мыслях ожидание ответа от господина Маргина Агриуса. Совсем молодой, доброжелательный Лимкевич любил Бабеля, Карлов мост, Париж и свою бородку, которую он недавно взрастил, считая ее экзистенциальным признаком гения. Маргин Агриус сидел у себя в кабинете на кожаном кресле под репродукцией, на которой голый Буковский целовал упирающегося Миллера в шубе и валенках. У Агриуса было лицо, похожее на овощной склад, и тело, в виде пяти килобайт порнографических картинок. Он с большой неохотой обнаружил в своем органайзере липкую фамилию Лимкевич и услышал приближающиеся шаги. Молодой автор подходил к двери издателя и мельком увидел в соседней комнате человека, сидящего за столом и произносящего некие фразы, причем фразы эти он читал с сигаретных пачек, которые в двух стопках расположились перед ним. После того, как очередная фраза была произнесена, человек брал прочитанную пачку из одной стопки и с грохотом клал в другую. Постояв немного, Лимкевич увидел, что в результате образовалась одна огромная башня из пачек, но по всей видимости, человек был неугомонный и настырный, и останавливаться на достигнутом не собирался. Он ловким ударом разрушил башню, перемешал пачки и стал читать их задом наперед. Лимкевич, поняв что и после этого человек не успокоится, смачно плюнул в сторону и постучал в дверь. Агриус, поняв что встреча неизбежна, достал из кармана пиджака бутылку с этикеткой, на которой изображался голый Миллер с хлыстом, догоняющий Буковского, и была надпись на китайском языке, отхлебнул от нее и попросил войти. Лимкевич бодро открыл дверь и краем глаза заметил свою собственную слюну, стекающую по стене зигзагообразно и крошечного Берроуза, стоящего внизу с ведром и пытающегося ее поймать. Не на секунду не дрогнув, но где-то внутри ужасно удивившись, Лимкевич шагнул в преисподнюю кабинета.
Маргин Агриус приветствовал Лимкевича сидя. В глазах издателя бегало неприятное ощущение неизвестного характера и Лимкевичу показалось, что его внутреннему Бабелю сделалось плохо и тошно, и что всем его любимейшим вещам пришел полный и нахальный конец. В голове Лимкевича вдруг образовался писсуар, и что самое интересное, общественного пользования, и еще какие-то голые женщины с подносами, откуда-то появился тот человек с пачками, говорящий –«Хочешь я тебе прочитаю, давай свой роман.», и получив его, начинающий перемешивать страницы, зачеркивать слова и превращать его в тысячи пачек. Внутренние галлюцинации Лимкевича наружного проявления не получили и по взмаху руки он догадался, что нужно сесть. Погрузив свое тело напротив Маргина Агриуса Лимкевич пришел в себя окончательно и приготовился выслушивать хвалебные речи, но вместо речей получил легкий удар в нос. Нос, не ожидая ни каких к нему обращений и тем более, не ожидая принять на себя удар, тихонько по-женски взвизгнул, но крови не пустил. Лимкевич, полностью в согласии со своим носом, тоже обомлел.
- Зачем плевал? Ты же видел, что ведро у него уже полное. – голос Агриуса был глух, но не злобен.
- Куда плевал? – Лимкевич отчетливо вспомнив куда он именно плевал, но решил, что может получить, например, в глаз.
- Ладно, ладно, но учти, больше плевать не надо, этому, что с ведром, ему только плюй и он тебя в раз обчистит. Он же на лекарство работает. – Агриус откинулся в кресле и стал вертеть в пальцах ручку, в корпусе которой, в зависимости от положения, наливались глаза Буковского, сделанные из двух наполняющихся контейнеров.
Лимкевич невольно похлопал себя по карманам. Бумажника не было. Молодой писатель в ужасе схватился за лицо, лучше бы он этого не делал, так как ужас стал еще сильнее. На лице не было бородки. Лимкевич, не зная что делают в таких случаях, то ли орут, то ли бегут ловить Берроузов с чужой бородкой, уставился на издателя. Глаза Лимкевича алели безумием.
- Да, с бородкой это впервые, обычно деньги, но ты Лимкевич сам виноват, пришел, так сказать, оплевал все. Тебе еще повезло, с ним еще двое ходят, так те вообще изнасиловать могут. Так что не плюй Лимкевич, не плюй. – Агриус тяжело вздохнул и вытащил из кармана трубку и пакет табака, на котором был изображен бородатый Берроуз в обнимку с голым Буковским, сидящие на Миллере, который изображал из себя лошадь.
Лимкевич забыл о бородке и деньгах, при мысли, что отделался он легко и совсем безболезненно, и достал не украденные злобным Берроузом сигареты. В кабинете воцарилось табачное спокойствие. Дым пышногрудой женщиной ложился на кровать легких. Лимкевич высасывал свой дым из сигареты, а Агриус из трубки и оба на время забылись, но забытье Лимкевича внезапно кончилось. В кабинет ворвался человек в тельняшке с четырьмя чемоданами и остановился перед Лимкевичем, явно что-то от него хотя и мысленно требуя. Агриус продолжал курить, закрыв глаза и представляя себе тысячи голых Буковских, танцующих полонез. Человек осторожно наклонился к Лимкевичу и со злобой прошипел, -«Ты небось сволочь настучал, а вот теперь за это купишь, купишь все сразу». У Лимкевича упала сигарета на пол, но человек быстро ее поднял и начал жадно курить, потом бросил и придавил окурок одним из чемоданов.
- Позвольте, что куплю, мне ничего не надо, у меня и деньги сперли, этот с ведром. – Лимкевич вжался в кресло, голос его был испуганный. Левая ноздря дергалась в такт словам.
- Деньги потом отдашь, а этот с ведром сказал что тебе надо, вот я и принес. Я тебя дома отыщу, ты и отдашь. – сказал человек и поставил к ногам Лимкевича чемоданы
- Зачем же, зачем же. – заорал Лимкевич, неожиданно поняв, что купить действительно придется, а иначе ударят, например, в весок. –А вы вот ему предложите. – все еще пытался обороняться Лимкевич, указывая на Маргина Агриуса.
Издатель, не подававший до этого признаков жизни, громко неразборчиво гаркнул и снова закрыл глаза, истекая дымом. После чего, человек вновь наклонился к молодому писателю и также зло сказал, - «Купи лучше».
- Но хоть что это? – сказал Лимкевич, поняв что придется купить, а может, если заставят, перепродать, а может даже перевезти что-то.
- Это другой разговор, моя фамилия Тригов, Днетр Анаксимандр Иосиф Фридрих Че Тригов полностью, а покупаете вы, Лимкевич, двести миллионов отборной поэзии и еще столько же способов ее использования. И все, заметьте, в четырех чемоданах. И сейчас, а не через несколько лет. – Тригов самодовольно улыбнулся и быстро вылетел из кабинета.
За закрывшейся дверью послышался громкий крик Тригова, -«Я вам дам изнасиловать, сволочи, бестиарий проклятый». Маргин Агриус отложил трубку в сторону и в зрачках у него блуждал зверский огонек. Дальше речь пошла непосредственно о романе молодого автора.
Агриус – Вот что, Лимкевич, дрянь ваш роман и вы по всей видимости дрянь.
Лимкевич – Отчего же дрянь? Я тушей своей все это выстрадал, с кровью, можно сказать, выблевал из себя.
Агриус – Как раз блевотины у вас там маловато. Вы, дорогой наш, совсем не раскрываете тему, не пользуетесь всеми предоставленными жизнью возможностями. Слюну льете какую-то, просто брызжете ею, так сказать, и она у вас, что самое интересное, вся сладкая, приятная такая, просто пломбир, ей-богу. Точно, точно, совершенно, дрянь вы, а вот нормальной дряни у вас там и нет. Вот вы, сами, я надеюсь, вы хоть пьете?
Лимкевич – Еще как, весь уж спился. Организм, - чистое говно, без примеси.
Агриус – А в романе этого нет! Нет! Что же вы пьете как-то отстранено от нас, вне литературно, так сказать?
Лимкевич – Ну я, что-то, типа этого, ну вообщем, решил за скобки все это.
Агриус – Лимкевич, это вас можно за скобки, а это, это… это читают, Лимкевич, понимаете, вы, значит, в жизни можете хоть театр любить, но не суйтесь тогда в литературу. По-гадски у вас все, приторно. Ну вот хотя бы название, это же дерьмо редкого качества, «Прощание последнего Солнца», это же какая-то анимация, это же мультфильм какой-то.
Лимкевич – Вроде красиво, метафоричность некая, поземка тайны…
Агриус – Поземка чего?… Лимкевич, вы должны быть дрянью, гадом, так сказать, показать неустойчивость интеллигента, нервы значит, а вы…
Лимкевич – Ну я не понимаю. Вы, то дрянь, то должны быть дрянью, это какая-то апория.
Агриус – Роман назовем ваш так, «Сраная выходка светила».
Лимкевич – Сраная?
Агриус – Да, надо, наверно, добавить «очень». «Очень сраная выходка светила».
Лимкевич – Черт с вами, пусть «сраная», но без «очень».
Агриус – Как это без «очень», очень даже сраная должна быть выходка, я бы сказал, очень в квадрате. Лимкевич, правьте.
Лимкевич – Ладно, ладно, только помедленнее.
Агриус – Так, первая глава, что это, «Детство и свет в окошке», Лимкевич, вам точно надо писать сценарии для детей, это не название, это диагноз, это некролог напоминает. Правьте, будет так, «Черные отбросы детства». Дальше, так, родился, тогда-то, там-то, не пойдет, пишите, «Возраста своего не помню и не знаю, отец умер где-то в лагерях. С раннего возраста начал пить и захлебываясь в отбросах, и нечистотах проводил все дни напролет. Был часто избит. Лицо запомнило это и пестрило шрамами и гнойниками…»
Лимкевич – Какими гнойниками?
Агриус – Очень гнойными, конечно! Дальше, что это у вас, «Мать с высшим образованием любила старое, немое кино…». Нет, не так, кишите, «Родила меня старая шлюха…»
Лимкевич – Но позвольте…
Агриус – «…и воспитала по образу и подобию своему».
Лимкевич – Т.е. шлюхой, так получается?
Агриус – Именно, именно, мой друг, причем «Первый сексуальный, и в тоже время, гомосексуальный опыт произошел у меня в возрасте 4 лет…»
Лимкевич – Но, но, ну ладно, хрен с ней с шлюхой, но ведь в 4 года и прыщи то не появляются, а вы говорите опыт, какой может быть опыт.
Агриус – Опыт, говорите какой? « И этот опыт принес мне гонорею, триппер и капающий член…» Да, кстати, насчет члена, пишите, « Я часто в детстве смотрел на этот жалкий хоботок, на эту катушку с нитками, на эту колибри и мысленно блевал и злился…»
Лимкевич – Как это мысленно?
Агриус – Ваш умственный процесс подает надежды! Да, «мысленно» это не то, лучше так, «…и вполне натурально облевывал все вокруг, громко рыгая и пердел, как огромный пароход, как «Титаник»…»
Лимкевич – И все ж таки, может не…
Агриус – Вот именно, «Необъятно запрудив самого себя, я не стал мыться вообще…»
Лимкевич – Ну это совсем как-то не так, что же совсем грязный…
Агриус – «…и стал обосранным и опасным отщепенцем. Часто воровал…». Нет, лучше так, «…все время что-то воровал и рос среди убийц и спермы…»
Лимкевич – Спермы убийц, я не расслышал?
Агриус – «…различной мрази». Так, ну здесь вы поправите, давайте перейдем ко второй главе.
Лимкевич – Мне не совсем ясно и я бы не стал переходить…
Агриус – А я уже перешел! Если вы, теперь уже в понятной вам струе, переделаете первую главу, то детство ваше, так сказать, будет весьма прилично. Так, Лимкевич и прекратите вякать, вы же хотите стать самым современным и гениальным, а с критиками я договорюсь. Одну водку с ними пьем. Одни книги читаем. Так, вот, вторая глава, вместо вашего «Подростковое небо», будет вполне уместное, теперь, и умное название «Созревающий гадюшник». И вместо ваших цветных пузырьков - «Я полюбил смотреть на закат, когда глупый воздух разбавлен темнотой и тишиной. Я полюбил прелестное создание с томными, ажурными глазами. Учеба наша лилась пропитанная общением… И однажды, когда плясали деревья, когда ветер рвал последние кости, когда сверху падала ясность я прикоснулся в клубнике ее губ и жгучий сок полился в мое горло, и запах мрамора ее тела пьянил меня…», будет добросовестная гениальность – «Когда я, зализывая пьяные раны, как крот, сидел в полной темноте в углу своей коммуналке, в окно лез, как в жопу, твою мать, блядь…», нет, лучше так, «…как в грязную, негритянскую жопу, блядь, блядь, твою мать, сука, сука, блядь…», нет, чего-то не хватает…
Лимкевич – Может космополитичности?
Агриус – Космополитичности? Ах, да, да, тогда так, «…как в заплесневелую интернациональную жопу, блядь, блядь, твою мать, сука, сука, блядь, блядь…», по-моему я сбился, как я там говорил?
Лимкевич – Одной блядью меньше!
Агриус – Вот об этом то я говорю… Конечно! «…сука, блядь, херовый, унылый закат, а я думал, что лучше бы сейчас сдохнуть и разбросать…ссать…ссать…ссать…» Лимкевич меня заклинило, ну все, так вот, «…разбросать свой мозг на заплеванном кафеле в ванне. Совсем недавно, я трахал свою одноклассницу на своем диване и та орала, как последняя гадина, махая за моими плечами ногами, как веером. Ее пучеглазые глаза выкатывались из ее башки, словно пытались сблевать позавчерашний завтрак. Зубы у нее гнилые и изо всех дырок на теле пахнет одинаково. Мой хуй вздрогнул, словно развалившейся Троянский конь, когда раздался грохот, исходивший от моей матери, которая на карачках вползала в комнату. Моя мамаша, блядь, блядь, еб-твою мать, сука, оборвала мой праздник. Девка тогда быстро ушла, ну и хуй с ней, зато я на днях достал одну книгу Пруста, которую должен прочитать за неделю, потому как студент, который мне ее дал, через неделю садится в тюрягу.» Лимкевич, сука, блядь, сволочь, сука, сволочь…чь,чь,чь… Совсем вымотался, стал говорить литературно, ух, ну все, так вот, фабулу сами развейте. И в той же примерно плоскости и всю третью главу. Понял?
Лимкевич – Понял! Вы меня коверкаете, прям как в институте.
Агриус – Раз понял, давай проверим! Возьми чистый лист и напиши что ты видишь.
Лимкевич – Аллегорию что ль, метафору?
Агриус – Да какую на хрен метафору, просто что ты видишь.
Лимкевич – Просто, значит, ну вас я вижу.
Агриус – Да ты пиши, пиши, что же ты за сволочь такая, Лимкевич. Ты же писатель.
Лимкевич – А, ну хорошо, конечно, «Я вижу Маргина Агриуса».
Агриус – Господи, да ты же паразит тупоголовый, поганая буфетчица. Литературно пиши.
Лимкевич – Вы же сказали просто? А как же мне тогда-то?
Агриус – Ты ведь видел как у меня выходит, вот и пробуй!
Лимкевич – Так что ли? «Передо мной паскудная рожа, по краям испортившаяся и одутловатая».
Агриус – Лучше, лучше, пробуй!
Лимкевич – «Я смотрю на гнилую харю какого-то ублюдка, который вонючим голосом отвергает мой гениальный роман».
Агриус – Лучше, ну поднажми, давай!
Лимкевич – «Сучий педераст, мудило смотрит на меня, брызжа слюной и хает мой гений, отсосыш».
Агриус – Еще, еще, немного еще, давай!
Лимкевич – «Блядь, блядь, мудак впился в меня глазами, сука…»
Агриус – Больше, больше рефлексии интеллектуала!
Лимкевич – «Сука, падла, деньги сперли, падлы, твою мать, блядь, говенный мудак впился в меня своей харей, сука, сука, блядь, и критикует меня, сука, еб-твою мать, да, блядь, Платонов лучше бы не написал, блядь, на хуй, да в трех томах Борхеса ни хуя, а меня, блядь, золотые…»
Агриус – Последнее, последнее усилие, ну, сынок!
Лимкевич – «…золотые россыпи, сука, да я всех баб, сука!»
Агриус – Гениально! В этом же темпе и последнюю накрапай. Как она там у тебя называлась «Зрелая, подкованная жизнь», а теперь пусть будет…
Лимкевич – Знаю, знаю, «Время выпадения волос в паху».
Агриус – Вот, вот, именно так и назови. И побольше мучений, так сказать, опустошения нервов, ну и рефлексии конечно, да, и побольше умных имен, ну типо, - «Этот херов Пасос, как обосанный столб», или «У нее на жопе отчетливо виднелась татуировка с изображением Антониони», или « Я часто, будучи в Англии, просыпался с гениальным Джарменом, причем мы постоянно одевали, по ошибке, трусы друг друга». Побольше женщин, шлюх разных. Разбирайтесь, вообщем, Лимкевич, со своей жизнью.
Лимкевич – 3.000 гарантируете?
Агриус – Это как Улицыны предисловие напишут. Приходите через неделю.
Молодой и уже окрепший литератор Лимкевич вышел из кабинета. За дверью послышался его современный голос, - «Я вам дам изнасилование, сволочи!» Маргин Агриус вытащил у себя из под ног бородку и приклеил ее Буковскому на репродукции. Тонкие шаги Лимкевича неслись по коридорам. И все стало хорошо!
Страница автора: www.stihija.ru/author/?Эрнесто Подписка на новые произведения автора >>> |
