СтихиЯ
реклама
 
 
(MAT: [+]/[-]) РАЗДЕЛЫ: [ПЭШ] [КСС] [ИРОНИ ЧЕСКИЕ ХАЙКУ] [OKC] [ПРОЗА] [ПЕРЕВОДЫ] [РЕЦЕНЗИИ]
                   
VAD-DARK
2005-12-04
30
5.00
6
Встреча Стихийных Авторов (посвящается ВСЕМ)
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
 
«Люди больше не услышат наши юные смешные голоса,
Теперь их слышат только небеса…
Люди никогда не вспомнят наши звонкие смешные имена,
Теперь их помнит только тишина…»
(Ногу Свело)



- Я люблю чувствовать боль, - сказал парень в кожаной куртке и улыбнулся.
Линзы его очков в роговой оправе сверкнули.
Миловидная девушка, до этого молчаливо потягивающая пиво, глянула на него с интересом.
- Я тоже, - сказала она тихо; и неожиданно перегнувшись через стол, вцепилась зубами в кисть его правой руки.
Парень застонал от удовольствия. Кажется, он возбудился.
Гном (напоминающий помесь крокодила и хорька), сидящий чуть поодаль, злобно захихикав, незаметно ткнул вилкой в ногу Сисине, малоизвестной поэтессе, которая в данный момент декламировала свои стихи:
- Блюю я под голубым небом, насытившись любовью, водой и хлебом, в тазик большой, мне нехорошо…
Почувствовав укол в ногу, она взвизгнула и громко выпустила газы. Гном расхохоталась и непроизвольно выплюнула кусок полупереваренной картофелины в лицо Римме Глазлук, известной Введьме, занимающейся подпиливанием длинных красных ногтей на ногах. Та от неожиданности ткнула пилкой под ребра солидной даме, известной под ник-нэймом Армированная Вера. Армированная как раз разглагольствовала о судьбе с мужем Гнома, который был до того пьян, что в ответ мог только громко икать.
- Любовь прекрасна, но жизнь жестока, - вещала Армированная.
- Ик, - икал Гном-муж проникновенно, шаря по столу длинными пальцами в поисках соленого огурца.
В этот момент пилочка для ногтей, принадлежащая Римме Глазлук, неглубоко, но ощутимо вонзилась в тело Армированной, и та от неожиданности пнула Негра, который подавал очередное блюдо – запеченные глаза взорвавшихся хомяков.
Глаза разлетелись по помещению уютного ресторанчика и весело засверкали по углам.
- Нет! - крикнул Гипсовый Скунс, - неабсолютная величина глобальной микроимпульсности теряет жесткость подпространственной меры!
С этими словами он бросился на Армированную, шипя и плюясь. Но КорКей, злобная монашка, недавно присоединившаяся к языческой секте и две недели шлявшаяся по лесам в облике хоббитта, заслонила своим хилым тельцем уважаемую даму, приняв удар на себя. В это время Римма Глазлук совершила несколько пассов левой ягодицей и отправила недопереваренную картофелину обратно в Гнома. Но Гном ждала этого и ловко увернулась, так что картофелина попала в лицо парня в кожаной куртке, упивающегося видом кусающей его миловидной девушки. Так как картофелина была заколдована, то он мгновенно превратился в Джека-потрошителя и принялся размахивать опасными лезвиями перед лицом Сисины. Впрочем, магия действовала недолго, так как парень был маньяком безо всякого колдовства. Сисина не выдержала такого зрелища и штаны ее наполнились содержимым толстой кишки, уже давно просившимся наружу. Муж Гнома скривился от отвращения, издав такой оглушительный «ик», что Скунс, еще не отошедший от удара о железные сиськи КорКей, окончательно разозлился. На глаза ему попался Негр, пытающийся заползти под обеденный стол. Скунс схватил его за коротенькие курчавые волосы и с криком «бессмысленное не имеет конца», попытался содрать скальп. Негр схватился за ногу Армированной Веры, и та сильно толкнула миловидную девушку локтем. Девушка обернулась – изо рта у нее текла кровавая слюна – и вонзила белые длинные резцы дамочке в горло. Женщины сцепились в яростной схватке. Молодой человек в кожаной куртке, схватив за шкирку парня по кличке Сало (которого в детстве бабушка избивала дубиной и поэтому он не вышел комплекцией), принялся размахивать им в воздухе, сокрушая милую обстановку ресторана. Сало кричал, но слова невозможно было разобрать, так как поднялся всеобщий гвалт. Римма Глазлук попыталась использовать успокаивающий танец ляшек, но это не помогло, так как ее сбил с ног Негр, изо все сил выдирающийся из смертельных объятий Бессмысленного Скунса. Скунс похрюкивал от удовольствия и старательно выдирал Негру волос за волосом, напевая «трах-тибедох-тибедох». КорКей ухватила Сало за болтающуюся руку и, отобрав снаряд у парня в кожаной куртке, метнула его, целясь в Скунса, но Сало угодил прямо в Гном-Мужа и рикошетом заехал головой в трясущуюся Сисину, которая от такого шока извергла из себя жареных червяков, только что отведанных под дорогое вино «Кровавые Сгустки». Поток блевотины окатил Гнома, которая кинулась на Сисну, молотя ручками по ее телу. Сисина рванулась к выходу, но Гном подставила ей мастерскую подножку и та рухнула прямо на Армированную Веру, хрипящую под кусающей ее Миловидной Девушкой.
Все смешалось. От криков и визгов лопались бокалы, окна вылетели вместе с жалюзи и рамами, а электропроводка, змеясь, осыпала дерущихся искрами.
Но тут, выбив ногой дубовую дверь, зашла хозяйка ресторана – некая Муза-Четвертовательница.
- Отставить, - заорала она, и авторы воззрились на нее, раболепно дрожа от ужаса.
Муза вытащила кнут и щелкнула им в задымленном воздухе.
- Сволочи, Вас что – на час оставить нельзя?! – зло спросила она.
И тут Негр, ищущий укрытия, метнулся к ней, что бы попросить пощады, но не рассчитал скорость и вынес ее обратно на улицу.
- ААААА!!! – заорал Бессмысленный Скунс, отталкивая безвольное тело Сисины, - не уйдешь, падла! Ты испортил глаза!
Свалка продолжалась, словно Муза и не заходила и длилась бы еще долго, если бы не граната РПГ-5, влетевшая в разбитое окно.
Оглушительный взрыв потряс ночные кварталы провинциального стихийного городка. Прошел небольшой дождик из кусочков мяса и костей.
- И вот так ведь всегда! – огорченно сказала муза Негру.
- Да, масса, - Негр, рыдая, припал к ее обугленным волосатым ногам.
А рассвет уже вытеснял ночь, и первые птички прыгали по мостовой, насыщаясь неожиданно питательным завтраком…


Сергей Доровских
2005-12-16
5
5.00
1
Фредди Карлосон
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
 

Посвящается Альфреду Хичкоку и Бону Скотту.

Рекомендуется читать в стадии глубокого алкогольного или наркотического опьянения, включив погромче что-нибудь из «AC/DC» (подойдет композиция «The Razor Adge»).


Ветер легкими дуновением проникал в открытую форточку и слегка те-ребил занавески. Плавно приближалась ночь, и огоньки зажженных фонарей слабо освещали темные улицы. Стокгольм, уставший и в конец измученный долгим трудовым днем, готовился ко сну, и люди засыпали в своих уютных кроватях, гасили свет в комнатах.
Малыш посмотрел на маленький разноцветный волчок, который уныло лежал на полу. Подумал о том, как же ему одиноко в этом мире занятых своим делом взрослых людей.
«Неужели папа и мама думают, что домомучительница Фрекен Бок мо-жет заменить мне друзей?!» - с сожалением отмечал он про себя, снимая длин-ный носок с ноги и имея явное намерение с горя зашвырнуть его под кровать, - всем плевать на меня: им не интересно, о чем я думаю, что хочу, и почему я всегда такой грустный. Ах, если бы вдруг появился хоть кто-то в моих снах, быть может, я не буду чувствовать себя таким одиноким».
С этими мыслями он прилег на кровать и, укрывшись одеялом, тихо за-плакал. Вдруг ему послышался отдаленный звук, напоминающий гул пропелле-ра. «Что все это может означать»? – подумал он, резко оторвав голову от по-душки, прислушиваясь к приближающемуся шуму. И действительно, не про-шло и минуты, как он увидел черную, круглую фигуру.
Маленький темный человечек, похожий на колобка с ногами, сидел на подоконнике. Его глаза светились во тьме красными узкими огоньками, кото-рые не излучали доброты и приветливости.
- Привет, Малыш! – воскликнул он, - ты меня не узнаешь, это же я, Фредди Карлосон!
- Кто-то?
- Ну я так не играю! Ты что, забыл про Фредди КарлСОНа, который жи-вет на крыше. По ночам он спускается с нее, чтобы убивать малышей, - с этими словами он показал свою руку, которую до этого прятал за спиной – и Малыш увидел длинные острые иголки вместо пальцев.
Карлсон нервно хихикнул и смерил взглядом пришедшего в ужас собе-седника.
- Подожди! – проскулил Малыш, - я ничего не понимаю. Что случилось? Я знаю другого Карлосона – да, он живет на крыше, но он мой друг. Ты совсем непохож на него.
- А ты что думаешь, что твой Карлосон реально существует?
- Ну да.
- Или ты сам его выдумал, потому что захотел? Ведь так? - настойчиво докучал его Фредди КарлоСОН.
- Нет!
- Да! Ты сам придумал его… Но сегодня не твой день, Малыш. Этой но-чью случилось непоправимое – в мире человеческих фантазий произошел сбой. Ты не можешь это понять, но это правда. Кто-то вмешался в естественный ход вещей, и потому теперь все по-другому. Я и есть тот самый Карлосон, что обычно прилетал к тебе. Вернее, я нечто среднее между ним и Фредди Крюге-ром. Уж так получилось, кхе-хе! Может быть, мне и самому не нравится мое новое амплуа…но я должен тебя убить.
С этими словами он набросился на взъерошенного, покрытого мелкими капельками пота Малыша. Тот в ужасе метался по комнате, опрокидывал иг-рушки, горшки с цветами. Упав на пол, вдребезги разлетелась его любимая па-ровая машина. Он прятался под кровать, нырял под одеяло, но судорожно по-нимал, что там нет спасения. Малыш видел, что Фредди Карлосон издевается над ним и всячески старается оттянуть время, продлевая зверское удовольствие. Он отчетливо слышал лязганье металла, невыносимый рев мощного пропеллера и дикий, больной смех. Временами маньяк подхватывал его за шкирку, подни-мал в воздух, резал штанины и рукава пижамы, а затем резко бросал на пол. Малыш не знал что делать. Он понимал, что ситуация выглядит почти безыс-ходной – чудовищный мутант казался сильнее и проворнее.
Когда Фредди Карлосон в очередной раз с громким хохотом поднял его в воздух и закружился над люстрой, Малыш резко выкрутился и дотянулся до большой красной кнопки на животе у обидчика. Мотор, попыхтев, тут же за-глох. Они вместе полетели вниз. Мутант с грохотом упал на пол, а Малыш в изрезанных лохмотьях, что остались от ночной пижамы – как раз на него свер-ху.
Малыш услышал под собой протяжный стон, и понял, что пока этот ис-кореженный урод не успел придти в себя, у него еще есть шанс спастись. Быст-ро вскочив на ноги, он побежал к двери но, споткнувшись, упал и повредил ко-лено. В ужасе оглянувшись назад, он увидел, что к нему ползет разозлившийся Фредди Карлосон. Покореженное от боли и гнева лицо (если это можно назвать лицом) было напряжено, на редких и гнилых зубах блестели капельки крови:
- Я же сказал, что сегодня не твой день. Вернее, это не твоя ночь! По но-чам Фредди Карлосон спускается с крыши, чтобы поиграть. Тебе нравятся мои игры, Малыш?
Тот не ответил: подобно тому, как кролик смотрит на кобру, он созерцал приближающуюся железную руку. Когда же тонкие иглы уже практически приблизились к пяткам, он нашел в себе силы подняться и бежать. Тяжело ды-ша, закрыл за собой входную дверь и два раза провернул ручку. Сердце тре-вожно билось, но появилось легкое чувство облегчения. Малыш смахнул хо-лодный пот со лба – опасность, казалось, была позади.
Но как глубоко он заблуждался…


Над его белокурой макушкой спиной нависла длинная тень. Огромная и черная, она накрыла его целиком, подобно тому, как ночь застилает сонную землю. Малыш обернулся, и из горла вырвался пронзительный, разрезающий темноту крик.
Держа под мышкой мощный, дребезжащий пылесос, над ним стояла по-кореженная старуха, в которой Малыш еле-еле сумел узнать Фрекен Бок. Ее некогда белоснежный фартук был весь измазан свежей кровью. Она тянула к нему свои толстые, с жирными пальцами руки, покрытые смешанной с кровью мукой:
- Твой щенок случайно попал в мясорубку. Пришлось пожарить и отдать Матильде… - казалось, ее рот был набит землей, будто бы она восстала из мо-гилы. – Милый ребенок, ты зачем воровал мои плюшки? За это придется пла-тить! – выкрикнула она и набросилась на него.
Малыш вовремя сумел увернуться, и Фрекен Бок всем телом навалилась на дверь. Та надрывно затрещала и слетела с петлей. У Малыша возникла на-дежда, что эти два урода-мутанта: Фредди Карлсон и зомби Фрекен Бок сцепят-ся в темноте, однако подобное не произошло.
Он отбежал подальше от двери и с тревогой оглянулся: его надежды не оправдались, и два черных силуэта медленно приближались к нему. Один был похож на темную гору, которая будто бы постепенно увеличивалась в размерах, а другой на кружащийся вихрь смерча.
Малыш не знал, что делать. Он пытался бежать, но не мог: ноги затор-можено двигались, но земля под ними оставалась на месте. Силуэты прибли-жались. Со спины доносились одни и те же фразы, которые гулом звучали в сознании:
- Я люблю малышей. Не хочешь поиграть с Фредди Карлсоном? Нам бу-дет весело, хи-хи-хи! Ой как весело!
- Ты зачем воруешь мои плюшки? – как запрограммированная машина, повторяла позеленевшая и как будто распухшая Фрекен Бок. Она напоминала то ли жабу, то ли свежевыловленного утопленника.
- Давай поиграем!
- Мои плюшки!..
- Иди ко мне, Малыш, это так здорово!..

Неожиданно Малыш проснулся. В окно веселыми потоками проникали лучи яркого солнца. Он не сразу понял, что произошло.
«Да это был всего лишь сон! - он смахнул со лба пот, - но как же было страшно!»
- Ты собираешься все утро провести в постели! Завтрака не получишь, - услышал он разгневанный голос Фрекен Бок. – Садись быстро за стол, а потом делай уроки!
«Какая же она смешная была во сне! – фыркнул он про себя, - ну просто вылетая жаба!»
Улыбаясь, он поднялся с кровати.
И замер, еле-еле сумев проглотить слюну.
Ночная пижама была изрезана…
До ночи оставалось четырнадцать часов.
Фредди Карлосон приходит во сне. Он живет на крыше, и отныне спус-кается с нее, чтобы убивать малышей…




Xaoc
2005-12-24
10
5.00
2
Переправа
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Вода за бортом плескалась неживо, бесстыдный мрак потными ладонями облапал окружающее, пронзительно скрипели ржавые уключины. Лодочник налегал на весла без излишней спешки, это почему-то выводило Философа из себя, он нервно вертел в руках железный червонец, сквозь треснутые стекла очков рассматривал свои ноги.
Тягучие воды Стикса. Липкое молчание. Осклизлое время… Хотя нет, времени здесь не существует. Хотелось выть, верещать, бесноваться, но мертвое пространство сковывало, наседало, изничтожало.
Глаза лодочника горели болезненной жизнью, нелогичной в этих краях, где царствует жадная смерть. Но Философ страшился встречаться взглядами – глаза Харона буравили, полосовали, резали.
Лодчонка поскрипывала гнилыми досками, Философ расслышал собственное дыхание с нездоровым присвистом.
Перевозчик вдруг оставил весла, человек напрягся, но Харон лишь выудил откуда-то дряблую алюминиевую кружку, принялся вычерпывать воду – дно, кажется, было худое. Философ оглянулся, берега не видать, только черные во тьме воды вокруг.
Лодочник вновь налег на весла, монотонность действа убивала, вспотела шея, подергивалось веко. Неожиданно для самого себя прочитал на память:
- «Руки тянули, стремясь оказаться скорей за рекою».
Тишина дала ощутимую трещину, но вновь повисло грузное молчание.
- Вергилий? – спросил Харон. Голос утробный, будто говорит через рупор, удивительно подходит к здешней атмосфере.
Философ кивнул.
- Бездарь, - сказал Харон. – Алкоголик.
- Это Сократ – алкоголик, - знающе поправил Философ.
Нашел в себе силы взглянуть в огни глаз лодочника, отшатнулся как от пропасти, ибо то были две зияющие бездны. Снова уставился в пол.
- Что я найду там, лодочник? – обреченно спросил, не поднимая головы.
- Ответы.
- На какие вопросы?
Харон молчал.
- Ну и Зевс с тобой, - пробормотал Философ.
Борода перевозчика задвигалась. Улыбка? Философ сдернул очки, лацканом мятого пиджака протер стекла. Хотелось выть – было невмоготу.
- Ты найдешь жизнь, - обронил лодочник.
- Кажется, свою я потерял, - огрызнулся Философ.
- Ты найдешь покой.
- Обнадежил.
- Ты найдешь ответы.
- А вопросы? – потребовал Философ. – Ответы на какие вопросы?
- Реши сам.
- Ну… Э-э… - почесал потную шею. – Например, в чем смысл жизни?
Харон молчал.
- Информативно, - усмехнулся.
- Ты не поймешь, - проговорил перевозчик.
- А ты попробуй.
- В этом. - Харон обвел рукой Стикс.
Лодка уткнулась в песок берега. Сидели в липком безмолвии. Наконец, лодочник протянул руку.
- Плати, смертный.
Философ бесцеремонно бросил червонец в ноги Харону, тот лишь вновь задвигал бородой. Спрыгнул с челна, замочив ногу, двинулся в сгустившуюся до предела темноту, хлюпая ботинком.
- Ты получил плату, перевозчик? – грянул голос.
Философ замер, огляделся, но только лодка торопливо отчаливала в густой Стикс.
- Да, Гадес, - ответил Харон.
- Называй меня Плутоном, сошка, - гремел тот же голос.
- Конечно, Плутон.
- Благодари Зевса, что не окажешься в Аиде.
- Благодарю.
Челн скрылся во мраке, на плечо Философу легла сильная рука.
- Здравствуй.
Человек беспомощно вздохнул.
- Так у тебя есть вопросы, Философ?
- Да, - проблеял тот.
- Только пооригинальнее, - усмехнулся Плутон.
- Конечна ли Вселенная?
- О, да, - загрохотал правитель Царства Мертвых.
- Правда? – боясь повернуть голову, прохрипел Философ, не зная, радоваться или огорчаться.
- Да. Она кончается здесь.
Сергей Дегтев
2005-12-28
5
5.00
1
Больничное чтение
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Кто, интересно, положил поверх одеяла книгу, что с ней теперь делать? Да, да, помню, люди то и дело читают газеты, журналы, скользят взглядом по тексту, понимая его и запоминая. Но в любой функции тела должны быть этапы, последовательность. Откуда надо начинать? Учитывая не блестящую физическую форму, можно от верха страницы плавно сползать вниз. Но эту идею сразу отбрасываю. И так лежу почти неподвижно, если еще читать без всяких усилий, то мышцы придут в негодность и ослабеют. Нет уж, буду упорно карабкаться вверх.
Слабыми, какими-то не своими пальцами беру книгу, приподнимаю её над поверхностью ослепительно белой больничной простыни, открываю. Глаза наталкиваются на колючие ряды букв и, опасливо ощупывая их, взбираются с видимым трудом вверх:

“Жестокости, разуму не подвластной, беспощадной энергии разрушительной противостоять не может моя жалкая воля. Перед ненавистью неумолимой бессильна пуля. Своих усилий безнадежность почувствовал, был беспомощен, обезоружен. Опустилась безвольно рука моя. Но не дрогнул на лице его ни один мускул. На убийцу направил пистолет, из кармана его вытащил в безмолвии полном.
На Голгофу…”

Для чего нужны большие буквы? Если написать: “голгофа”, ничего ведь не измениться! А мне так это слово вообще ничего не говорит, видно хорошо тряхнуло мою бедную голову, когда машина, съехав с дороги, падала, падала, падала… Аааа, ладно, надо читать выше, хотя мало что понятно:

“…на голгофу всходящих молитвы и святых слезы оказались бы бессильны. Деяний его бессмысленность чудовищную осознать хотел. Устыдиться не заставит никакая мудрость, не тронет красота никакая, не разжалобит никто. Ни обещания, ни угрозы, ни увещевания; не подействует ничто на него.
Тигр или змея на жертву свою так смотрят. Убийцы неумолимый взгляд. Такого неистового и одновременно безжалостного и ледяного взгляда не видел никогда.
В его глазах отражался свет холодного, с огромным острым лезвием, ножа. Его он держал в одной руке, а другую спрятал в карман. Мятая шляпа, давно потерявшая форму, на голове, пальцы торчат из башмаков дырявых и старых. В пальто с оторванными карманами, поношенное грязное он одет. Меня слабее намного, похоже, этот хлюпик, небритый и худой человек, немолодой уже, но посмеивался отвратительно при этом, и он разглядывал меня тоже. На него во все глаза смотрел я, не более двух метров нас разделяло.
-Меня пропустили потому, что здесь убийца! - мелькнула мысль. - Негодяи полицейские!
Парализовало словно меня, шевельнуться не мог, к месту прирос”.

Что-то быстро устаю, не прочитал и нескольких страниц, а пальцы уже разжимаются, увеличивая расстояние до поверхности бумаги, в глазах строчки расплываются, наползают друг на друга, от этого и так невразумительное повествование становится еще более запутанным. О чем читаю, какое отношение всё имеет ко мне? Почему тут и там так обильно рассыпаны слова “я”, “мой”? Ведь точно этого не писал, а убийцей чуть не стал шофер, одетый прилично и без всякого ножа и револьвера, швырнувший меня в железной коробке машины в пропасть…
Вот, кажется, что-то начинаю вспоминать, или текст книги заполняет провалы в памяти и, вживаясь в неё, строит прошлую жизнь так, как ему нравиться. Как знать, может тут кроется подвох, злой умысел: начинить мою бедную, битую о стенки машины, голову чужыми сведениями и выбросить в мир. Значит, не приходится рассчитывать на помощь. Не услышит меня никто, если и закричу.

“Маленькими совсем казались отсюда люди, они выходили из подошедшего трамвая на остановке возле полицейского участка. Я увидел за спиной убийцы на расстоянии нескольких сот метров от меня, контуры здания полицейского участка. Пронзительно светило заходящее солнце. По асфальту ветер гнал старые газеты, которые шелестом заполняли пустынное безмолвное пространство вокруг... Это был, без сомнения, убийца, его я тут увидел.
Мысль одна единственная в голове билась: “Только бы не опоздать”. Не будет, казалось, конца дороге с трамвайными рельсами, по которым я шел. Серые неприветливые поля…, серые неприветливые поля…, серые неприветливые поля тянулись с обеих сторон, когда окончились…”.

И опять усталость навалилась как-то сразу, прервав чтение. Надо закрыть глаза, дать им покой, погрузиться в сон. Сон - самое лучшее лекарство. Может в дреме вспомню свое имя, прошлую жизнь.

Когда сон схлынул, как вода волны, накатившейся на берег, первым было ощущение переполненного мочевого пузыря. Значит, еще один орган заявил о себе. Но опять толком не могу понять, как надо поступить. Кажется это не совсем прилично “ходить под себя”, надо, наверное, позвать кого-то…

“Не дозовешься до них, когда речь идет о вашей безопасности, когда нужна помощь. Они только и умеют, что отчитываться, эти полицейские. Из головы у меня не шел инцидент на дороге. Успеет ли Эдуард? Тревога усилились, крепчал ветер, темнело. На пустынной улице я один. На языке вертелось слово:
-Ненавижу, - прошептал с непонятной ненавистью, когда проходил мимо него.
Разрешающий жест сделал тот своему коллеге, он сказал с издевкой:
-Пропустите!
Нелегко далась вежливость, но я ответил:
-Хорошо, господин полицейский.
-Вот и отправляйтесь! Знаете куда идти? Работать не мешайте, неужели не понятно, это меня не касается.
Я же сказал:
-Но как же?
-Регулировать движение - моя задача.
-Проводить меня кто-нибудь может? Арестовать его наконец-то! Против убийцы улики неопровержимые есть, и я должен попасть в полицейский участок.
-Что вы вообще здесь делаете? – видимо прочитав мои мысли, произнес он угрожающе. - Не вмешивайтесь не в свое дело!
Ко мне вдруг повернулся полицейский”.

Деверь скрипнула. Издалека увидел приближающуюся ко мне медицинскую сестру. Она была вся в белом, даже лицо и даже губы были какие-то неестественно белые. Будто кто-то стер все яркие краски. Наверное, что бы не раздражать мои глаза. Вдруг запаниковал: а существуют ли вообще яркие цвета: красный, синий, зеленый? В последней надежде повернул голову к свету. Туда, где по моему пониманию должно находиться окно, чтобы увидеть зеленую ветку дерева. Или еще хоть что-нибудь не такое белое, мягкое, успокаивающее. Но, увы, в окне - только небо, тоже белесоватое, с небольшими облачками, почти не различимыми на его фоне.
Когда мгновенная паника прошла, я догадался, что медсестра угадала мои желания и сейчас стояла, касаясь коленями выглядывающими из-под ее накрахмаленной до остроты юбки, к кровати. Она улыбалась той дежурной, чуть деланной улыбкой, которая показывала, что мой социальный статус оказался достаточно высоким, что оплачена и тихая палата на одного, и медсестра, и еще многое, о чем я только могу подозревать. Улыбка не сходили с ее лица, а руки уже заученно, профессионально и как-то не по-женски приподняли простынь, развязали завязки больничных штанов, слегка раздвинули ноги, и водрузили между ними что-то прохладное и округлое, потом тронули член, который никак не отреагировал на это слишком не эротичное прикосновение. Уже через мгновение я почувствовал, что мочевой пузырь отдает излишки скопившейся жидкости. Так же улыбаясь, сестра проделала новые манипуляции, накрыла меня простыней и удалилась. Я невольно оценил ее фигуру зрелой женщины, и только тут по низу живота пробежал едва уловимый импульс, как воспоминание о прошлой жизни.
Белые, неестественно белые волосы, спина, играющие под юбкой округлости, мягкие шаги, удаление, слипаются глаза, легкое головокружение…

“Куда катиться эта страна. Армия командует полицией, от возмущения я был вне себя.
В сторону далеко отшвырнул букет, который полицейский выхватил у него... Тот стерпел это без единого слова. По лицу ударил солдата полицейский и закричал:
-Из-за твоего идиотского букета мотор не заводиться!
Робко оправдывался солдатик:
-Ведь это не я остановил машину.
Солдатику с красными гвоздиками почему-то досталось особенно. Хотя они были совершенно не правы, обвиняя их в создании пробки на дороге. Он так грубо вычитывал солдата. И в этом я был с ним солидарен, было видно, что ситуация на дороге его сильно раздражает. Второй полицейский подошел к грузовику.
- Мы сами виноваты, - подумал я, робея перед полицейскими, - позволяем им грубо с нами обращаться. Ведь должность обязывает его быть вежливыми с людьми.
Его поведение возмутило меня. Тогда страж порядка выругался и отвернулся, продолжая свистеть. Пожилой человек видимо не расслышал и переспросил. Полицейский что-то грубо ему ответил, продолжая регулировать движение.
Казавшийся рядом с ним совсем маленьким, седой скромно одетый прохожий о чем-то униженно просил одного из полицейских.
Они были громадного роста, их дубинки взлетали выше деревьев. Что бы ликвидировать пробку принялись командовать полицейские, которые тут же появились на дороге”.

Вот-вот, эти полицейские и милицейские всегда занимаются не тем, чем нужно. Когда разухабистый водитель гнал машину, как сумасшедший, к своей гибели и моему калечеству, ни один не попался нам на дороге. Ни один не махнул букетом алых гвоздик, ни один не свистнул в свисток, в конце концов, ни у одного не хватило смелости бросится наперерез машине и остановить ее, уберечь от катастрофического падения с обрыва. И никто не пытается проведать меня здесь, на больничной кровати, чтобы как-то загладить свою вину.

“У одного из них был в руках букет красных гвоздик. Он использовал его в качестве веера. Человек сорок молодых солдат в темно – зеленой форме сидели внутри, тесно прижавшись друг к другу. Как раз поравнялись с одним из грузовиков. Мне стало не по себе. Эдуард ушел:
-Не очень то приятно оставаться на улице одному. Постарайтесь поскорее догнать меня и поторопитесь.
Чтобы он не ушел, я крикнул:
-За портфелем бегите. Идти бессмысленно к комиссару без улик, - набросился я на ошеломленного Эдуарда. - О чем вы только думали?
Оказалось, что в спешке он забыл портфель дома. И тут я заметил, что у моего друга нет с собой портфеля. Мы с Эдуардом были вынуждены остановиться. Перегородили дорогу и заблокировали проезжую часть. Откуда-то взялись три или четыре военных грузовика.
До самого горизонта простирались трамвайные пути, по которым, похоже, трамвай уже не ходил. И мы шли по ним”.

Звяканье трамвая было отчетливым. Равномерно нарастали звуки, только через несколько минут понял, что это обычный трамвай, никак не связанный с книжным, проезжал мимо больницы и мимо меня, ничем не угрожая.


“Почти не встречались прохожие. Кровавым отблеском заходящего солнца было окрашено небо. Чахлые деревья попадались изредка. Городская застройка - слева, а справа от проспекта, куда ни глянь, расстилались возделанные поля. На улице мы замедлили шаг, чтобы восстановить дыхание.
Мы услышали только:
-Вы не могли бы…, - но не остановись. - Это консьержка пыталась нам что-то сказать. Её мы встретили в коридоре, когда выскочили из квартиры.
Эдуард согласился без энтузиазма и выдавил из себя:
-Конечно.
-Надо найти комиссара. Завтра убийца может изменить планы. Когда стемнеет, там уже никого не сыщешь, поспешим, полицейский участок закрывается рано. Они его схватят, - сказал я, – все это мы немедленно должны передать в полицию.
В большом конверте, который Эдуард вытащил из портфеля, была карта и подробный план действий преступника, с указанием точного времени его нахождения в том или ином месте”.

Скрипит дверь, в проеме двери виден силуэт медицинской сестры, но на этот раз она какая-то другая. Ниже ростом, худая, но униформа также тщательно отглажена, все выдержано в таких же блеклых бело-серых тонах, никаких живых красок. Вот разве что волосы очень рыжие, непослушные и видно, что их очень трудно было спрятать под больничную шапочку.
Он что-то принесла в большем, неуклюжем портфеле, вынимает из него и раскладывает на тумбочке возле кровати.

“-Очень сожалею, что не задумался, не сопоставил записи с последующими событиями, не увидел связи между намерениями и поступками... Не предал этому значения, приняв за бред сумасшедшего... Мысль о реализации чудовищных идей пришла ему в голову много позже, может тогда он и не собирался их совершать... Это было давным-давно, до всех убийств... Преступник прислал мне свой дневник и признания с просьбой, что бы я их где-нибудь опубликовал, - воскликнул Эдуард спустя несколько секунд.
Мне стало жаль его, а он до слез покраснел.
-Вам кто-то их дал? Где вы их взяли – нашли? Ведь все эти вещи не могли сами туда попасть.
-Но я же говорил, что редко заглядываю в свой портфель и никогда не знаю, что в нем.
-Вы могли спасти столько людей! - Не сдержался я.
-Я даже не подозревал, - пролепетал Эдуард.
-Мы можем добиться его ареста, – я был очень возбужден. – Да, это же неопровержимые улики!
Он стал извлекать из портфеля визитные карточки преступника, его удостоверение с фотографией, записи с именами жертв, а также дневник – в нем были подробно описаны все чудовищные злодеяния, изложено его кредо, взгляды и планы.
-Выкладывайте всё, - потребовал я.
-Я ничего об этом не знал.
-Но это же вещи убийцы, - вскричал я, – у вас в портфеле.
-Мои здесь только сигареты, - сказал Эдуард.
И как только все уместилось в портфеле. Весь стол оказался завален. Он засунул в портфель свою болезненно белую руку с искривленными суставами и вытащил множество вещей: искусственные цветы, неприличные картинки, конфеты, детские часы и копилки, пеналы, булавки, какие-то коробочки и сигареты.
-Так, давайте сейчас посмотрим, что ещё там лежит.
-Однако это не значит, что я должен все время в нем рыться.
-Но вы ведь всегда его с собой носите.
-Я очень редко открываю свой портфель, - пробормотал он”.

Как он хитер этот Эдуард, - подумал я. Говорит, что в портфеле носит только свои сигареты, но называет портфель своим. Медицинская сестра тоже принесла что-то в портфеле. Это очень странно: ярко рыжие волосы, а ведь мне нельзя смотреть на раздражающие цвета, мне нужен покой и отдых.

“-И почему вы мне об этом ничего не сказали. Откуда они у вас? – воскликнул я, - ведь это именно те злополучные фотографии.
Когда мы водрузили портфель на стол, оказалось, что в нем еще много таких снимков. Из портфеля выпали фотографии. Фотографии полковника – с усами, приятным располагающим лицом, в парадной форме. Он поднялся, надел черную фетровую шляпу, серый плащ, взял в руки свой тяжелый портфель и тут же его выронил.
Я чувствовал себя опустошенным, разбитым и охотнее отправился бы в кровать, но согласился прогуляться.
-На улице должно быть теплее. Я уже целый час жду вас. А здесь так холодно.
Эдуард предложил:
- Давайте немного пройдемся.
-Давно известны все подробности, а люди даже свыклись с этими реалиями, хотя и возмущаются. Как могло случиться, что я ничего не слышал, - начал я рассказывать, но Эдуард, прервал:
-Весь город об этом знает, - сказал он слабым, дрожащим голосом. Как видно лихорадка все еще мучила его. Худой, изможденный, весь в черном, с мертвенно бледным несчастным лицом и лихорадочно блестящими глазами, он сидел возле окна. Дома, в мрачной и темной (днем отключают электричество) гостиной с нависающими потолками, где царит вечная осень, меня ждал Эдуард.
Глубокой, безысходной тоской и отчаянием наполнило меня то, что я услышал. Я не имею никакого отношения к журналистике, никогда не выдавал себя за репортера, поэтому эта информация не попадет на страницы газет.
-Ох, если бы полиция знала, где его искать. Кроме того, они тоже не могут устоять перед фотографией полковника, они ведь пробовали, и уже пять человек утонули. У людей и так по горло работы. Это невозможно.
-Здесь же может дежурить переодетый полицейский. Почему бы не установить пост?
-Он не появиться, так как знает, что они здесь.
Из подъехавшего трамвая выходили люди, но ничего подозрительного поблизости не было. Я невольно бросил взгляд на остановку”.

Опять появление медицинской сестры. Эта уже с черными волосами, полная, немного неуклюжая, судя по запахам, которые проникают в ноздри, будет меня кормить. Запах пищи, запах женского тела, как разделить их, чему отдать предпочтение. Она без видимых усилий приподнимает меня и, обхватив за плечи, придерживает голову. Тут же подносит ко рту ложку, касается гладкой поверхностью губ, которые раскрываются: впускаю во внутрь теплую кашицу. Её массивный зад занимает на кровати куда больше места, чем мое тщедушное тело, она тяжело дышит, будто не легкой ложкой орудует, а лопатой. Я не сопротивляюсь, послушно открываю рот, прижимаюсь к ее бедру, к ее огромной груди, блаженно опираюсь на руку, вот только свои руки где-то вдоль тела потерялись, придавленные одеялом, простыней.

“-Да ловушка весьма хитроумная и искусная. Невероятно, все знают, и все равно попадаются.
-В этот момент убийца и наносит удар: толкает несчастного в пруд. Жертва склоняется, что бы рассмотреть фотографию – ведь уже начинает темнеть – и тут убийца и наносит удар. Почему-то это всегда срабатывает. И здесь он являет коронный номер – вынимает фотографию полковника. Так они доходят до пруда. Человек отказывается, говорит, что спешит, но убийца не отстает. Умоляет что-нибудь купить – искусственные цветы, ножницы, какие-то неприличные картинки, попадется ему жалостливый человек – и он уже мертвой хваткой вцепляется в него. Будто он только что вышел из больницы, никак не может найти работу, одинок, не имеет крыши над головой. Изображая нищего, он подходит к выходящим из трамвая пассажирам и просит милостыню, изо всех сил стараясь их разжалобить, убийца поджидает своих жертв на остановке трамвая, - начал рассказывать он.
Между тем, меня все это немало забавляет:
-Непонятно!
-И никак не удается его схватить. В самом деле, каждый вечер на его удочку попадается два – три человека.
-Тогда почему появляются все новые и новые жертвы?
-Все обитатели квартала это знают, как он действует. Кроме того, некоторые его жертвы, находясь в предсмертной агонии, сумели кое-что сообщить. Его портреты расклеены повсюду. Во всяком случае, мы знаем, как он выглядит, есть описание его внешности.
-Когда имеешь описание внешности - задача намного упрощается. - Я никак не мог прийти в себя. Увидев, что я полез в карман за деньгами, Эдуард остановил меня:
-Постойте, угощаю я, - сказал он. - Для вас у меня найдется особенное пиво.
К нам подошел толстый бармен в жилетке, закатанные рукава рубашки открывали волосатые руки. Мы выбрали места возле окна.
Эдуард заказал два пива.
–Сейчас мы поднимем вам настроение.

Мы вошли в бистро.
-Вы слишком чувствительны, мой друг, - мой спутник хлопнул меня по плечу.
-Это так, но когда это происходит на твоих глазах, очень трудно сохранять спокойствие.
-Ведь постоянно где-то кого-то убивают, в том числе детей, кто-то погибает, старики умирают от голода, полно вдов, сирот, несчастных. Жизнь будет немила, если принимать близко к сердцу все несчастья, которые преследуют человечество. Да не расстраивайтесь вы так!
-Нет, у меня решительно нет настроения.
-Здесь рядом, в двух шагах от бистро есть кладбище, там, кстати, и венки продают.
Он, в отличие от меня, опять повеселел.
-Вы не торопитесь? - Спросил меня Эдуард. - Может пропустим по стаканчику?

Шел дождь со снегом, образовывая на тротуаре грязные лужи. Я сразу же закоченел, хотя надел плащ, укутал шею шарфом. Небо было беспросветно серым, тяжелым. На остановке в ожидании трамвая толпился народ. Через несколько минут мы были уже за границами квартала, на бульваре.
-Нет, я предпочитаю знать, лучше все знать…
-Не надо было вам показывать утопленников.
-Теперь эта ужасная картина все время будет стоять перед глазами. А ведь так замечательно начинался день. Прошу вас, выведете меня отсюда.
-Так вы будете кружить и все время возвращаться на это место.
-Возможно, его скоро арестуют? – спросил я, - зачем жить, если таков конец? - Подумал я, и меня охватила отчаянная тоска и безысходность. - Богатство не гарантирует счастья. Скорее покинуть этот квартал.
Мы поспешили отойти от пруда.
-Давайте уйдем, - взмолился я.
-Все тот же неуловимый убийца
-Кто это мог сделать. И очевидно, мать этого ребенка.
-Наверное. Один – мужчина, второй ребенок. - Эдуард пожал плечами.
-Какой ужас. Это женщина?”

Она стоит у кровати, бледная, вижу одно только чрезвычайно бледное лицо, а волосы скрыты под шапочкой.

“То, что я сначала принял за водоросли, было рыжими волосами, расстилавшимися на поверхности воды.
-Вон там еще одни. Сегодня их трое, - Эдуард вытянул руку.
Подойдя к краю пруда, я, и в самом деле, увидел, что в воде покачиваются распухший труп офицера в форме инженерных войск и тело мальчика пяти – шести лет, его рука намертво сжимала полочку для серсо.
-Вот вы можете сами в этом убедиться.
-Утопленники!
-Дело в том, – объяснил Эдуард, - что именно здесь каждый день обнаруживают двух – трех утопленников.
Мы опять подошли к пруду.
Я надеялся приятно провести день, чувствовал себя таким счастливым... Еще несколько минут назад все было так прекрасно.
-Ради Бога, что это значит, - я почувствовал себя безнадежно одиноким, окруженным бездушной пустотой, и чудесный пейзаж, в котором я растворился, которым упивался, который уже стал частью меня, вдруг отстранился, удалился, превратится в мертвый образ заключенный в раму.
-Мне вовсе не до шуток, уверяю вас.
-Зачем вы омрачаете такой замечательный день. Хотите напугать или просто разыгрываете меня.
-Вы это серьезно?
-И все равно это небезопасно. Выходят лишь в случае крайней необходимости, группами по десять – пятнадцать человек... И они остались, забившись в свои роскошные квартиры. А может быть теперь для них дело чести – остаться. Здешние жители давно собрали бы свои вещички и покинули квартал, если б имели, где жить. Ведь квартиры все равно никто не покупает. Полиция заморозила строительство, - мой спутник помрачнел”.

Помрачнел и я, ну, разве можно понять, что и зачем я делаю. Чтение – ведь не работа, я же, в конце концов, работал кем-то. За то, что вот так лежу и почитываю занимательные историйки, никто мне не заплатит ни копейки, или какие там сейчас деньги используют, евроценты, вроде. Наоборот, как только я смогу пройти в себя и покину палату, мне пришлют счет за проведенное время, в который, наверняка, включат и эту идиотскую книжку.

“Я с наслаждением вздохнул полной грудью. Здесь такой чудесный сладкий воздух. Уехал бы из грязного пригорода с бедными обитателями, холодными, пыльными, пропахшими фабричными дымами улицами. Вот и дом уже почти готов. Как жаль, что я так мало зарабатываю. Если бы у меня были деньги, купил бы купил здесь участок. Среди зеленых деревьев белели недостроенные здания. Мы как раз проходили мимо двух строительных площадок.
Почему закрыты все окна? Почему не слышно звяканья посуды, звона бокалов, смеха, разговоров? Время обеденное, все должны собраться по домам. Кроме нас совсем нет других прохожих. Почему так пустынно на улицах?
Вокруг царили спокойствие и оглушительная тишина, которая сначала казалась умиротворяющей, но теперь начала тревожить. Мы гуляли по парку, в центре которого был небольшой пруд, мимо особняков, садов, цветов и прошли так около двух километров.
-Вы говорите о миражах, блеснул я эрудицией.
-Небольшой островок, какие нередко встречаются в пустынях, когда среди раскаленных песков вдруг возникает дышащий прохладой яркий от роз, окруженный водоемами призрачный город, – ответил мой спутник. - Просто это оазис.

Удивительно. А так и ветра нет и воздух свежий. Но об этом знали бы, а может дело в каких-то теплых воздушных потоках. Да холмы и не спасают от дождей, это известно. Но ведь вокруг нет холмов, Может быть этот район как-то особенно защищен от непогоды. Чем это объясняется? Я устало улыбнулся. Путешествие имело место на месте, простите мне этот невольный каламбур. Сюда же я приехал на трамвае. Однако, что бы оказаться, например, на лазурном берегу, нужно сначала добраться до аэропорта, а потом более двух часов провести в воздухе. Если летишь на самолете, то словно попадаешь в другой мир. А сейчас как будто перенесся за тысячу километров, на юг, в самый разгар весны. Сегодня утром я проснулся, дрожа от холода.

-Действительно, – подтвердил я. - Тут и листья, я смотрю, уже распустились, при этом их легкая тень не затемняет фасады зданий, а в других района города небо затянут серыми тучами, будто седыми прядями, ветер вздымает слежавшийся снег.
-Здесь живут богатеи. Веселые, здоровые, во всех отношениях приятные люди. Виллы построены из самых лучших материалов. Поэтому участки очень дорогие, - заметил Эдуард, который сопровождал меня. Здесь всегда хорошая погода, иначе не бывает.
Я снял плащ и перекинул через руку. Безоблачное небо излучало чистый голубой свет. У ворот поджидали новые сверкающие машины. Широкие улицы украшали тенистые деревья. Белоснежные дома окружали цветущие сады. Это было и в самом деле прекрасное место”.

Фу, кажется, докарабкался до конца, или начала. Собрал все силы, но на моей больничной тумбочке стояла в рамочке фотография полковника, который нагло улыбался.
Виташка БесовЪ
2006-01-30
5
5.00
1
Отражение (фантасмагория)
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Отражение (фантасмагория)


Жизнь такова, какой мы хотим ее видеть.
(эпиграф)

Пролог.

Я сижу на берегу озера. Вдыхаю чистый воздух и радуюсь, что живу. Чистая, прозрачная вода завораживает… Озерная гладь способна отразить весь мир… Или вечность.
Нет мыслей. Только чувства. Тишина… Солнце… Свежий ласковый ветерок... я чувствую Мир. Наблюдаю за ним.
Люблю общаться с Миром. С МОИМ Миром. Точно знаю: то, что вижу и чувствую, я сотворил сам. Своими волей, желанием, верой, разумом, чувствами – собой. Своим мировосприятием. Я вижу то, что хочу видеть.
Смотрю на воду. Вода многое может рассказать… Воде можно задавать любые вопросы и получать ответы на них. Вода – глаза Мира. Как очи человека отражают его душу, так и вода позволяет заглянуть во что-то неуловимое, неосязаемое… Иногда позволяет увидеть очень многое.
…А сейчас… сейчас пронзая озерную гладь, на меня смотрят человеческие глаза. Большие, уставшие, непонятные… Чем-то измученные…
- Хочешь, я расскажу тебе эту историю? – спрашивает озеро.
- О чем она?
- В меня заглядывало много глаз, и в каждой паре отражались разные миры. Порой люди создают такое уродство… Я могу показать тебе один такой мир. Если хочешь.
Мой Мир прекрасен. Иногда бывает скучен и однообразен, но, тем не менее, прекрасен. Я люблю его. Мне нравится жить в нем. В моем Мире есть еще много непонятного и непознанного. Люблю познавать.
Еще ни разу я не видел чужого.
Озерная гладь затягивает, засасывает мое сознание. Вижу чьи-то глаза. Растворяюсь в них…
Открываюсь, отдаюсь воде…
Иду ей навстречу…

Глава 1.
Отражение суицида.

Тяжелая, невыносимая, бесконечная тьма…
Чуть легче – темень…
Еще легче – чернота…
Кажется, совсем легко – чернота обтекает, спадает с плеч…
Не давит больше на голову…
Рассеивается…
Уже появляются очертания…
Уже можно видеть…
Небо окутано большими черными тучами, они все удаляются и удаляются…
«Я падаю?»
Сильный удар…
Боль… Из какой-то одной точки перетекает во все тело…
Или нет тела?
Или есть?
Смотрю на руки: обрублены по локти. Хотя нет. Они растут. Боль расплывается… Она уже в запястьях. Добирается до кончиков пальцев… Врезается острыми клиньями в ногти…
Попробовал согнуть-разогнуть только что родившиеся пальцы. Получилось. Хорошо.
Острая вспышка боли…Словно все тело – это невыносимая, нестерпимая боль.
Боли больше нет.
Вижу перед собой тучи - обнимают небо. Наверное, поэтому так сумеречно.
Я поднимаюсь на ноги. Стою на протоптанной чьими-то ногами дороге, однако так… так… Так… Бездушно? Да. Бездушно. Кажется: даже воздух бежит здесь от жизни - он до безумия, до недопустимости, до смерти уныл.
Редкие, чахлые деревянные домишки. Да нет. Даже не деревянные - настолько хрупкие и ветхие, будто сложены из хворостинок. Все какие-то перекошенные… Вот-вот рухнут. Вокруг каждого домика, чуть поодаль, вместо забора, в землю воткнуты длинные уродливые ветки. Калиток нет. Пустое место.
Еще более редкие, чем дома, деревья. Уродливые, измученные, безлиственные.
От увиденного в хаосе по спине бегут мурашки, пронзают кожу как иголки.
«Замечательно. Значит, у меня есть спина».
Мрачно. Страшно.
- А… А-а-ах…
До моего слуха доносится слабый, наполненный странной безысходностью стон.
Поворачиваюсь. Совсем недалеко небольшое озеро. Рядом стоит человек в лохмотьях. Ослепительный блеск прыгает ему в ладонь, ударятся оземь. Сам человек медленно падает в озеро.
Его потеря равновесия завораживает. Он все ближе и ближе к воде…
Тело напрягается, но не желает идти на помощь.
Лишь когда булькает, и озеро обнимает человека, меня будто отпускают с ручника. Острая боль в голове – пришло понимание произошедшего.
- Стой! – слова наконец-то вырываются изо рта-тюрьмы.
Подбегаю к озеру и… останавливаюсь. Вода прозрачная. Стою на том самом месте, откуда упал человек, но никого не вижу. Странно - так мелко…
«Здесь невозможно утонуть».
Дно начинает проваливаться в пустоту… Вода мутнеет… Желтая… Зеленая… Красная… Как кровь.
Проясняется… Рождается запоздалое отражение.
Смутно… Смутно…
- А!
Слышу свой крик и резко отскакиваю от воды.
Страшно. Неожиданно. Мерзко.
Из воды пустыми глазницами смотрит древний, покрытый паутиной и гнилью, скелет.
«Что?.. Что это? Неужели это я?!»
Как же страшно…
Бешено бьется сердце. Ватные руки-ноги. На все тело напала мелкая частая дрожь. Воздух борется за право войти в легкие, потом мечется где-то внутри в поисках выхода.
«Успокойся. Успокойся… Тише… Тише…»
Пытаюсь сделать дыхание легким и гладким - безрезультатно. Перед глазами скелет. Сейчас выберется из воды. Вот сейчас. Выйдет… не смогу от него убежать. Как бы быстро не понесли ноги от проклятого озера.
А ноги совсем слабые…
Уже не могу стоять. Опускаюсь на берег. Руки бессильно упираются в землю.
Резкая боль… Щиплет ладонь…
Под рукой лезвие. Острое, блестящее, новенькое. Испачканное кровью. Не только моей.
Лезвие…
«Так вот что выпало из рук человека! Человека… Нырнуть? Попытаться спасти? Нет… Нет… Уже поздно. Надо было бежать, держать, пока он еще не упал. А теперь поздно…»
И так страшно…
Почему-то совсем не жаль утопленника. И не стыдно признать свою слабость. Трусость.
Человек утонул… Ну и что? Наплевать.
Унылый воздух наполняет голову и сердце безразличием, флегматизмом… отсутствием…
«Надо встать. Надо пойти».
Уговариваю себя, умоляю. Чувствую: не встану сейчас - не встану уже никогда. Хочу бежать дальше от кровавого озера, хочу забыть о нем… Но ватное тело. Но страх. Но чувство, будто ужасное отражение настигнет меня везде.
И воздух… Я почти весь из него – из унылого воздуха.
Неожиданно замечаю посреди озера небольшой красный пузырь. Хотя нет. Не такой уж и небольшой. Уже с три моих кулака.
Он растет.
Уже моего роста.
Пузырь надувается…
Закрывает половину озера…
Еще больше…
Еще…
Чувствую, что-то угрожающее, страшное… И одновременно с тем печальное… Уставшее… Безысходное…
Но угроза…
Не в силах встать, ползу спиной вперед, подальше от ужаса и печали. Пузырь разрастается… Окутывает всю воду… Упирается в берега…
Я ползу. Ползу!
Страх гонит вперед. С остервенением пытаюсь наполнить силой и мощью ватное тело…
Лишь бы успеть… Лишь бы спастись… Лишь бы убежать…
Не хватает воздуха… Тяжелое дыхание… Воздуха мало… Мало…
Берега сдерживают пузырь, не давая ему больше расти вширь. Однако ему мало места. Он рвется на свободу. Все больше и больше… Выше и выше… Кажется, еще чуть-чуть и достанет до небес, до черных туч.
Я ползу. Быстрее, быстрее…
Совсем мало воздуха…
Наконец, нахожу в себе силы подняться. Каждый миг, рискуя упасть и не встать больше из-за своей слабости, поворачиваюсь спиной к пузырю и бегу. Так быстро, как только могу. Ежесекундно припадаю то на одну, то на другую ногу, спотыкаюсь, но каким-то неведомым образом держу равновесие.
Взрыв… Громкий, оглушительный…
Огромная тень…
Быстрее! Быстрее!
Воздуха уже почти совсем нет…
Спотыкаюсь и лечу…
«Конец…»
Мысль приходит с устрашающим безразличием. Все кончено? Ну и ладно. Все равно. Прощайте, в таком случае.
Падаю на землю лицом вниз. Даже нет желания бросить прощальный взгляд на жизнь.
Холодное, точечное прикосновение. Еще одно. Еще… Сразу несколько прикосновений. Много прикосновений. Одновременные. Поочередные. Сменяющие друг друга.
«Еще нет. Еще не конец…»
Мокро. Холодно. Печально.
Встаю. Идет прямой дождь. Грустный. Красный.
Подставляю ладонь, на нее падает несколько капель. Они расплываются. Небольшая лужица в моей руке. Красная…
«Кровь…»
Смутно… Смутно…
- !!!
Вода расплескивается из дрожащей руки.
Отражение. Опять. В каплях дождя. В озере. Везде одно и тоже.
Падающие капли… Каждая смотрит на меня пустыми глазницами…
Уже ничего не понимаю. Ищу спасения. Смотрю по сторонам.
Ветхий домик! Совсем близко! Собрав в кулак всю волю, все последние силы, несусь к небрежной постройке. Добежав, стучу в гнилую дверь. Открывается.
Шаг через порог - облегчение. Чувствую себя защищенным от страшного дождя. Слабо, правда, но все же…
Внутри еще темнее, чем снаружи.
Внутри дом – одна большая комната, посреди которой стоит большой прямоугольный дубовый стол. С каждой стороны скамейка.
А за столом… За столом сидит одинокая фигура в длинном балахоне. На голову накинут капюшон. Кисти рук потерялись где-то в одежде…
Фигура не поворачивается ко мне – смотрит на стол.
Осторожно, крадущимися движениями, подхожу ближе.
Медленно, очень медленно в мою сторону поворачивается голова в капюшоне. Лица все равно не видно. Словно его там нет… Провал. Пустота.
- Тебе темно? – уставший, бездушный, бесцветный голос. – Давай я зажгу свет.
Фигура проводит рукой по столу, на нем появляется горящая свеча. Слабый, тусклый огонек осветил комнату.
- Садись, - говорит фигура и указывает на противоположную скамейку.
В ней чувствуется какая-то мрачная сила. Немножко жутко. Но лучше присесть, чем выйти обратно на улицу…
Пустой капюшон обращен ко мне.
- Где я? – спрашиваю: вопрос сам слетает с языка.
- Ты здесь.
Просто… и не понятно.
- Как это – здесь?
- Вот так, - отвечает фигура (какой безразличный, уставший голос!) - Ты здесь. В моем доме.
Чувствую себя ребенком, задавшим совсем глупый, нелепый вопрос. Будто, стою перед взрослым, который вот уже в сотый раз объясняет мне, почему небо должно быть голубым. А я все равно не понимаю; не удобно спрашивать в сто первый раз…
Хотя небо здесь не голубое…
Тишина… Пугающая, тяжелая…
Спросить в сто первый раз? Или нет? Наверное, стоит. Наверное… Иначе тишина совсем поглотит меня… Спросить…
- Но… - так тяжело говорить (интересно, почему?)… словно комок в горле застрял… надо преодолеть себя… надо… надо… надо… - Кто вы?
- Я Смерть, - отвечает бездушный и уставший голос.
В пустоте капюшона замечаю блеск. Совсем маленький, едва различимый. Даже не точка – атом точки… Опять чернота. Показалось? Нет, снова. Будто под балахоном скрывается бесконечная вселенная, а где-то далеко-далеко играет со мной в прятки звезда…
Фигура молчит, я вглядываюсь в появляющийся-исчезающий блеск. Забываю про свое тело. Мысли все глубже проникают в капюшон, все больше отдаляются от родной плоти…
Я невесом. Вокруг нет ничего – даже пустоты. Только вот блеск… Лечу к нему. Или стою на месте? Неважно. Он приближается. Различаю размытое дымчатое пятно. Много пятен.
«Мы мертвы…» - хором и вразнобой твердят голоса.
«Души…» - понимаю, что это моя мысль и тут же проваливаюсь-возвращаюсь в свое тело.
Фигура сидит напротив.
- Странное ощущение… - говорю я.
- Чем же? – интересуется Смерть.
- Будто я утонул в новой вселенной… Интересно, тяжело быть вселенной?
- А человеком быть тяжело?
«А действительно: тяжело?»
- Не знаю… наверное, я уже привык.
- Я тоже привыкла быть вселенной, - произносит безэмоциональный голос.
- Чьи это были души? – спрашиваю я.
- Жителей деревни… Раньше я приходила за ними. А теперь… теперь они не ждут меня - идут к озеру.
Кажется, я замечаю первую эмоцию в голосе Смерти. Грусть.
- Они идут туда умирать?
- А ты разве сам не видел?
«Тот человек… перерезал себе вены? Наверное… А потом пошел дождь… Почему?»
- Почему идет дождь? – повторяю вслух.
- Не знаю… Это за пределами моего понимания. Капли приносят депрессию. Озеро будто ампутирует людям чувства… и они приходят к нему.
В области сердца ощущаю неприятное покалывание.
- Но… вы пытались бороться за людей?
Голос Смерти ржавой сталью режет слух:
- Как? Как бороться если, люди сами отворачиваются от меня, предпочитая озеро? Они нашли себе новую, альтернативную вселенную, которую не надо ждать – к ней можно придти в любой момент. Только они забывают: оттуда невозможно вернуться…
- Это против природы…
- Вы многое делаете против природы…
Дождь начинает усиливаться. Барабанит по крыше. Кажется: он пытается достать до меня.
- Не бойся, я не отдам тебя, - говорит Смерть. – Знаешь, я даже не могу выйти отсюда…
Удивительно.
- Почему?
- Желание людей отдаваться озеру не выпускает меня… Почему-то… Это моя темница…
Дождь устает… Удары становятся слабее.
- Забавно, - продолжает фигура. – Страх Жизни заковал в цепи ее, заточил здесь меня…
«Неужели Жизнь тоже носит балахон?»
- Тебе нужно сходить к Жизни. Ты любишь ее. Может быть, ты поможешь… Она в соседнем доме.
Дождь сдался.
- Иди, - говорит Смерть и отворачивается.
Не хочу больше разговаривать. Фигура, наверное, тоже не хочет. Встаю из-за стола, выхожу на улицу. Что-то изменилось… Ищу глазами дом, в котором страдает Жизнь и замечаю высокий забор, обнимающий деревню. Белый… Он из костей! Поднимаю голову: вместо туч потолок из черепов. Я в клетке!!!
Воздух раздвигает мне ноздри, пытается задушить своим избытком… Ноги утопают в рыхлой земле…
Рыхлой? Она не была такой! Почва хочет съесть мое тело!!!
Страшно. Безвыходно…
«Я могу спасти тебя» - голос проникает в меня.
Поворачиваюсь и вижу кровавое озеро…
«Иди ко мне, я спрячу тебя».
Задыхаясь, с каждым шагом все больше проваливаясь в землю, иду к озеру.
Осталось совсем немножко…
«Перережь себе вены».
Я уже на берегу. Утонул по голень в грунте… И продолжаю тонуть… Вижу лезвие. Дрожащими от спешки руками поднимаю его и провожу острием по венам.
Кровь тонким ручейком течет в озеро. Клетка из костей начинает уменьшаться в размерах, сдвигаться в сторону дома, из которого я только что вышел… Но у меня нет сил смотреть, как она раздавит фигуру в балахоне…
Я падаю в воду…



Глава 2.
Серый-черный безразлично-чувственный город.

Еще немного и задохнусь… Надо плыть наверх, к воздуху…
Так хочется выдохнуть… Терплю.
Светлее…
Руки порвали пленку воды…
- А-а-а…
Делаю долгожданный выдох. Вдох. Выдох. Как это прекрасно – дышать полной грудью!
Оглядываюсь по сторонам. Город. Просторная дорога. Серые бетонные высотки, серые деревья, серое небо… даже солнце серое…
Мимо проходят серые подростки со стеклянными глазами… На меня – ноль внимания…
Чуть наклоняю голову – черный цвет волной смывает предыдущий.
Смотрю вниз: мой торс торчит из… из лужи ?!? Опираюсь об асфальт и вылезаю из нее.
От усилия мир превращается в размытое пятно… Голосом воли зову очертания назад.
Теперь черный и серый цвета живут вместе.
Рев мотора за спиной. Поворачиваюсь: в нескольких метрах от меня начинает цепляться шинами за асфальт автомобиль. Но инерция все равно тащит его вперед.
Хочу отскочить в сторону, бьюсь плечом о бетонную стену.
Машина так близко…
Удивление: я в узком проходе… Здесь не разойтись с металлическим зверем.
Последнее, что успеваю заметить: лужи нет!
Толчок… Кажется, лечу… Темнота…
…Голоса…
- Ничего страшного. Жить будет.
«Жить! Чудесное слово…»
- Я его сбила… Очень стыдно… Я только вчера получила права, - говорит перепуганный женский голос.
- Брось дорогая, - успокаивает ее мужской, - он сам выбежал на дорогу.
«Выбежал?»
- Я не выбегал! – отрицаю я и удивляюсь: язык с трудом управляет звуками.
Открываю глаза. Видимо, лежу в больничной палате. Около моей кровати стоят три человека: молодая симпатичная женщина в деловом костюме, мужчина в халате – серые тени, мужчина в плаще – черная тень. Они очень похожи на тени… Вроде у них есть все: лица, очертания… но… они монотонны!
Все обращают ко мне взгляды.
Стеклянные зрачки.
- Как вы себя чувствуете? – спрашивает женщина. Ноты какой-то приторной заботы слышатся в голосе. Вроде она искренна… а вроде и нет.
- Неплохо, - отвечаю я.
Почему я так ответил?
- Все будет хорошо, - говорит серый мужчина и улыбается непонятной, лживой улыбкой.
- Откуда вы взялись на дороге? Зачем выбежали? – задает вопрос черный.
Все ждут моего ответа.
- Я… я не выбегал, - повторяю снова, - это вы взялись не пойми откуда.
- Вы простите нас? – интересуется женщина.
Ну что можно ответить на этот вопрос?!?
- За то, что вы меня сбили? Бросьте, какие пустяки. Со мной почти каждый день такое…
Черный мужчина удовлетворенно кивает. Женщина безразлично-нервно улыбается. Серый мужчина (думаю, врач) безразлично-удивленно смотрит на меня. …Как им удается совмещать эти чувства?!?
Похоже, сарказм не понят…
- Тогда мы не несем ответственности за ваше извращенное хобби, - говорит черный.
Неприятно.
- Хобби? Я не коллекционирую свои несчастные случаи! – возмущаюсь. Хочу объяснить, что не виноват в случившемся. Но мужчина в плаще не слушает меня.
- Пойдем дорогая, - обращается он к женщине.
- Но как же… - начинает она, однако мужчина уверенно перебивает ее:
- Пойдем.
Женщина поворачивается ко мне и, отсутствующе улыбаясь, безразлично-участливо (может, мне только кажется, что в их речи сливаются антиподы чувств?) произносит:
- Мы зайдем еще. Принесем вам апельсинов.
- Что ж… я, пожалуй, тоже зайду попозже, - говорит врач. – Много не двигайтесь.
Они уходят.
Я один в палате. Осматриваюсь. Вокруг только серость…
Пробую встать с постели. Получается. Даже боли нет. Интересно: меня переодели в какую-то серую пижаму… Ну да и шут с ней…
Подхожу к окну. Похоже, я нахожусь очень высоко! Дух захватывает. Удивительная картина. Внизу флегматично и беспорядочно движутся серые и черные точки. Люди, наверное… Серые дома смотрят на меня черными окнами, а черные дома - серыми. Интересно, сколько в них этажей? Не меньше двадцати, думаю. Серый лучик серого солнца прикоснулся к щеке. Безразлично! Но все-таки тепло…
Черный голубь садится на подоконник. Смотрит на меня. Почему мне кажется, что у всех здесь стеклянные зрачки?!?
Внимательно смотрю ему в глаза. Много маленьких трещинок…
Неужели действительно стекло?!?
Рука сама тянется к птице. Хочу прикоснуться, но голубь срывается с места и прячется в облаках. Пугливый…
- Я же сказал: много не двигаться! – безразлично возмущается врач.
Вздрагиваю от неожиданности и поворачиваюсь.
- Я и не двигаюсь. Я просто стою.
- Стоять в вашем положении вредно. Ложитесь.
Послушно возвращаюсь к кровати. Врач со шприцом в руке, склоняется надо мной. Специально заглядываю ему в глаза: тоже куча трещинок. Кажется, даже только что образовалась новая. Так обыденно…
Врач берет мою руку и протирает ваткой (откуда она у него взялась?). Чувствую приятный запах спирта. Вот чего мне сейчас не хватает – водки… Странное желание, раньше я считал себя трезвенником!
Игла вонзается в кожу.
- Отдыхайте… - говорит врач и фантомом растворяется в воздухе.

- Вот апельсин, - произносит женщина с оранжевой коркой вместо кожи и протягивает мне большой стеклянный глаз. Беру, смотрю в черный зрачок. Бездушный… Только отражение жизни: прекрасно-серой, бесчувственно-проникновенной.
«Как такое может быть?»
Трещина перечеркивает глазное яблоко – наверное, я слишком сильно сжал. Много трещин.
Совсем не сжимаю шарик; он лежит на моей ладони. Но уже поздно. Он лопается… Осколки разлетаются во все стороны. Впиваются в стены, в пол, в окно, потолок – будто пытаются разрушить комнату, город, жизнь.
Внутри глаза жила миниатюрная копия черного человека в плаще… Я держу его…
Он смотрит на меня стеклянными глазами, в которых отражается моя серая пижама.
- Зачем ты бросился под колеса? – спрашивает он.
- Я не бросался, - озвучиваю уже привычный ответ и удивляюсь неуверенности своего голоса.
- Бросался… бросался… бросался… - эхом повторяет миниатюрный человечек.
Его маленькие стеклянные зрачки идут трещинами.
Страшно…
Глаза разлетаются на маленькие осколки…

- Все будет хорошо, - произносит свою коронную фразу голос.
Вижу перед собой врача. Он похож на зажеванную пленку… Все повторяет и повторяет одно и тоже.
- Все бу-дет хо-ро-шо…
- В-с-е б-у-д-е-т х-о-р-о-ш-о…
Кажется, воздух становится плотнее… Челюсти мужчины в сером халате движутся медленнее. Еще медленнее… Он держит шприц. Рука с силой пронзая тяжелое пространство, движется ко мне.
- Не надо, - прошу я…
- Это необходимая процедура – отвечает врач и безразлично сверкает потрескавшимися стекляшками.
«Не хочу больше».
Очень сложно двигаться. Насколько возможно быстро встаю с постели, отталкиваю врача (тот начинает медленно падать) и бегу к выходу.
Тяжело… Будто оказался на дне водоема и не плыву, а бегу – сопротивляюсь воде…
Длинный серый коридор… Бегу вперед. Только вперед…
Вниз по лестнице.
…Много поворотов. Не могу с уверенностью сказать, где я.
Редкие люди в серых пижамах и халатах. Все смотрят на меня безразлично-сочувствующими стеклянными глазами.
Все как в замедленной съемке.
Комната без окон. Раковина. Возникает непреодолимое желание умыться... Надежда, что вода стряхнет с меня весь этот бред…
Открываю кран. Тонкая струйка серой воды падает черной лужей, не успевающей убегать в сток.
Тисками сдавили руку...
Поворачиваюсь – врач. За его спиной стоит серая женщина и черный мужчина.
- Все бу-дет хо-ро-шо…
- Не де-лай-те е-му боль-но, - безразлично-испуганно просит женщина.
- Он бе-жал под но-вую ма-ши-ну, - говорит черный…
- Ме-ня ли-шат прав? – спрашивает женщина.
- Все бу-дет хо-ро-шо…
- Под но-вую ма-ши-ну…
- Не де-лай-те е-му боль-но…
Игла вонзается в кожу.
- Боль-но…


Глава 3.
Зеркало.


Звон бьющегося стекла…
Бесконечное количество осколков разлетается в бескрайней пустоте.
Сердце сжимается в маленький комочек боли.
Понимаю: ничего не вижу. Только чувствую…
Откуда ко мне приходят такие аллегории ощущений?
Что происходит?
Неуправляемый, животный страх наполняет все мое естество… Естество?.. Наполняет меня!
Я – страх.
Сердце… боль…
Я – боль.
Я боюсь себя…
Сцепляю руки в замок. Хочу чувствовать свои ладони, свое тело…
Почему я не вижу?
Хочу видеть!
Тесно… И холодно.
Звон разбивающегося стекла…
Что же это?
Протягиваю руки. Упираются во что-то гладкое и скользкое… Прижимаюсь к «чему-то» всем телом… Начинаю различать…
Красивая девушка. Ее лицо так близко…
Безразличные стеклянные глаза.
Рука, испачканная кровью поднимает… меня?!?
Подносит совсем близко к глазам.
Я – зеркало?
Чувствую ее теплую кровь… Ее дыхание.
Я – осколок разбитого зеркала?
Я – зазеркальный житель?
Какая она… красивая? Да! И еще… пустая? Да!
Она – демиург этого бреда?
…Я осколок разбитого зеркала… Я отражение ее страха и боли.
Чего она боится?
От чего страдает?
Такая красивая…



Глава 4.
Анатомический театр.

- Просыпайся… просыпайся! Тебе пора на сцену…
Открываю глаза. Потолок, сотканный из разноцветных платочков. Красные, зеленые, синие… Много-много цветов и оттенков… Кажется: я так давно не видел их!
- Давай быстренько: приготовился и вышел!
Шорох.
Поднимаюсь с ярко-желтого пола. Осматриваюсь: круглая комната, салатовые тканевые стены с небольшой щелью выходом. Ничего вокруг. Только стол, на котором стоит небольшое зеркальце.

…Зеркальце…
Целое…
Тепло в груди. Никогда не буду разбивать зеркала. Они чувствуют боль…

Хочу посмотреть на свое отражение. Подхожу, протягиваю руки к зеркалу…
Дрожь берет за плечи и сильно встряхивает.
На моих руках нет кожи! Мясо… Похоже на анатомическую картинку. Мышечные волокна пульсируют, живут своей жизнью.
Какая гадость…
Чувствую отвращение к самому себе…
…И страх за себя…
Шорох за спиной. Оборачиваюсь: около входа стоит существо… Человек? Наверное…
На нем тоже нет кожи...
- Что ты смотришь, будто призрака увидел? – говорит он, подходит ко мне и берет за руку. - Пойдем.
Тащит за собой.
Не сопротивляюсь…
Так безразлично… Не знаю что делать…
Мы выходим из комнаты-палатки в огромное помещение… Шатер. Много-много маленьких «квартирок» на подобии моей. Повсюду стоят бескожые существа. Похожие на женщин, похожие на мужчин. Занимаются своими делами, беседуют о чем-то. Их голоса сливаются в тихий гул и поднимаются к куполу. Кто-то куда-то идет. Кто-то для чего-то стоит. Все это обыденно для них.
А меня куда-то тащат…
- Привет, – слышу женский голос. Не сразу понимаю, что говорят мне. Поворачиваю голову к оставшемуся позади звуку. Бескожая женщина машет и улыбается мне. Пытаюсь улыбнуться в ответ. Судя по ее изумленным глазам, у меня получилась гримаса.
«Куда мы идем?»
Хочу спросить у спутника, но… вместо этого на волю вырывается совсем не то:
- Почему у меня нет кожи?
Существо резко останавливается и поворачивается ко мне. Удивленные глаза пронзают меня насквозь. Так удивительно видеть белки глаз на кроваво-красном лице…
- Что? – переспрашивает он.
- Почему у меня нет кожи? - повторяю вопрос
- Проснись! Мы же истинные состав человеческого существа! Забыл?
- Чего?
Какая сложная формулировка.
- Мы то, из чего состоит человек, - поясняет собеседник.
«Все равно не понимаю»
- А попроще?
- Ты же хотел доказать всем, что человек – это ты? Скоро твой выход!
Существо возобновляет свой целеустремленный поход.
«Человек – это я?»
- Что ты хо… - хочу спросить, что он имеет в виду, но не успеваю.
Мы стоим у бархатного занавеса. Мой спутник выглядывает из-за него. Я тоже смотрю.
Большой зрительный зал. Все люди. У всех есть кожа. Даже у ведущего.
- Дамы и господа! – его голос оглушаеще оседает в атмосфере. – Вы пришли в наш анатомический театр, что бы увидеть свою суть! Наши актеры не носят маски! Они вообще ничего не носят. Но они готовы раздеваться дальше, что бы доказать вам: души нет!
«Души нет…» - эхо в моей голове, оно пронимает до дрожи.
Аплодисменты.
Выходят бескожие актеры. Начинают кувыркаться, танцевать… Большие ножи выписывают пируэты в их руках. Все разбиваются на пары.
Только сейчас замечаю: к их рукам и ногам привязаны ниточки, тянущиеся к куполу…
«Что они делают?!?»
Актеры начинают срезать друг с друга мясо! Режут и бросают в зрительный зал. Срезают все, до костей… Трясут ими, скалятся…
Люди хлопают в ладоши, смеются…
Ведущий весело комментирует:
- Вы видите душу? Ее нет! Нигде нет! Загляните внимательно в то, что вам досталось! Разворошите все! Не найдете! Посмотрите на наших актеров! Открылись вам до костей! Но души так и не видно.
Скелеты машут зрителям и уходят…
- Пора… - шепчет стоящее рядом существо и выталкивает меня на сцену.
Тысячи глаз устремляются на меня.
- А сейчас смертельный номер! – азартно кричит ведущий.
Зрительный зал взрывается хохотом.
Какая-то сила заставляет меня сделать шаг. Еще один… Иду в центр сцены.
Почему?
Ко мне привязаны ниточки! Везде, повсюду… К каждому сантиметру мышечного тела…
Мой рот раздвигается в улыбке, а рука поднимается над головой и приветствует зрителей.
- Продолжение нашей комедии! – кричит ведущий.
Откуда у меня нож?
Смотрю на вытолкнувшего меня на сцену – он поднимает большой палец вверх и подмигивает мне…
Одна рука начинает срезать с другой мясо…
Кидаю кусок в зал…
- Где же душа! Не найдете! – твердит ведущий.
- Н…
Хочу сказать:
«Найдете!»
Но ниточки не дают открыть рта.
Не буду себя резать… Покажу всем: я не только мясо!
Нож тянется к руке… Он совсем близко… Напрягаю мышцы и поднимаю его вверх – срезаю ниточки. Свободной рукой беру (несмотря на сопротивление другой руки) острую игрушку и начинаю избавляться от превратившей меня в безвольную куклу сети…
В последнюю очередь «срываю оковы» со рта.
- Душа есть! – кричу зрителям.
Поддаюсь секундному порыву и… вонзаю нож в грудь. Начинаю вырезать сердце… Вынимаю его и поднимаю над головой. Ведущий что-то кричит в микрофон, но стук сердца заглушает его голос…
Испуг на лицах посетителей…
Из груди ручейком льется легкая дымка. Стелется над всем залом…
Вспышка…



Глава 5.
Облако.


Одинокое серое небо. Грустное.
Скучает по облакам.
Улыбается мне.
Я – облако?
Облако!
Серое солнце…
Серый город. Серые и черные люди.
Кажется, я уже был здесь…
Люди смотрят, наверх, показывают на меня…
«Я скучало» - говорит небо.
«Извини, что так долго» - отвечаю ему.
«Почему ты такое белое?» - спрашивает солнце.
«Не знаю. Мне нравится быть белым»
Люди внизу безразлично удивляются мне. Серая жизнь безразлично принимает меня. Солнце безразлично преломляет во мне свои лучи…
Но небо… оно радуется. Просто радуется. Теперь ему не так одиноко.
И вместе с ним радуюсь я. Точно знаю: скоро вернусь в свой красивый Мир.
Но сначала… Пусть побольше людей увидят меня - белый цвет.
Сейчас мне хорошо. Спокойно.
Мне плевать на серость этого Мира.
Я буду в нем белым облаком!



Эпилог.



Красивая девушка с грустными глазами сидит на берегу озера. Она часто приходит сюда. Любит воду… По-своему. Она даже подумывает утопиться здесь - так она любит воду.
Ей нравится красота. Красота озерной глади… Ее красота.
Она внимательно рассматривает себя.
Легкий ветерок снимает пену отражения; ее лица касаются брызги ее же образа.
Она видит в воде чьи-то глаза. Спокойные, умиротворенные…
- Каждый человек видит свой мир, - шепчет ей озеро. – Ты создала такое уродство… Хочешь, я покажу тебе другую реальность?..




Мария Полевская
2006-02-09
45
5.00
9
Муравейник
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Муравейник

Дом был большим и старым. По ночам дом скрипел и вздыхал, потревоженные мыши попискивали за обоями. Третья ночь должна была стать последней, которую Роман проведет здесь; он собирался уехать утром сразу после завтрака.
Деревенский дом достался ему в наследство. Бабушка Вера умерла больше месяца назад, но Роман только теперь смог выбрать время и приехать в эту деревушку за 120 километров от столицы и осмотреть неожиданно доставшееся ему имущество.
Осматривать, впрочем, было особенно нечего: кроме дома, был еще колодец и кое-какие хозяйственные постройки - сарай, курятник - такие же старые, как и дом. Десять соток огорода аккуратно засажены полосками лука, моркови, укропа - бабушка Вера до самой смерти поддерживала хозяйство. Сама деревушка за последнее десятилетие совсем обезлюдела. Теперь здесь остался всего десяток жилых домов - большинство стояли заколоченными весь год, оживая лишь на один-два месяца с началом дачного сезона. Еще лет десять - и она окончательно растворится в густом лесу, который и так уже подобрался к самым домам, словно ему не терпелось поскорее поглотить деревню...
"Надо дать объявление о продаже в местной газете... Вот не было заботы...", - думал Роман, лениво стряхивая сигаретный пепел на куст сирени, росший у забора. Сам он не имел склонности к отдыху на лоне природы.
Облокотившись на старую расхлябанную калитку, Роман курил, глядя на закат, медленно окрашивающий верхушки берез на опушке пепельно-розовыми оттенками. Лес начинался прямо у дома... и места просто удивительно красивые. На какой-то миг Роман почувствовал сожаление.
"Уеду завтра после обеда... успеется. А с утра пораньше схожу в лес по грибы", - вдруг неожиданно для самого себя решил он.

***

На следующее утро он проснулся еще до шести утра - свежий, отдохнувший. Завтракать не хотелось, но Роман сунул в карман куртки кусок хлеба и две антоновки, хоть собирался погулять в лесу час-полтора, не больше.
В лесу было прохладно, ночная роса только начинала высыхать. Погода стояла самая что ни на есть грибная - ливни ночью, жара днём. Но Роман поймал себя на том, что собственно грибы его не очень интересуют. Гораздо больше ему нравилось просто гулять по лесу, раздвигая руками еловые лапы, присаживаясь отдохнуть то на поваленное дерево, то на нагретый солнцем мох.
Но еще больше ему нравилось наблюдать за насекомыми. Солнце давно встало, и лес наполнился неумолчным звоном. И эту музыку леса, которую обычный человек очень скоро перестает замечать и воспринимает как звуковой фон, Роман мог читать, как по нотам, мог разложить ее на отдельные партии, как опытный дирижер - партии инструментов оркестра.
Ему нравилось некоторое время прислушиваться, выбирать. Затем он вставал и осторожно продвигался в том направлении, откуда раздавался выслеженный им звук... Тихий стрекот маленького серенького кузнечика настолько же отличался от пронзительной, требовательной трели зеленой саранчи, как свирель - от трубы-геликона.
Некоторое время он наблюдал за изящным насекомым с удлиненным черно-красным брюшком. Песчаная оса-амофилла старательно тащила обездвиженную ядом зеленую безволосую гусеницу, раз в пять превосходящую ее по массе. Где-то поблизости должна быть ее вырытая в земле норка, куда оса в конце концов затащит гусеницу и оставит там, парализованную, но живую, на прокорм будущему потомству. Насекомые, в сущности, очень кровожадные существа, думал Роман. Хотя и не жестокие, как люди - они не убивают ради удовольствия. Но лишь неискушенный человек может полагать, что эти крошечные создания питаются лишь медом и пыльцой - каннибализм среди насекомых скорее норма, чем исключение. Осы и муравьи пожирают гусениц, стрекозы - комаров и мух, большие кузнечики-саранча поедают более мелких и слабых... В мире насекомых, под ногами у человека, каждый миг происходят трагедии - слишком маленькие, чтобы человек их заметил...
Насекомые всегда завораживали Романа. Школьником он мечтал стать энтомологом. Но судьба распорядилась иначе - он, фактически, посвятил свою жизнь изобретению все новых способов их убийства. Лаборатория в институте биологии, в которой он вот уже три года вполне успешно продвигался по служебной лестнице, ежегодно разрабатывала множество новых средств для борьбы с вредителями посевов.
Роман часто думал, что его работа - это своего рода война разумов между миром людей и миром насекомых, и задавал себе вопрос, кто же в конце концов одержит в ней верх. Самый распространенный, древний и приспособленный биологический вид (какой-нибудь обычнейший вредитель вроде тли или паутинного клещика дает по 15-20 поколений за лето - дай им волю, они покрыли бы собой земной шар за считанные недели). Единственный, кто уцелеет после атомной войны. Насекомые превосходили человека во многом. И они всегда восхищали Романа - своей красотой, своей выносливостью. Своим умом.
Аккуратно сняв часть крыши у муравейника, Роман присел понаблюдать за молодыми, еще с прозрачными крылышками муравьями, беспомощно сбившимися в кучу, за предприимчивыми муравьями-рабочими, которые тут же принялись вытаскивать из руин, спасая от неведомой опасности, продолговатые молочно-белые личинки - главное богатство муравьиного общества. Какая отлаженная работа, какое четкое распределение ролей... Роман нашел в кармане джинсов затерявшийся леденец, облизал и положил на край муравейника. Пусть угощение немного загладит его вину за причиненные разрушения.
Примерно в семь двадцать утра Роман съел первое из двух яблок-антоновок и выкурил еще одну сигарету.
В половине восьмого он понял, что заблудился.

***

Дорога... только что она была здесь. Роман немного умел ориентироваться по солнцу, но не строил иллюзий по поводу своих способностей и потому старался не отходить от нее. Но вот, несколько неверных шагов - и она исчезла, просто исчезла. Растворилась среди деревьев, которые обступили Романа, словно негостеприимные хозяева - незваного гостя.
И все же поначалу он старался не паниковать.
"Нужно вернуться по своим следам", - подумал Роман, - Я не мог отойти так далеко от дороги. Она должна быть где-то рядом".
Он принялся вспомнить, где было солнце, когда он заходил в лес. Кажется, справа. Значит, теперь, чтобы вернуться, он должен следить за тем, чтобы оно все время было слева. Роман повернулся и пошел в выбранном направлении - довольно быстрым шагом, уже не отвлекаясь ни на грибы, ни на насекомых.
Минут через двадцать Роман остановился. Он плохо запоминал лес - это же не город, черт побери, деревья везде одинаковые - но этот выгоревший сосняк он бы точно запомнил. И еще этот огромная полувысохшая ель с расщепленной верхушкой... Здесь он не был.
Только сейчас Роман заметил, что задыхается. Как он мог сбиться с пути?!
Почему-то только сейчас ему пришло в голову покричать, в лесу должны быть грибники. Но ему ответило только эхо.

***

Солнце между тем совсем поднялось, и в лесу становилось душно.
Роман был городским человеком до мозга костей, и мысль о том, что он заблудился в лесу, во враждебной среде, где нет ни такси, ни дорожных указателей... черт - даже нет сотового телефона, ну почему он не догадался взять его с собой на всякий случай? - наполняла его страхом, как он ни старался противостоять ему.
"В какую бы сторону я ни пошел, в конце концов я должен выйти на дорогу, - успокаивал себя Роман, - или к трасформаторному столбу. А по проводам можно выйти к населенному пункту. Чертов лес только кажется дремучим. Тут вокруг через каждые три километра деревни... Не может быть, чтобы я в конце концов не вышел куда-нибудь! Но где, например, лесничьи тропинки, по которым вывозят лес? Почему их нет?" Лес действительно выглядел каким-то слишком уж безлюдным...
Он решительно принялся пробираться через заросли папоротника, стараясь не думать о том, что будет, если он так и не выйдет к дороге. Но он не мог отогнать мысль, что утратил план действий и теперь просто бесцельно блуждает - возможно, уходя все дальше от жилых мест.
Роман пробовал кричать через равные промежутки времени, но уже без особой надежды. Положение его было незавидным, и он знал это. Никто не будет его искать; в институте заметят его исчезновение не раньше, чем через две недели, когда у него закончится отпуск и он не выйдет на работу. Машину он поставил за домом, с улицы ее не видно - соседи просто подумают, что он уехал.
"Как мог я так заблудиться?" - в очередной раз удивленно подумал Роман. - И где?! "Заблудился в трех соснах", - сказал он громко, надеясь, что звук собственного голоса успокоит его. Но, отраженный от равнодушного зеленого купола, его голос прозвучал слабо и испуганно.

***

Когда солнце начало клониться на восток и птичьи голоса стали умолкать, Роман вынужден был признать, что перспектива провести ночь в лесу более чем реальна.
Вздрагивая от каждого шороха и иногда погружаясь в мучительную полудрему, он кое-как пережил эту ночь. Она выдалась неожиданно прохладной, и Роман умудрился простудиться. Наутро болело горло, мучительно хотелось пить, желудок сводило от голода. Больше всего ему хотелось лечь на траву и просто ждать решения своей судьбы.
Когда к полудню горло совсем разболелось, Роман перестал звать на помощь.
Он поел немного ягод и лесных орехов, но они не могли заглушить мучительный голод. Кажется, у него поднималась температура. Из-за этого или чего-то другого, но зрение начало играть с ним дурные шутки. Перед глазами плясали черные пятна и огненные полосы. Однажды ему показалось, что он видит прямо перед собой на поляне полупрозрачный силуэт человека, окаймленный солнцем. Но когда он моргнул, видение исчезло.

***

Роман пробовал идти на запад на восток, на север и юг, отмечая по пути свое продвижение, но каждый раз заходил в непролазную чащу. В конце концов он забрел в болото и промочил ноги. Свою вторую ночь в лесу он провел без сна, прислушиваясь к каждому шороху, и проснулся уже совершенно больным - голова была чугунной, горло саднило. Лишь в десять утра он заставил себя идти дальше.
А около полудня Роман услышал человеческий голос.
Он настолько отчаялся услышать нечто подобное, что вначале просто не поверил. Последние двадцать четыре часа он порой видел и слышал вещи, которых не было... К тому же, теперь его мучал несильный, но постоянный кашель, и когда Роман услышал голос, он как раз закашлялся.
Он знал, что этого не может быть - ему послышалось, должно быть, слух уже отказывает ему... - но все же он остановился, прислушиваясь к звукам леса.
И он опять услышал его. Голос... как ему показалось, женский или детский. Из-за эха Роман не смог понять, откуда он раздается.
- Ээй! - из его горла вырвалось жалкое шипение. Роман прокашлялся, и со второй попытки получилось лучше: - Эгегей! Кто здесь? - а потом закричал: - Помогите!
Скорее всего, это был такой же заблудившийся путник, возможно, ребенок, который ничем не сможет помочь ему. Но Роман обезумел от одиночества - и был бы счастлив встретить любое человеческое существо.
Голос ответил ему! Даже несмотря на расстояние, Роману почудились в ответном крике обрадованные нотки. Теперь Роман понял, что голос раздается справа, и побежал туда.
Он опять закричал, но ответ услышал только через пару минут - голос как будто немного удалился. Роман бежал со всех ног, не разбирая дороги, через почти достигающие груди заросли папоротника, ветви деревьев хлестали его по лицу, он едва не подвернул ногу, споткнувшись о корень.
Голос опять позвал его, и Роман замер на месте, совсем сбитый с толку: теперь голос звучал слева. Уж не дурачит ли голос его? Голос вновь окликнул - настойчиво, как будто требовательно.
...Он остановился только тогда, когда колющая боль в боку стала невыносимой. С него лился пот, подвернутая нога болела. Задыхаясь, он схватился за ствол дерева, чтобы не упасть.
И тут он услышал смех. Мелодичный, точно хрустальный. Не было сомнений - он принадлежал тому, кто звал Романа... Вот только теперь он звучал гораздо ближе, совсем близко.
От звуков этого переливистого смеха Роману стало жутко, как еще никогда в жизни. Теперь ему уже больше не хотелось спешить навстречу голосу...
Позади него не раздалось ни шороха, не хрустнул ни один сучок - Роман просто почувствовал, что он больше не один. Он обернулся.
Прямо перед ним стояло странное существо.
Каким бы легким, почти невесомым оно ни казалось - невозможно было понять, как оно смогло подойти совершенно бесшумно. Казалось, оно перенеслось сюда по воздуху. И воздух точно пронизывал насквозь белоснежную, почти светящуюся кожу существа и его короткие золотистые волосы. Его рост не превышал 160 сантиметров. Оно казалось почти прозрачным...
"Оно"... Только сейчас Роман понял, почему про себя так назвал его. На существе не было одежды, и ничто не мешало видеть, что на его теле нет ни малейших следов половых признаков - ни женских, ни мужских. Между тем это явно был взрослый индивид. У него были правильные и даже красивые черты лица, но словно бы лишенные всяких индивидуальных отличий; по ним невозможно было определить ни возраст, ни пол (впрочем, последнего у него просто не было).
Роман знал, что перед ним не человек, подвергнутый какой-то операции, и не гермафродит. Знал еще до того, как заметил за спиной у существа пару прозрачных, чуть подрагивающих, точно слюдяных, крылышек... Крылышки казались хрупкими и ломкими - совершенно невозможно было представить, что они способны поднять в воздух даже такое невесомое создание.
Это странное подобие лесного эльфа ("черт возьми, почему бы ему и не оказаться эльфом", - подумал Роман, чувствуя, что у него голова идет кругом) стояло неподвижно, разглядывая Романа своими светло-зелеными, точно речная вода, глазами, в которых читалось лишь легкое любопытство. Затем он шевельнул своими тонкими пальчиками и слегка кивнул головой, точно приглашая следовать за ним.
Точно загипнотизированный, Роман двинулся вслед за "лесным эльфом", уже не пытаясь трезво оценить ситуацию.
Роман дивился, как легко и бесшумно передвигается существо. На ногах у него также ничего не было, но, казалось, шишки и острые корни "эльфа" ничуть не тревожат. Они шли минут двадцать быстром шагом - похоже, лесное существо хорошо знало, куда идет. Наконец они остановились.
Они стояли на очень большой поляне.
"Черт возьми, куда же я попал? - с возрастающим изумлением и беспокойством подумал Роман. Примерно в двухстах метрах от них, в центре свободного от деревьев пространства высилось причудливой формы здание.

***

Это было совершенно немыслимое, с точки зрения человеческой архитектуры, сооружение. Не менее полукилометра в диаметре, оно возвышалось, достигая высотой верхушек деревьев, подобно чудовищному торговому центру. Построено оно было из какого-то непонятного рыхлого материала, и вместо окон было бесчисленное множество круглых входов. Больше всего строение напоминало... ну да - муравейник! И от этой мысли у Романа почему-то побежал по спине холодок. Он и сам не понимал, почему эта мысль вызывала в нем тревогу. Здание выглядело безжизненным, но Роман не сомневался, что внутри находятся такие же существа, как и то, которое привело его сюда, и что именно это здание было конечным пунктом их путешествия.
- Куда мы пришли? Ты здесь живешь? Что это за дом?
"Эльф" остановился и оглянулся, почувствовав, что спутник больше не следует за ним. На его красивом нечеловеческом лице было написано разочарование. Он сделал жест рукой, чтобы Роман продолжал идти вслед.
- Ну, нет, - сказал Роман. - Объясни, что все это значит. И не притворяйся,
что не понимаешь! - добавил он, хотя и не был уверен, что существо его понимает.

"Эльф" несколько мгновений смотрел на Романа, а затем его бледно-розовые губы раздвинулись в улыбке. Возможно, она была предназначена, чтобы выказать добрые намерения... но при виде этой улыбки Роман похолодел. "Чем же оно питается?! Явно не нектаром и цветочной росой!" Зубы существа - очень тонкие, редкие и длинные, словно серебряные иглы - вряд ли были способны разрывать плоть, но их вид вселил в Романа ужас. Они не были похожи ни на человеческие зубы, ни на звериные клыки. "Надо убираться отсюда", - подумал Роман, - и быстро.
Но если он попытается бежать, существо может сообщить о нем остальным, внутри здания - и они погонятся за ним... Существо опять сделало призывный жест рукой - "следуй за мной" - и повернулось к Роману спиной. В следующее мгновение Роман набросился на него.
Оно почти не сопротивлялось. Миг - и существо уже лежало на земле, придавленное коленом Романа, который одновременно старался заломить руки существа за спину. Кости у него были тонкие и мягкие, как у птицы... и через мгновение Роман услышал хруст. Он даже не хотел этого делать - просто не рассчитал силу. Существо издало слабый крик, в котором Роман узнал голос, звавший его в лесу, только теперь в нем слышался страх. Прозрачные зеленые глаза существа расширились от боли. У него были продолговатые зрачки, как у кошки - не человеческие. Сейчас его глаза казались почти черными. Продолжая коленом прижимать существо к земле, Роман стал медленно сжимать его горло. Существо задыхалось, из его глаз текли слезы... Казалось, еще миг, и все будет кончено. Но вдруг оно извернулось и запустило свои длинные, острые зубы Роману в плечо.
Перед глазами у Романа все потемнело. Через миг яд проник в его кровь и он провалился в небытие.

***

Когда он пришел в себя, вокруг было темно, и ему показалось, что все был сном и он проснулся ночью в своей городской квартире.
Понадобилось время, чтобы глаза привыкли к полумраку. Но еще раньше Роман понял, что не может пошевелиться. Он был парализован... Было ли это действием яда, попавшего в организм во время укуса, или что-то другое - Роман не знал.
Роман попытался кричать, звать на помощь - но обнаружил, что не может и этого. Голосовые связки перестали повиноваться. Тело, будто окаменевшее, было налито такой тяжестью, что он с трудом мог дышать.
По мере того, как глаза привыкали к темноте, вокруг стали вырисовываться смутные очертания. Он находился в комнате, судя по всему, большой. Стены в пределах его видимости были увешаны какими-то белыми свертками различной длины...
Роман опустил глаза. Его тело начиная от челюстей было стянуто, точно спеленуто плотной белой тканью, она не дала бы ему пошевелиться, даже если бы он не был парализован ядом. И с его телом было что-то не так. Что-то до ужаса неправильно...
"Куда же...делось все остальное??!!!"
Догадка была слишком ужасна - вероятно, поэтому она и не пришла к нему сразу, хотя все было так очевидно... Роман разом понял, что за свертки окружали его, что это за комната.
Он не мог кричать... но внутри у него все разрывалось от крика. Черно-красная оса, волокущая гусеницу в свою норку - последнее, что встало перед его глазами, прежде чем реальность снова стала ускользать и он полетел по черному туннелю в пустоту...
Johnny Smith
2006-02-20
10
5.00
2
Падающий снег
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Падающий снег.

Опять выпал снег. Здесь он всегда выпадает рано. Деревья, кусты, дома всё в снегу. Как красиво, самое время, что бы осуществить свой замысел.
Оуэн всегда любил это время года. Холод, снег, это показывало его внутреннее настроение. Он был романтиком. Глядя в окно, в нём вспыхивало чувство прекрасного.
Порой, когда наступала ночь, он сидел на подоконнике в своей комнатушке в «этом грёбаном колледже» (именно так он называл место своего обучения, хотя были и ещё несколько, мягко говоря, грубых высказываний), он сидел в окружении небольшого количества предварительно зажженных свечей и смотрел на улицу зачарованный падающим снегом. Он мог сидеть так часами, да хоть всю ночь. Лишь это состояние могло успокоить его, как успокаивает мать своего малыша, когда качает колыбель и сладким, бархатным голосом поёт дивную успокаивающую песню. Падающий снег успокаивал и отвлекал его от всех тех придурков, которые ночь на пролёт бухают, курят, нюхают, танцуют и трахаются, а потом благодаря шпаргалкам или деньгам сдают свои работы на «удовлетворительно» или «хорошо», а порой бывает и на «отлично», после чего они всё больше бухают, курят, нюхают, танцуют и трахаются.
Кто-то прошёл около двери Оуэна. Половицы предательски скрипнули и опять впали в сон. Оуэн сидел на подоконнике, как всегда вокруг свечей и смотрел в окно. Но что-то в этом было лишнее. Возможно потому, что комната была убрана и натёрта до блеска, или потому что-то напряжение с каким он продумывал свой замысел, можно было уловить безо всякой техники, или потому что под его кроватью лежал револьвер, который Оуэн подобрал под мостом, когда прогуливался вдоль речки пару месяцев назад и который ему хотелось побыстрее применить в деле.
Он должен был это сделать. С него хватит этих чёртовых страданий, унижений, оскорблений. Эти придурки должны прекратить делать это, и он им в этом поможет.
Оуэн был готов. Он раздумывал о том как он всё сделает ещё когда нашёл револьвер. Эти пара долгих месяцев раздумья в аду. И вот, пора. Теперь он им покажет, что значит отчаянье.
Он слез с подоконника, подошёл к кровати и достал из-под неё пистолет. Немного повертев его в руках, он мысленно смирился со всем тем, что сейчас произойдёт.
Оуэн смотрел в окно на столь великолепнейший падающий снег. Из глаз его прорвались слезы, и чувство прекрасного хлынуло в мозг. Теперь, он не сомневался ни в чём, теперь он был уверен в себе, и в своём поступке.
Было бы глупо просто пойти к этим придуркам на вечеринку и расстрелять их всех. Нет, он лишь поднял дуло пистолета к горлу так, чтобы пуля прошла через мозг и вышла через затылок, взвёл курок, и нажал на спуск…
Бездыханное тело Оуэна упало на пол. На подоконник, на котором всего лишь минуту назад он сидел, капала кровь и падали маленькие кусочки мозгов с потолка. То место где голова со сквозной дырой лежала на полу, перекрасилось в красный цвет. А за окном шёл снег такой же, как и всегда завораживающий и прекрасный. И никто даже и не догадывался, что на втором этаже в левом крыле, в комнате номер 74 лежит ещё не остывшее тело юноши, со сквозной дырой в голове.
Johnny Smith
2006-02-22
5
5.00
1
Падающий снег 2
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Падающий снег 2.

- Снег. Божественно. Ах, как красиво. Чёрт, даже страшно как красиво.- Эдвард стоял и смотрел в окно, на этот чудный пейзаж, распростёршийся у него перед глазами. Он считал, что только это время года, самое красивое зрелище, что когда-либо видел человек.
- Эх. Как же можно сопротивляться этому гипнотизирующему падению снега. Пожалуй, я выбрал самое, что не наесть удачное время для самоубийства - Сказав последние слово, его окатила небольшая дрожь.
Эдвард взял с подоконника пистолет и начал разглядывать его возможно в последний раз. Он должен был сделать это. Дела его шли не в лучшую сторону, причём во всём, ему даже казалось, что его сглазили. Он решил, что нельзя так жить. В буддизме считается, что никакое живое существо не должно страдать, надо всё время пытаться причинять себе и другим меньше страдания, и если ни что не помогает, лучше покончить жизнь самоубийством, при этом вера совсем не ругает такой выход, а даже на оборот. Кроме мысли о своей очень скорой кончине, ему никак не давало покое одно, очень странное совпадение. Именно в это же время года, в этом же городке, в этом же колледже и в этой же комнате, покончил жизнь самоубийством студент, который застрелился с револьвера. Его мозги валялись на том самом подоконнике, на который облокачивался Эдвард, кровищи, как говорят, было море. После этого инцидента у директора колледжа были большие проблемы; как же это ни кто из преподавателей и психологов не смогли распознать в бывшем студенте самоубийцу?! Власти городка и родители учащихся были возмущены и разгневанны отсутствием информации об учащихся во время учёбы.
- А, может к чёрту это всё, может, пройдёт чёрная полоса неудач и не к чему сейчас покачивать с жизнью?- Эдвард стоял, уставившись в окно, и теперь его одолевали сомнения.
Снег тихо кружился. Снова и снова с неба падали всё новые снежинки. Земля была заслана холодным белым блестящим ковром, который переливался, как будто на нём были сотни частиц мелко-мелко набитого стекла.
- Зима. Что за утопия. Чёртовски красивое время года.- Чуть-чуть подождав, он сказал – Нет, сегодня я не буду умирать, только не сегодня. Пожалую ещё поживу маленько. –
Эдвард оторвался от подоконника и сделал шаг к кровати. Чуть покачнувшись от выпитой им бутылки вина (на трезвую голову нельзя заканчивать с жизнью, решил он, перед тем как посмотреть, как он думал, в последний раз на красоту зимнего вечера) он встал на месте что бы не упасть.
- Чёрт, а вино та, хорошо дало. Ну, ещё бы, целую бутылку ведь осушил. –
Эдвард подошёл к кровати и сел на неё, как вдруг:
- Нет, ты жульничал. Что за дурацкая игра, да, я тебя по стенке размажу жулик поганый.-
- Успокойся. Ты же прекрасно знаешь, что я не мог сжульничать. И давай без оскорблений.-
- Да, хрена с два, я тебя не буду оскорблять, мне твоя рожа уже осточертела.-
- Я, безусловно, тоже совсем не рад лицезредь твою морду, демон. Но таковы обстоятельства, и ты прекрасно знаешь, что не мы в силах изменить их. –
- Я это и без тебя знаю, ангелочек хренов, вот, только, меня всё равно воротит от твоего чистенько белого наряда и от добродушного личика. Фу, какая мерзость: доброта, снисходительность, прощение. Да пошёл ты…
- Куда? К чёрту, в ад?-
- Да, именно туда, там та я с тобой и побеседовал бы, при всполохах огня и криках мучеников, ангелочек. –
- Не сомневаюсь, но ты этого не дождешься! А сейчас, прекрати орать, а то он нас услышит –
Эдвард не верил своим ушам, неужели эти голоса раздаются у него прямо в комнате, где-то рядом с ним.
- Кт-то здесь?- пролепетал он, нервно заикаясь.
- Ну, вот, он нас услышал. А всё из-за тебя демон, нечего было так эмоционально спорить! –
- Нечего было жульничать!!! –
- Я, не жульничал, и ты это знаешь. Я – сила добра и во мне не может быть чего-либо отрицательного. –
- Да, кто вы, чёрт возьми? – Эдвард срывался на истошный крик безумия, данная ситуация пугала его.
- Мы голоса у тебя в голове, и теперь, мы будем всегда рядом с тобой и ты от нас, никуда не денешься. –
- Что за бурду, ты ему городишь, ты что, совсем упал? –
Эдвард был поражён и ужасно напуган, образовавшейся ситуацией. Он не мог понять: что это и откуда, но ясно понимал, что если эти голоса останутся и дальше, то ни к чему хорошему это не приведёт. И вдруг он вспомнил то, что хотел сделать пару минут назад. Его неожиданно окатило странное чувство тяги к чему-то очень простому и одновременно сложному. И вот, он понял к чему. Резкий всполох храбрости и отчаяния подбил его на поступок, на который он не решился до этого. Он подбежал к подоконнику, резким движением взял с него пистолет, подставил его к виску и выстрелил...
Раздался оглушительный грохот, мозги вместе с кровью вылетели с дыры образовавшейся в другом виске, из дула пистолета вырвался дымок от сожженного пороха, и мёртвое тело глухо упало на пол.
- Оппа. Классно вышло. –
- Ах ты, демон проклятый. Вот для чего ты это всё затеял. –
- А, чего? А я, ничего. –
- Ты же в прошлый раз выиграл. Тебе что, того раза мало? Захотел и в этот раз остаться победителем? –
- Ну, а что ты от меня хотел? Я же демон! –
Голоса в комнате потихоньку начали стихать, как будто кто-то сделал звук тише и, наконец, совсем перестали слышаться.
И вот, спустя пару лет, на втором этаже, в левом крыле, в комнате номер 74 опять лежит ещё не остывшее тело мальчика, со сквозной дырой в голове.

Игорь Безрук
2006-02-23
30
5.00
6
МОНСТР
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Мутанты наседали со всех сторон. Быстро спрыгивали с высоких скал, блестящих в ярком свете полной луны, и стремительно нападали на Ститча, Лёшиного компьютерного героя.
Лёша в упор видел их перекошенные злобой уродливые морды, их пупырчато-резиновые, как у жаб, тела и руки, торчащие из массивного торса, каждая из которых сжимала по кривой оголенной сабле.
Ститч был только с одной булавой и небольшим деревянным арбалетом за плечами.
Мутанты приближались, Ститч едва отбивался. Уже гора зеленых трупов выросла перед ним, а они всё лезли неудержимо, валом валили из-за острых скал, как тени, выползали из черных расщелин. Но Лёша чувствовал - еще немного, и он пройдет эту миссию, враги сдадутся, он победит. Однако неожиданный плач маленькой сестры из соседней комнаты на секунду отвлек его внимание, и мутанты безжалостно изрубили Ститча на мелкие кусочки. Этап оказался не пройденным, нужно было всё начинать сначала.
Лёша с раздражением выскочил из комнаты, опрометью метнулся в спальню, где в детской деревянной кроватке с решетками лежала его младшая – чуть меньше годика – сестра, и, недовольно бурча, проворно воткнул ей в рот выпавшую соску.
Девочка сладко вздохнула, быстро и звонко зачмокала пухленькими розовыми губками и снова умиротворенно засопела.
Лёша еще несколько секунд плавно покачал кроватку, вышел на цыпочках из спальни и снова включился в игру.
Мутанты нападали как прежде, но теперь Ститч ловко отбивался от них: одного успевал садануть тяжелой булавой, другого снять со скалы стрелой.
Мрачный проход между скалами он с горем пополам прошел, выпил найденный за одним из валунов эликсир, прибавил себе здоровья, заработал широкий обоюдоострый меч и еще пятьдесят очков. Дальше нужно было пройти огненное болото, выжженный дотла угрюмый лес и подобраться к Черному замку на Голой скале, ликвидировав при этом всех попавшихся ему на пути монстров.
Из туманных клубящихся над болотом паров один за другим возникали ужасные чудовища, и Ститч рубил их без сожаления, перескакивая с одной кочки на другую, с одного небольшого островка перебираясь на другой, стараясь при этом не упасть, не ступить неосторожно ногой в раскаленное, как расплавленная магма, болото, потому что это – верная смерть, это конец игры, новое разочарование. И он продвигался с оглядкой, рубил врагов беспощадно, действовал наверняка, несмотря на страх темноты, на умонепостижимых чудовищ, на неведомых болотных птиц, разящих своими перьями-дротиками.
Тут Лёша заметил на одном из дальних островков голубое сияние. Магическая защита! С нею Ститч будет неуязвим. С нею он станет недосягаем ни для кого! Лёша тут же направил Ститча на островок. Но когда тот почти достиг места, где ярко лучился маленький голубой шар, в спальне опять прерывисто захныкала беспокойная сестра.
«Да что такое!»- вспыхнуло у Леши, но он не сорвался, с места, не убаюкал её, боясь упустить такой шанс. Он настойчиво двигался к заветной цели, к маленькому яркому голубому шару магической защиты.
Но сестричка ревела всё сильнее и сильнее, и Лёша, кляня её на чем свет стоит и ругаясь не по-детски, все-таки оставил игру и помчался в спальню.
Само собой разумеется, когда он вернулся к игровой приставке, магический шар исчез, и Ститч остался один на один с наседающими на него со всех сторон разъяренными монстрами. Это было невыносимо!
Ститч с удвоенной силой стал отбиваться от них. Острый глаз Лёши из предательской темноты быстро выхватывал скользящие тени, Ститч заряжал свой арбалет и ловко снимал свирепых монстров на подходе. Удача снова вернулась к нему. Вот он обнаружил на одном из островов метательные дротики; рассек надвое мечом какое-то пучеглазое чудище, и его очки увеличились втрое; перепрыгнул кипящий ручей и достиг границы Черного леса. Зловещие скрюченные выжженные деревья таили в себе немало других опасностей, но за ними виднелась Голая скала, на которой возвышался заветный Черный замок – цель его первой миссии.
Лёша никак не нарадуется новой игре. Долго он выклянчивал у матери этот диск, и она пообещала купить его на день рождения, откладывала, по сколько могла, работала на двух работах не разгибаясь (какая её зарплата?). А так – подработка, плюс бабушкина пенсия,- глядишь, худо бедно месяц вчетвером перекантовались. Тяжело без отца, но выбирать не приходиться. И вот наступил октябрь, и Леше, наконец, подарили долгожданный диск. Теперь он неудержимо рвался к Черному замку, геройски сокрушая всех своих врагов. И он твердо верил: никто его не остановит, ничто не воспрепятствует ему… Но снова звучный плач сестры заставил его глухо застонать: «Да сколько можно!» Ну почему так всегда: стоит ему только чем-то увлечься, только загореться, как что-то непременно рушит все его планы. Он и так ждать не мог дождаться наступления этих выходных, так как в будние дни мать ему строго на строго запретила приближаться к приставке: сначала уроки, потом всё остальное. И что же? Пришли выходные, он сделал все уроки, а поиграть толком и не может: ему оставили на попечение младшую сестру. Разве это справедливо?
Лёша пытается не слушать сестру, пробиваясь сквозь густые почерневшие от огня ветви Черного леса. Его герой без остановки рубил их своим длинным обоюдоострым мечом направо и налево, но сестра с плача постепенно переходит на непрерывный вой.
- Ну, Ленка!- кричит Леша громко, не выпуская из рук джойстика,- ты меня достала, достала! Чего тебе еще надо? - судорожно начинает он трясти её кроватку, заскочив в спальню.- Спала себе и спи!
Но девочка плачет, не размыкая глаз. Уже ни соска, закрывшая ей рот, не помогает, ни убаюкивания, ни угрозы. Она неумолима. Но Черный замок на Голой скале ждет. Он в двух шагах, на расстоянии вытянутой руки. Черный лес Леша пройдет, раз плюнуть, ему только нужно время, только время, немножко времени, как она не поймет этого, Господи!
Вдруг Лёшу пронзила безумная мысль. Он видел бабушкино успокоительное на столе. Бабушка постоянно принимает эти таблетки перед сном и спит беспробудно всю ночь. Это ли не спасение! Он разведет маленький кусочек такой таблетки в воде и даст выпить своей сестренке. Та ненадолго заснет, он вернется в игру и, наконец, пройдет Черный лес. Как всё просто! Лёша опрометью понесся в бабушкину спальню, в мгновение смахнул с её прикроватной тумбочки пузырек с барбитуратом, разломил одну таблетку надвое и измельчил её в порошок в столовой ложке. Но полученный порошок на взгляд кажется ему ничтожной порцией. К тому же он помнит, как бабушка вечно жалуется, что таблетки уж больно слабоваты, и ей всё равно приходиться просыпаться прежде времени. «А, добавлю еще чуть-чуть»,- решил он, посчитав, что ничего страшного не случится. Его сестра немножко поспит, а к тому времени вернутся и мама с бабушкой. Зато он спокойно сможет доиграть, никто ему больше не помешает.
Он так и сделал: раздавил еще одну таблетку, потом еще одну – слабенькие же. Разбавил порошок водой, перемешал до полного растворения кончиком чайной ложки, как делала ему когда-то мама, давая пить горькие лекарства, и напоил свою маленькую сестру. Та смоктала жидкость из ложки, смешно пуская пузыри и забавно щурясь, но Леше любоваться её баловством, как он раньше это делал, некогда: его ждала игра, его ждал Черный замок на Голой скале. Засыпай скорее, сестричка, я с тобой обязательно поиграю, но только не сейчас, потом, когда будет убит последний монстр, когда будут разбиты все чудовища и отважный Ститч ступит наконец-то в тронный зал Черного замка, чтобы заполучить главный приз этой миссии – волшебный ореол Великого мага. Без него следующий этап будет невыносимо труден.
Лёша быстро уложил сестру обратно на подушку и, даже не убедившись, что она заснула, полетел обратно в гостиную и схватил джойстик. И снова вокруг него мрачный Черный лес и невообразимые уроды, снова его бесстрашный герой упорно продвигается к заветной цели. Только так можно чего-то добиться в этой жизни, только так можно выжить.
Увлеченный игрою, он даже не услышал, как хлопнула входная дверь, как зашуршали одеждой в прихожей бабушка с мамой: на Ститча наседали.
Лёша судорожно давил на кнопки джойстика, грубо оборвал вопрос «ну как вы тут?» - ему не до лишних слов, ему ни на секунду нельзя отвлекаться, ибо враги не будут столь милосердны, чтобы Лёшин герой добрался до Черного замка. И уж конечно мальчика не мог оторвать душераздирающий крик матери: «Сына, боже, сынок, что ты наделал?!», потому что монстров стало чуть ли не вдвое больше, опять появились разящие огненными перьями птицы, а его герой уже на равнине, почти у цели, несмотря ни на что…
Малецкий Александр Григорьевич
2006-03-05
25
5.00
5
ДОМОЙ
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  ДОМОЙ.

В жарких лучах полуденного африканского солнца мудрый гриф- король падали уже который час кружил над саванной. Его мысли вились вокруг гнилой туши зебры или на худой конец антилопы, но тщетно. Создавалось впечатление, что обитатели саванны объявили бойкот смерти. Они наотрез отказывались умирать, или умирали в каких-нибудь труднодоступных местах, что никак не утешало мудрую птицу. Наконец внизу стало вырисовываться нечто обнадеживающее. Гриф увидел штук пять гиен, конечно, они являлись прямыми конкурентами по части поглощения падали, но не в этот раз. Снижаясь по спирали, падальщик сел на ветку акации, чтобы повнимательней изучить обстановочку. То, что он видел, вселяло в душу грифа надежду на сытный обед. Внизу на полянке действительно находились пять гиен, но вот что они делали? А ничего, они спокойно лежали на травке и не шевелились, потому что умерли. Судя по их виду, можно было заключить следующее. Во первых, умерли они вовсе не от старости, а во вторых, тот кто сделал их мертвыми, очень не любил гиен. То есть, не любил совсем, не видеть их живыми, не есть их. Тела гиен, конечно, были разодраны, но не съедены. Ветерок донес до чутких ноздрей грифа замечательный запах падали, и это был последний аргумент в пользу немедленного обеда. Расправив крылья, птица спикировала на поляну. В этом есть какая-то справедливость, сколько раз коварные гиены отгоняли мудрую птицу от прекрасных гнилых трупов, и вот теперь она имеет пятерых обидчиков в качестве пищи. Острый клюв вырывает куски плоти, и гриф предельно счастлив, возможно это и помешало птице услышать, как что-то зашевелилось в кустах позади нее. Секунду спустя когтистая клешня сомкнулась вокруг голой шеи грифа, с громким хрустом сломала ее, из клюва выпал недоеденный кусок гиены, но мудрую птицу это уже не беспокоило, она умерла. Существо, убившее грифа, своим единственным глазом оглядело полянку. В его глазу не светилось торжество, в нем вообще ничего не светилось, потому что глаз был мертвым и мутным. Удобно устроившись посреди трупов, тварь взяла одну из гиен за ногу, и громко чавкая, стала пожирать. Когда существо окончило трапезу, на полянке стало очень чисто. Ни одной мертвой гиены или грифа. Сытно рыгнув, тварь вошла в реку, протекавшую неподалеку, и направилась вверх по течению, наверное у нее там свои, не понятные нам, живым, дела.

Крокодил, расслабившись, лежал на дне реки, и ждал, когда зебра, пойманная вчера, станет достаточно гнилой, чтобы быть съеденной на обед. Ничего кроме этого его не беспокоило. Благодаря своим размерам, врагов он не имел, друзей тоже, но это не важно. Главное - это спокойствие и беззаботная жизнь.
Кто-то нарушил границы его владений. Крокодил это скорее почувствовал, чем увидел. В мутной воде к нему приближался какой-то силуэт. Судя по размеру, на обед не тянет, может завтрак, но ближе к полднику. Речной исполин приготовился с помощью своих огромных, усаженных пятисантиметровыми зубами челюстей исправить ошибку, допущенную незадачливым нарушителем. Как ни странно, существо продолжало приближаться к рептилии, как будто не замечая возникшей для его жизни опасности.
Крокодил совершил глупый поступок. Тварь имела по четыре жаждущих крови когтя на каждой руке, сильные челюсти, а также ей были необходимы калории. Еще, она уже была мертва, когда крокодил это понял, он и сам умер. Теперь существо имело в своем распоряжении достаточно еды для решения своих вопросов. Но это не означает, что оно не будет больше убивать - будет, куда ему деваться.

На закате воины вышли за ограду деревни и в лучах заходящего солнца исполнили танец войны и смерти. Тела их покрыты золой и на лицах нарисованы маски. Звучали барабаны, задавая ритм танцу. Воины пели, и слова песни были обращены к богам, с просьбой послать воинам славную победу, а врагу смерть и бесчестье. Горели костры, и пламя бросало причудливые тени на танцующих воинов. Когда погас последний луч, из темноты в круг воинов вошел колдун. С помощью бычьего хвоста он оросил жертвенной кровью из высушенной тыквы сперва костры, пройдя два круга вправо и три влево, а затем воинов. Густая кровь стекала по лицам, стирая маски и принося воинам силы. Смолкли барабаны и начал колдун танец, от этого танца кровь застывала в жилах, и ужас сковал жителей деревни. Колдун вглядывался в лица воинов, как будто искал кого-то. Мубонга, самый рослый и сильный из отряда, затаил дыхание, когда колдун бросил ему в лицо горсть порошка и выкрикнул заклинание. Из саванны донесся смех гиены, танец прервался и шаман ушел в темноту.
Сидя возле очага посреди глиняной хижины, родители Мубонги слушали рассказ сына, они были напуганы поведением колдуна. Нельзя сказать, что поступки шамана можно назвать понятными, но этот был действительно странным. Все знали, что колдун ненавидит Мубонгу, но понятия не имели, за что. Отец встал и, подойдя к алтарю, снял с него амулет, который всегда возвращал своего владельца домой, одел Мубонге на шею и вышел из хижины. Спустя некоторое время он вернулся и принес черную курицу. Перерезал ей горло, выпустив кровь в чашу, и окропил алтарь. Затем брызнул немного крови в очаг, отпил сам и дал отпить Мубонге, следя, чтобы тот не пролил кровь на амулет.
- Теперь ты обязательно вернешься домой,- сказал отец.- И никакой колдун тебе не сможет помешать.
С первыми лучами солнца воины подошли к реке. На них была полная боевая раскраска, в руках они держали копья с большими тяжелыми наконечниками и щиты из бычьей кожи. Скоро жители соседней деревни узнают, что случается с теми, кто ворует коров у племени нубийцев. Воины сели в лодки, взяли в руки весла и поплыли навстречу славе. А далеко за деревней в хижине колдуна пылал магический костер. Тело шамана сотрясали судороги, изо рта текла пена, а из горла вырывались крики, в которых не было ничего человеческого. Он творил страшный древний обряд. Через некоторое время из хижины колдуна стали раздаваться удары барабана.

Тварь поела, теперь она была и быстрой и сильной. Очень быстрой и очень сильной. Пришло время действовать. Склонив голову набок, она прислушивалась. И вот среди множества подводных звуков мразь выделила для себя один. Это плеск весел. Сильные руки держат весла и гребут, быстро перемещая лодки по поверхности реки. Теперь она знает направление. Тварь шла по дну, ее перемещение наводило ужас на рыб и других речных обитателей. Они чувствовали, что ей не место не только в реке, но и на земле в целом.
Стадо бегемотов, принимая меры борьбы с дневным африканским солнцем, заняло участок реки. Они ощущали себя в полной безопасности, огромный крокодил, единственная угроза, далеко ниже по течению, а остальные пусть сами боятся. Бегемоты ведь большие и сильные. Мрази их размеры безразличны, а вот то, что они стояли между мразью и ее целью - не хорошо. Меры были приняты суровые и радикальные. Разорванный на части огромный самец гиппопотама опускается на дно, ничего, он не пропадет даром, его потом съедят молодые крокодилы, а остальное стадо, охваченное ужасом, не разбирая дороги, мчит по саванне. Путь свободен.
В деревне масаев был обычный, ничем не примечательный день. Мужчины ушли в саванну охранять стада скота, а женщины и дети на центральной площади готовились к празднику. Сегодня вождь очередной раз женится. В огромных казанах варят угощение для всех жителей. Сам вождь и его родственники, пришедшие из соседних деревень, в большой королевской хижине пьют с утра пиво. У всех замечательное настроение. Отовсюду доносятся веселые песни. Скорее всего, они и помешали жителям услышать топот сотен тяжелых ног, принадлежащих обезумевшему стаду бегемотов. Сначала через деревню промчался прайд львов. Бежали только самки и самец-лидер, детеныши превратились в удобрение для саванны под ногами бегемотов. Масаев удивило поведение царей зверей, и они затихли, это позволило им услышать топот, а в следующую секунду по деревне прошла волна гиппопотамов. На месте селения осталась очень ровная площадка, местами, покрытая какими-то красными пятнами, да кое-где на ней валялись куски железа, чем-то отдаленно напоминающие казаны, только уж больно плоские. Вот удивятся мужчины, когда вернутся.

Весла ритмично уходят под воду и толкают лодки вперед, к победе. Воины гребут, не зная усталости, скоро они разорят враждебную деревню и вернутся домой с боевыми трофеями. На первой лодке сидит хорошо сложенный юноша, он выделяется среди других гребцов своим ростом и могучей мускулатурой. Это значительно облегчает задачу для твари. Она вынырнула из воды, один взмах руки и грудная клетка юноши разодрана, обнажая еще бьющееся сердце. Четыре пальца сомкнулись на нем, и тварь навек прекратила его биение. С окровавленной шеи сорван кожаный шнурок с большими пальцами, и мразь ушла под воду. Полдела сделано, теперь надо успеть попасть в деревню до темноты.

Женщина набирала воду в глиняный кувшин, ее мысли были о предстоящем для дочери обряде посвящения в женщины, поэтому, когда перед ней появилась тварь, женщина не сразу осознала этот факт, и прожила на пару секунд дольше. Мразь вышла из воды, даже не глянув на тело умершей от ужаса, солнце уже почти скрылось за горизонтом, времени почти нет. И вот среди хижин деревни выбрана единственно нужная, и она рядом.
Родители Мубонги собирались ужинать, когда невероятной силы удар разнес дверь хижины в щепки. Тварь переступила через порог и остановилась в двух шагах перед людьми. Ее черную кожу покрывал отвратительный ковер из пиявок, как ни странно, им не вредила кровь мрази, с низа живота до колен страшной кровавой юбкой свисали разорванные в лоскуты кишки, половины черепа не было и единственный глаз светился в полумраке хижины.
- Я ВЕРНУЛСЯ ДОМОЙ!- сказало существо.

Сильные взмахи весел быстро несут лодки по течению. Лица воинов выражают решимость. Далеко слышны голоса, они поют песню победы, и разбегаются звери, пришедшие на водопой. Вот уже недалеко земли ненавистных масаев, скоро их мужчины будут убиты, а скот и женщины станут наградой победителей. В первой лодке сидит Мубонга, выделяясь среди остальных своим ростом, только взгляд его туманен. А далеко из хижины колдуна раздаются удары барабана.

Стадо зебр подошло к реке утолить жажду, они чувствуют себя в безопасности, ведь хищники почти никогда не нападают на водопое. Огромный крокодил знает это, и беспечность травоядных является для него стабильным источником пищи. Один резкий бросок, всплеск воды, сомкнувшейся над зеброй, и крокодил на несколько дней обеспечил себя мясом. Убегающее стадо попало в засаду, устроенную львицами неподалеку, и внесло свою долю в львиный рацион. Теперь их детеныши вырастут большими и сильными. Нубийцы заметили крокодила, на их лицах засияли улыбки, ведь это предвещает победу.
Вдали показались стада скота, и воины сошли на берег, крепко сжав в руках копья и закрывшись щитами, нубийцы сомкнутым строем пошли на масаев, которые, подняв свое оружие, приготовились к бою. А далеко в хижине колдуна участился бой барабана. Мубонга шел во главе отряда, но внезапно остановился, и наклонил голову набок, будто прислушиваясь. Барабан в хижине звучал уже с просто невероятной частотой. Юный воин отбросил щит и копье, и безоружный бросился на копья масаев. Сын вождя масаев, стоявший в центре своего отряда и выделявшийся среди них огромным ростом и мощным сложением, воткнул свое копье прямо в сердце Мубонги, и в хижине колдуна смолкли барабаны. Глаза юного нубийца прояснились и наполнились болью, тяжело вздохнув, он осел на землю. Остальные нубийские воины бросились к своим лодкам, но копья масаев настигали их неумолимо. Все закончилось быстро. Течение унесло трупы побежденных. Сын вождя ножом отсек большие пальцы Мубонги и добавил их к трофеям на своем амулете. Оставив несколько воинов охранять скот, масаи сели в лодки нубийцев, и поплыли на них в деревню своих врагов, чтобы нанести визит вежливости.

Тело Мубонги лежало в саванне. Первыми пришли гиены. Они набросились на труп, это ведь их законная добыча. Одна разгрызла череп и с удовольствием занялась мозгом, три остальные порвали живот и насыщались внутренностями. Из горла Мубонги раздался рык, его руки рвали гиен, а челюсти разгрызали их. Закончив с гиенами, то, что было Мубонгой, отползло в тень, чтобы набраться сил. Родовой амулет, висящий на шее, повелевал ему вернуться домой. Но времени мало, после захода солнца он умрет совсем.


-Я пришел!- сказало существо.- Я вернулся, отец.
В миг, когда погас последний луч заходящего солнца, тварь сняла амулет и упала, протягивая его к алтарю. Мубонга умер совсем. Позже родители нашли на его шее еще один амулет из больших пальцев, среди которых было два очень свежих.
С первыми лучами солнца отец Мубонги зажег костер под телом сына, и крепко сжимая в руке копье, пошел к хижине колдуна. На его шее висит родовой амулет. Что бы ни случилось, он вернется домой.
ash
2006-03-06
25
5.00
5
Малковин-1,2
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Малковин-1

Смейся когда смеяться не можешь, и плачь когда смешно в Малковине так всегда.
Здесь я дома, не знаю понравится тебе в его школе, что полезного ты можешь приобрести в его магазинах, какие письма ты будешь получать, к кому будешь ходить в гости и кто будет любить тебя, какие сны ты будешь видеть когда возненавидишь этот город.
Возможно ты меня убьёшь, а может и нет, это не важно.
Только не забудь убрать за собой и учти, что твои волосы уже разлетелись по земле, твой след уже взяли собаки, и каждый топор хочет облегчить твою жизнь, оборвать твою жизнь, разорвать твою жизнь, развалить на части, что бы никто не знал кто ты есть такой…
Вон видишь, Рувим собирает дрова, это он готовится к зиме, когда кофе станет чернеть, он потушит огонь и напишет свою самую долгую, весёлую песню в которой Рувим не узнаёт своего отражения в озере и бродит по берегу разговаривая с ним, потом всё становится с ног на голову и небо оказывается под ногами, а земля над головой.
Солнце печёт пятки Рувиму, вода капает на голову. Рувим пляшет, ему весело, от всего этого, но мы помним, что в Малковине всё ни как у людей и глядя на Рувима мы тоже смеёмся, а сердцем скорбим.
Отражение выше деревьев, выше земли, барабаны гремят в лесу, хочется земляники и прохлады. Рувим идёт по небу, on кричит птицам, он обходит верхушки деревьев, пригибаясь, что бы не поранить голову или ne сломать ветки. Так проходят дни и месяцы, то так, to эдак.
Груда камней возле дороги, это в прошлом году дети строили домик, а Рувим на своём грузовике не любил, когда дети строят домики у дороги, из-за них не видно как цветут тюльпаны, как небо лежит на горизонте земли, или земля на горизонте неба, и продолжает лежать пока ne начинается город - тогда погибло 35 детей, 17 успело убежать в лес пока Рувим гонялся на грузовике за остальными по полю. Рувим умер возле последнего расцветшего цветка, он так хотел его увидеть.

Упаси тебя Бог думать, что в Малковине все такие психопаты нееет, (или вот, хотел сказать, что как правильней, если женщина, тогда истеричка, а если мужчина, то как? истерик? всё же наверно психопат лучше звучит, мне так кажется, а тогда женщину тоже можно назвать психопаткой, вот, выходит, что истерикой одержимы бывают только женщины, хотя про мужчину можно сказать, что у него случилась истерика, но по всей видимости это настолько перманентное событие, что не имеет под собой и не может иметь окончательного диагноза в отличии от психопата, по-моему так) просто каждый занимается своим делом и не мешает другому, такая вот свобода. Да, конечно, перед тем как начинать заниматься своим делом нужно это право na дело заслужить, поэтому у нас так много не раскрытых преступлений и без вести пропавших людей, да что людей, бывает, что улицы пропадают без вести и даже целые районы, это очень печально, да. Старейшины говорят, что раз в 300 лет город обновляется полностью, вот так стоит себе, потом вдруг Бац, и еще потом Трах и Бабах, и нет его, и где-то через полтора месяца, Тыц и вот он опять как новенький и в нем уже совсем новые люди и уже совсем новая жизнь. Теперь никто не знает когда последний раз город исчезал, чудеса да и только.


А вот очень даже нормальный представитель населения Малковина, это девочка Алько, сидит дома и читает книгу, ничего не понимает в жизни и правильно делает, с моей точки зрения, ведь ей только 19 лет. Название книги я отсюда не вижу, а спрашивать, не хочу ей мешать. 4 дня назад она читала «ДонаКихота» И.П.Рг.М.С.Н.Эъ. Стервантаса, в тетрадку она пишет свои мысли о прочитанном, у неё это получается очень смешно, поэтому я всегда плачу когда читаю, как пример могу привести пару строк, которые мне почему-то запомнились:
«Многа была букв а цыфр и картинак mala утрам ела спала еще штота мама говарила смешно пра папу алкаголика и што денех мало а я читала и гулять нехадила меня все завут гулять прихадили катя патом саша нет ево завут игарь вова катя стас саша игарь эш юра маша дима аликсей оля игарь маша они висёлые а автар наверно травмираван кагдата боль преждевременной утраты любимого человека несет в себе чувство вины и этот поток чувственной психической энергии губителен для человека, поэтому он сублимирует своё либидо в форме stixov, рассказов и романов с печальными эпизодами, оперируя глубоко-психическими образами, совершая катарсис, это всё говорит о желании уйти из реалии мира в мир своих фантазий, желание быть Богом, чудовищный протест против сложившейся ситуации. я панимаю што он хател этим сказать но я отказываюсь раздилять это патамушто мне интерсна жить и там и тут»
Кажется это она написала про книги Дэниеля Киза, чудный ребёнок или чудной… хм.
Лично мне симпатичен этот человек, жаль что у меня мало времени, я мог бы рассказать о ней еще пару интересных историй.

Тихо, только не надо сейчас ничего говорить и тем более думать. Посмотри на часы, видишь, сколько времени мы тут бесполезно потеряли, ходим, болтаем, а время уходит, я бы тебе советовал бежать за временем. Вот возьми за правило каждую минуту делать шаг вперед или назад, но если назад, то тогда тебе придется сделать два шага за минуту вперед, потому что ты безнадёжно отстанешь и никогда не догонишь того, кто уже ушел. Вон он уходит ритмичным шагом, его мысли легки, голова светла, а руки, ну что у него за руки, просто загляденье! Какие картины он рисует, а как он работает лопатой, так может жить и работать только талантливый человек Малковина. Лично я считаю его гением, но он очень скромен и любит смотреть на Алько. Он любит её тайно, считает, что это самая настоящая любовь, когда любишь не прикасаясь, поэтому мы часто с ним спорим, наверно он никогда не женится, может быть это и к лучшему, настоящий эстет ну что тут можно поделать.

Так, про камни я тебе рассказал, про Рувима тоже, Алько, ага вот, очень к стати, романтическая история.
Есть в Малковине один культурный человек из очень воспитанной семьи, отец учитель кибернетики, профессор, мать пианистка. И вот он однажды полюбил, одну воспитанную девушку из тоже очень культурной семьи, отец скрыпач, лауреат, мать учительница математики. Он долго ухаживал, был очень настойчив, а потом она откусила ему член… просто так, взяла его и хрусь… Скорей всего случайно, потому что они были очень воспитанные и культурные, и никто плохо о них не думал. Оба впали в состояние шока и теперь не помнят, как всё это случилось. Он в состоянии аффекта ей потом все зубы повыбивал, потом, конечно же извинился. Невероятно, но факт, однако. Конечно, ни о какой свадьбе и речи не могло быть. И всё-таки, не смотря на всё, они остались друзьями, и дружат посей день. Он работает гробовщиком, пишет стихи, а она сделал операцию на аппендиците, проколола губу стиплером, каким-то старичкам продала собрания сочинений Канта, купила розовое платье, выбрила виски, поменяла мобильного оператора, завела котёнка и никогда больше не есть сосиски. Вечером они приходят на кладбище когда лето или у него дома когда зима. Он читает ей свои стихи, она варит ему борщ, они обнимаются и говорят друг другу о том, что как хорошо когда рядом есть такой замечательный человек как ты, потом они выключают свет, зажигают свечи, одевают самые красивые вещи и пьют водку с борщом и друг другу мило улыбаются, в общем по всякому веселятся и очень мило проводят время, а утром, взявшись за руки, радостно бегут за пивом.

Жизнь в Малковине разнообразна и удивительна, бывает по-разному. Вон из окошка выглядывает Скол, он в засаленной майке, он не мылся и не брился уже 3 месяца, волосы его всклочены, лысая макушка румяная от гнева, лет ему около 50, он пьёт дешевый виски, в дом к нему лучше не заходить у него никогда ничего хорошего не происходит.
- Сукаааа! - кричит он своей жене,- ты за… иди нах… ё… твою м… и твою п… я кому сказал… ё… кому я говорю б… чтоб я б… лучшее нах…. мне вообще пох… б… сука… ё… б… иди в п… иди нах… убъю… абыр… ыыыfuck…
Во время этой тирады он хватает всё что попадается ему под руки и тут же кидает на место, он мечется по кухне, топает ногами, мотает головой, закатывает глаза и нервно шевелит ушами. Просто ужас.
- Обосрался? ,– отвечает ему жена.
- Сколько можно пить мою кровь, оставь меня в покое, я хочу нормально жить, без этих скандалов, по-человечески! Мы превратились… мы превратились в х… знает кого, ты мне противна, я сам себе противен, я уже не могу себя контролировать, ты это понимаешь, ты понимаешь, что мне трудно, мне трудно так жить, я не знаю, что делать с этим, но с этим надо что-то делать! Мы же люди, мы люди, а не х… знает кто!!! Ты понимаешь это?! Посмотри на себя, нет, лучше на меня, ты загубила мою молодость, это ты виновата в этом, ты! Нет, это я виноват, что связался с тобой! Нет, это мы виноваты во всем. Зачем, зачем? Нет! Нет, не начинай, молчи, давай не будем! Я стал не контролируем, я плохо сплю ночью, у меня поджелудочная, дай мне воды, и не смотри на меня так, не смотри! Я всё знаю, всё! Всё!
Так, всё, я пойду, полежу, мне нужно подумать, что делать дальше, что делать дальше…

Дешевый театр этот ваш Малковин, скажете вы, и отчасти будете правы, поскольку только жители Малковина могут судить о той цене которую им приходится платить за жизнь в этом городе. Конечно, звание города может быть и слишком громко звучит для поселения подобного типа, но само название – Малковин, по мнению жителей, имеет городское происхождение и на меньшее они никак не согласны.
Это произошло месяц назад.
Мируока проснулась ночью, ей снился странный сон, уже один и тот же в который раз за ночь. Что она видела, она не могла рассказать, все застряло на уровне чувств и переживаний, обрывки чьих-то страстей и страданий. Она ставила на zero свои ноги с обрубленными ногтями, звонила в колокольчики и смеялась от страха. Пришли мужики и связали её. В свои 23 года у неё начала развиваться неизвестная форма психического расстройства, поставить точного диагноза никто не мог, но всем очень нравились пирожки со сливками, которые она пекла и продавала в булочной своей матери. Мируока имела приятную внешность, её тело, как говорится, дышало здоровьем, она была не полной и не худой, в некоторых моментах она обладала всеми характеристиками эффектной девушки, длинные, темные волосы, выразительные глаза, мягкий, не громкий, голос, приятная улыбка. Взяв однажды в руки цепь от клетки Христовой, она не выпускала её уже никогда, обвязав себя вокруг талии и плеча. Макая волосы в чай, за завтраком она насвистывала похоронный марш Нигерии. Салат из морской капусты остыл, на него с потолка спустился паук и начал жадно запихивать еду лапками себе в пасть. Наевшись, он развалился на остатках, негромко рыгнул и блаженно посмотрел на Мируоку осовевшими глазами, обнял задними лапками раздутое салатом брюшко, передними достал портсигар, помял лапками папиросу, закурил, пуская дым коромыслом.
Так они и сидели до вечера, паук смотрел на Мируоку и курил иногда утоляя голод капустой, Мируока макала уже размокшие волосы в почти высохший чай, свистеть она устала и перестала, просто смотрела в дым и думала, думала, думала, думала… о всех животных которые лежат в земле, а эта паучачья рожа сидит и наслаждается жизнью и она вот такая - растакая сидит тут ничего не делает, кроме того как макает волосы в чай и свистит похоронные марши Нигерии.
Ночью все спали и не слышали как по улицам шагают мертвые коты и кошки, большие и маленькие, полуразложившиеся и совсем трухлявые, а впереди шла Мируока и несла на руках свою мертвую любимую кошку у которой оторвалась лапка и отморозилось ушко, пустые глазницы у кошки слезились, она дрожала прижав голову к груди Мируоки.
Белое платье Мируоки было грязным, измазанным разложениями и землёй, из кошки вываливались клубки червей, черви сползали по платью и рукам, волосы Мируоки слиплись, глаза устало горели радостью, Мируока плакала.
Они разбудили весь город, когда начали кричать, кто как мог, кто хрипел, кто просто раскрывал рот, настоящий сумасшедший ад да и только. Животные буквально затопили город своими телам и вонью. Никогда жители так не смеялись, даже кое-кто умер, а кто-то сбежал навсегда, одна только Алько грустила. Они прошли через город и скрылись в лесу, больше никто их не видел. Как Мируоке всё это удалось, я просто не знаю…

Много чего непонятного в Малковине, об этом целая книга получится если писать. Когда пишешь, ты должен постоянно думать что пишешь и почему ты хочешь это написать именно так, а не иначе, вырабатывается стиль, развивается мышление, формируется чувство ответственности перед читателем. Тут конечно напрашивается какой-нибудь жизненный пример, но я вместо этого лучше расскажу тебе о… Что? Не, мы не курим… И не боксёры мы… но у меня есть граната и справка… Да, и вам всего хорошего, хм…
Так, вот.
Осень тогда была очень холодной и что бы как-то выжить мы ели снег, снегу было много и его хватало на всех. Горячей воды тогда еще не было, зато уже появились первые сосульки. Мы были такие высокие, высокие коротко стриженые, вернее он был один такой, весь в угрях и бородавках, его все называли Коляк. Лет ему было 28. Он спускался по ступенькам и со всеми здоровался, идёт по городу и здоровается, головой кивает, улыбается, сам такой страшный, а если еще своего деда приведёт, то они вдвойне страшней. Дед у него бывший железнодорожник, работал на трамвайных дорогах Малковина, страшный болтун и разгильдяй, в позапрошлом году от него ушла жена к более молодому железнодорожнику, по этому он стал каким-то не таким как был раньше, ну каким-то не таким, не таким каким-то, как будто до этого он был таким каким-то, а потом не таким каким-то.
Ну, почему такое случается только с Колякой?
Как-то у него позвонил телефон, он поднял трубку и ему от туда сказали:
- Коляка иди, иди выйди и иди, иди в центр города Коляка, не забудь прихватить с собой сестру, Коляка, ты же помнишь о своей сестре, Коляка. Коляка, забери сестру из школы и идите в центр города оставайтесь там до поздней ночи, потом садитесь на карусель и мчите как можно быстрей, пока не приедете, там я вас встречу. Целую, ваша мама.
Стоит сказать, что мама у Коляки работала дальнобойщицей и её долго не было дома, отец был инвалидом и работал домохозяйкой в состоятельных домах Малковина. Может быть поэтому у них и получился вот такой вот Коляка. Коляка получился очень послушным, не смотря на то, что голос в трубке был подозрительно хриплым, он пошел в школу, забрал сестру, напоил её ситром, в подземном питании купил пирожок с горохом, дождался ночи в центре города, потом они сели на карусель и тут карусель понесла… «ыыыыыы!!!» - кричала карусель… «ах.. еееееть!»- кричал Коляка от страха, сестра Коляки ничего не могла возразить или даже ответить, поскольку встречные завихрения потоков воздуха надули ей щеки, соответственно стянув кожу возле глаз и натянув её на макушке, уши и волосы резво развивались на затылке, она стала похожей на эдакого волосатого недоделанного хомячка мутанта. Так они неслись до самого утра… Так они никуда и не приехали, так их никто и не встретил, а утром пришел дедушка и пожарные, и забрали их с карусели. Мы лежали одно время в одной палате, было весело… и страшно.

Ой, ой смотрите кто идёт! Это Главная Красавица Города Малковин, сокращенно ГКГМ (читать как ГэКаГэМ).
Никто не знает, как так получилось, что она никого не любит, у неё даже нет молодого человека, был один, но его съели медведи в цирке, давно это было. И с тех пор никто не может завоевать сердце ГКГМ. Было пару подружек, но это ей быстро надоело.
Ух, ты видел, ты видел, как она на тебя посмотрела! Может быть ты сможешь согреть её и зажечь искру страсти и любви. Я дам тебе пару советов, как себя нужно с ней вести.
Во-первых, она любит жевать малиновую жвачку и жечь газ на плите, лить воду, кататься на трамвае. Когда ты заметишь, что её глаза начнут менять цвет, это очень красиво, все цвета радуги, все цвета переливаются, это завораживает, чёрт побери! Так вот, когда её глаза начнут менять цвет, как только ты это заметишь, сразу беги в лес найди берёзу потолще и обними её покрепче, это поможет тебе, когда она тебя найдёт, то сразу подумает, что твоя душа имеет тонкую романтическую структуру, это тебе поможет. Все равно она ничего не видит в разноцветном припадке, а ты можешь потом сказать, что испугался за неё и побежал за доктором, а по пути забежал поностальгировать к берёзкам. Это будет жирный плюс. Обязательно скажи её невзначай, что Рувим был твоим другом, но потом произошло нечто, что разочаровало тебя в нём и вы перестали больше общаться навсегда. Я скажу тебе почему так надо сказать, потому что Рувим дружил с ГКГМ и она очень ценила его дружбу, а потом он сделал ей предложение и она отказала ему пару раз, потому что дружба главнее замужества. Они поссорились, и с тех пор она перестала с ним общаться навсегда. Как только она узнает про твои отношения с Рувимом, ты станешь для неё самым близким человеком на земле. А жениться на ней даже не думай, видишь, к чему это приводит, я думаю со временем, она сама тебе предложит жениться на ней, но это будет не скоро, думаю, до этого ты успеешь завести детишек где-то на стороне, а может и вообще женишься на другой. В общем, поступай как хочешь. Поэтому не теряй времени, беги знакомься, она тебя ждёт. Хотя чем ты ей понравился, даже не знаю…



Малковин -2

Ночью все города выглядят совсем иначе чем днём и Малковин не исключение. Ночью, например, не спит больница, не спят колдуны и ведьмы, ведь в каждом порядочном городе должны быть колдуны и ведьмы которые ночью должны не спать. Они охраняют силы зла от сил добра ведь ночью силы зла наиболее открыты, более уязвимы и слабы по сравнению с добрыми врачами которые неумолимы и еженощно наносят болезненные удары по представителям сил зла при помощи своих дьявольских инструментов (во истину, куда только этот мир катиться?). Все аборты совершаются ночью, пока мать и зародыш спят.
Вот если пришла к ним на приём молоденькая беременная, то добрые врачи, у них такие плоскогубцы, у них такие крюки, и такие добрые глаза, которыми они гипнотизируют жертвы, а потом, только раз! И как прыгнут!!! Набросятся на неё и давай её кусать, щипать щипачками, плоскогубить плоскогубцами и носковать своими грязными носками, а невинная жертва кричит: «Папаня, не нааадо! Не надо папааань! Дык! Fuck You, daddy!!!» А кто-нибудь из тоже врачей (всегда такой найдётся) кричит: «Наручники! Несите скорей наручники! Наручниками к батарее, к батарее её наручниками…да, держите же вы её!» Но никто ему не верит, все знают, что это такой финт ушами подслушанный в фильме про наркоманов.
А потом они достают лезвия «Нива» и ножницы по металлу и начинают резать, резать, резать ей ногти и приговаривают: «Добрый доктор Айболит, он в Малковине сидит, он в Малковине сидит по-китайски говорит». Думаю поэтому в Малковине так мало желающих болеть и тем более лечится у врачей.
Однажды, самая злая колдунья Хош, которая не смотря на собственный возраст (17 лет) обладала не малой силой, вошла в больницу ночью 6 июня и скорей всего 6 года в 00 часов 10 минут, разбила телефонный аппарат и осколком зарезала дежурного врача в горло, охранника проткнула рукой, вырвала сердце, трупы бросила на стол для переливания крови и пересадки органов. Две медсестры были обезглавлены при помощи двери, им она перебила шейный позвонки, раздавила связки и руками разорвала всё, что уцелело, скальпелем Хош выколола им глаза и проглотила. Великая сила всех демонов Малковина наполнила Хош, она уничтожила весь медперсонал. Врач гастроэнтеролог попытался геройски противостоять ведьме, он ударил её топором сзади когда она слизывала кровь с кафеля, брызнула кровь и серая вонючая липкая жидкость, Хош упала замертво, но как только он схватил её за хвост, мгновенно его руки покрылись язвами которые расползлись по всему телу. Разрывая ведьму, через задний проход, из крови и гноя выползла большая уродливая крыса, которая встала на задние лапы, расправив крылья, глаза у неё были абсолютно белыми, она оскалилась глубоко вдыхая воздух, она дышала, звук как будто сотни больных при смерти мышей кричат от боли и безысходности. Врач в это время лежал сжавшись на полу, в трёх метрах, куда он успел отползти, весь в крови и гное. Его рот широко открыт, бешеный страшные глаза, всё тело дрожит и кровоточит, через расползающиеся раны были видны черные кости и куски мяса. Страшная язва мгновенно уничтожила врача сожрав его заживо. Крыса опустилась на лапы и устало побежала по коридору оставляя черные горячие следы, которые дымились, медленно ползли за крысой.
Ведьма зашевелилась, окно треснуло и через образовавшуюся щель вползла летучая мышь, она имела бесформенную голову и рваные крылья, тело покрывали безобразные волосы. Мышь взмахнула крылом и приземлилась на грудь ведьме. Хош посмотрела на неё грустными мертвыми глазами. Мышь переползла на лицо ведьме, засунула голову в полураскрытый рот, затем, раздирая губы острыми когтями, погрузилась в него полностью, проползла по горлу и затаилась внутри тела. Спустя время Хошь медленно поднялась с пола, бледное юное лицо с кровоподтеками, дрожащие руки медленно шарили в пространстве. Хош подошла к оконной раме, прислонила голову к стеклу, в котором светила полная луна, закрыла глаза и присев, отклонившись назад, стремительно бросилась в окно. Осколки стекла и остатки рамы посыпались в след. Перед самой землёй Хош раскрыла крылья, у неё появились рога, а вокруг тела клубился темный густой туман, который в лунном свете светился фиолетовым цветом, на теле Хош появлялись и исчезали длинные острые щипы. Ведьма брызнула языками пламя из пальцев и больница вспыхнула, затрещала, Хош закрыла глаза и исчезла, туман опустился на землю и превратился в кишащую массу маленьких медведок, медведки расползлись подальше от пылающей больницы, пропали в темноте. Крики больных заглушил рев огня. Пожар не пощадил ни кого, кроме 3-4 человек которым было не судьба, они выпрыгнули из окон и остались живы.
Спустя годы больницу отстроили, появились новые врачи, новые больные, новые колдуны и ведьмы.

Много всякого дивного в Малковине бывает, бывают хорошие врачи, плохие ведьмы, а бывает и наоборот, в Малковине так всегда. Всё нужно познавать в единичном представлении, в единичном проявлении, в целом же можно и ошибиться. Смотришь вроде бы всё в ней классно, а вдруг произойдет что-то и она уже не та, плохая, гнилая и старая. И ты тоже вроде далеко не золото, а есть что-то такое, что вроде бы позволяет назвать тебя человеком. Каждый день, что-то новое случается, где-то какие-то перемены, ничего постоянного нет. Нельзя быть с одним человеком всю жизнь, к нему можно только возвращаться иногда, что бы узнать как он изменился и как изменился ты или мало ли еще по какому поводу, можно просто за солью зайти или стакан одолжить на время. Интерес жизни только в том, что бы узнавать новое, другое, то, что ты не знал, чего отродясь не делал, получать впечатления разнообразной окраски, других смотреть и себя показывать. И как мораль, можно сказать, что сейчас ты для кого-то молодец, а для кого-то мэрд, всем нагадить невозможно, по-моему так.
Ну ладно, есть одна история, мне она нравится, и я всегда её люблю рассказывать, и с каждым разом она выходит все интересней и интересней как-то по-другому.


Зацвели фиалки, весна щедро дарила жизнь Малковину. Она не жалела красок и чистого свежего, воздуха. Уже было шесть дождей i шесть раз Тропитронат видел из окна как с крыши свисали мокрые волосы, которые тянулись по земле продолжались между камнями и уходили в черную бесконечность земли. Он и его мать жили на окраине города, даже nа границе города, где стоило только сделать шаг за порог, и дорога уводит тебя в лес или в болото. Мать была больна нервами, и обладала очень неустойчивой психикой, поэтому друзей у неё не было, собствеnnо не было друзей и у Тропитроната, люди Малковина их только жалели и общались с неохотой. Подкармливали кто чем мог. Отец умер после того как родился сын, причина сmерти установлена не была. Отцу было 29 лет они часто сорились с матерью и он бы ушел от неё, но что-то его держало, а может просто не успел, детей он не любил и не хотел, так получилось… любил ли on жену неизвестно, я думаю, что нет. От него Тропитронату достались только FотограFии и топор.
Тропитронат скучал по детству которое кончилось тогда, когда черная туча упала с неба на него когда он собирал улиток на лугу. Это произошло неожиданно. Только что он смотрел на дивную тучу, такую черную, большую, ему казалось, что она живая, туча дышала и подмигивала ему, - «будет сильный дождь, нужно сказать маме и привязать собаку», - подумал он, и тут туча стала стремительно приближаться к Тропитронату, он испугался, голова закружилась, ноги не слушались, туча росла, вот он различает её морщины, видит её глаза, сотни безумных глаz, они внутри тучи, нет, там еще лица, ели заметные, различимые темные лица они наплывают друг на друга, злые и страшные, в саванах и рваных одеждах. Туча дрожит и дрожат глаза, дрожат губы, обломки зубов, тонкие синие языки, они тянутся к Тропитронату. Тропитронат зажмурил глаза i сжался на траве с улитками в руках. Он кричал, он почувствовал ледяное дыхание, тяжелое аморфное тело, чья-то шерсть, дальше пустота… Когда он пришел в себя на руках матери, все было как и прежде, солнце, трава, лес, облака. Мать прижимала ego к груди и плакала. Она прибежала на крик, и видела как туча уползла на болото.
У Тропитроната появились sедины. С тех пор он никогда не улыбался и почти всегда сидел дома и задумчиво смотрел из окна на двор, на небо, на лес. Сейчас ему исполнилось 30 лет. Мать ушла в город торговать щенками которые принесла их собака от соседского, рыжего кобеля по имени Тяптяп.
Зацвели фиалки. Тропитронат вспоминал детство, потерянное детство, детство которое он не знал и детство которое он помнил. Делать он ничего не умел и не хотел, с трудом закончил специализированную среднюю школу. Тропитронат жил с матерью, он жил с матерью вот уже 30 лет и такие же 30 let жил без отца. Тяжелые воспоминания, мрачные чувства подкатили к сердцу, обида, жалость. Он взял топор и пошел в лес. Тропитронат захотел пойти в лес через болото, - «если погибну v болоте - значит так тому и быть», - размышлял он, вытирая слёзы. Наступил вечер. Тропитронат брёл по болоту, рубашка выбилась иz штанов, ноги промокли, каждый шаг мог стать последним, каждая кочка, каждый куст, который в сумерках казался надежным, таил в себе тайну судьбы Тропитроната, впереди чернел лес. Тропитронат видимо был удачливым по жизни и наверно поэтому он v конце концов усталый и промокший все-таки выбраlся к лесу.
- «Если ya пойду в лес и не вернусь, to кто будет утешением матери, кто принесет ей воды и подаст mыло?», - мысли Тропитроната путались в поисках ответа, тем не менее он шел по лесу с топором в руке, сначала прямо потом повернул за елью на право, порвал рубашку в кустах шиповника, поранился об обломок телеграфного столба, повернул на лево, опять на право, налево, налево, направо, налево, прямо и вышел на поляну к заросшему травой и мхом высокому камню вокруг которого лежал снег. Темнота в лесу была более живой и насыщенной, цвели фиалки. Тропитронат обошел камень вокруг и обнаружил трещину, он прикоснулся к ней и ощутил тепло, теплая волна накрыла его, я бы сказал подобное чувство, kogda тебя обнимает любимый человек. Лес зашелестел, затрещал, и возле Тропитроната появилось черное облако, он узнал его, только сейчас оно стояло перед ним на двух лапах, звериных мохнатых, облако заканчивалось где-то в лесу, в деревьях. Тропитронат прижался спиной к камню и покрепче сжал топор в руках. Облако двигалось вокруг Тропитроната, как бы ожидая подходящего момента для нападения. Облако кружилось вокруг Тропитроната, облако топтало снег и тут Тропитронат заметил копыта, - «oblako на ко…! oblako на ко…! oblako на копытах!» , - кричал он тыкая в облако топором. Облако замерло на месте и тут Тропитронат замахнулся и бросил топор даже почти не целясь, бросил со всей силы, топор вошел в черную массу, из облака полетели куски кровавого мяса и шерсти, обрубленные пальцы и кости, разноцветные игрушки, платочки, мячики и пряники, улитки и новогодние блестящие ленточки, весёлые погремушки и сахарные леденцы на палочке, краски и улыбки, стёклышки и камушки, плацкартные билеты, воздушные шары, значки и марки, рыбки и кузнечики, сладкая вата и зоопарк, бумажные кораблики, орехи и яблоки, мультики и сказки, земляника и колыбельные песни, последним из облака выкатилась отрубленная golova отца. Облако упало на колени, копыта отвалились. Облако стало маленьким, величиной с кулак Тропитроната, оно просочилось в щель, исчезло. Тропитронат лег на sнег, он был счастлив, он рыдал, он улыбался обнимая старенькую плюшевую собаку, он смотрел в небо, где появлялись звезды, дул легкий ветер плыли тyчи. Прогремел гром, пошел дожdь.
Цвели фиалки. Вот такое оно, детство Тропитроната...

А вы говорите детство, детство. Детство должно быть у каждого ребёнка, детство оно как приговор, оно неизбежно, особенно оно неизбежно кому исполнилось за 30 или около того. Как это, приговорён к детству через взросление или приговорён к взрослению через детство, приговор окончательный и кто хочет его обжаловать пусть первым кинет в меня камень, если успеет, а то у меня тут топор, но это шутка.
Детство нужно беречь и помнить, у кого-то оно безоблачное, а у кого-то совсем очень даже облачное, тут не угадаешь…

Летом придет, возьмет, сядет и сидит, пальцами на ногах шевелит, видно думает о чем-то, глазами честными по сторонам водит, моргает, мух высматривает, паутину разглядывает, пылью любуется, сквозняки космические слушает, мир познает. То бороду почешет, волосинку дернет, то брови пригладит, ухо потрёт, весь в делах и заботах. Дверь не закрыл за собой, вот она и скрипит, на дворе ночь уже, лучина ели светит, тени на его лице от шапки до пола, шапку не снимает, волосы только раздвинул, что бы глаза лучше видели. Трава шевелится между досками и кузнечики, кузнечики тоже всё видят, помнят и скорбят по хорошей погоде, в плохую погоду они в прятки играют, чем же еще заниматься, дома сидеть и читать, телевизор смотреть? Трава шевелится, и усы шевелятся, губы травинку сплюнули, крошку языком в усах нашли и перепрятали в бороду. Рубаха старая, штаны тертые, лапти дырявые, носки грязные, а шевелятся еще, пальцы шевелятся и жизнь продолжается. Ночь дверями скрипит и деревьями шумит, замолчит и тишина наступает. Налево посмотрит - муху увидит, на право все остальное. Хош в окно заглянет, увидит его, испугается и улетит на месяц или спрячется в тумане. Все понимает, только помочь ничем не может, работа такая, мир так устроен, скорлупа от семечек на шапке лежит, красивая девушка в углу повесилась. Может Алько, а может Мируока. Сейчас спички возьму, посмотрю поближе… так… нет, вроде не Мируока, и вроде не Алько. А ты ГКГМ домой проводил? Ну, значит и не она. Так, так… Ну-ка, еще раз… Кажется я её знаю, это же Фецилия только тут она как-то красивее выглядит, чем в жизни. Что-же с ней случилось? Всегда такая весёлая, скромная, молодая. Что творится, а? Отойду пожалуй, пахнет как-то не очень, да…
Сидит, смотрит, шевелит пальцами, шапку не снимает, светлячка в кулаке держит, кости греет, а руки пыльные и сам весь в паутине, травой порос, воздух нюхает и вынюхивает, туман сгущает, дверь скрипит, во дворе в траве светлячки, цветы… цветы в росе, закрылись, спят. Куча песка, речка течёт, то течет, то тенечёт. Черти на повешенной катаются. Катались как-то черти на Фецилии, всюду ей звёзды подбрасывали и лишали всякой надежды на выздоровление. А когда она… Что? Фецилия была больна?! Нееет. Я сказал?! Когда? Не, я ничего не говорил… Фецилия не больна, она просто повесилась. Это же две большие разницы. Я своими глазами видел, клянусь. Ночь сегодня прохладная…


Вчера Эш пришел домой пьяным. Праздник какой-то был, вот он со своими сотрудниками его и отпраздновал.
Катя резала колбасу и вязала узоры на глазах у изумленной публики. Узоры она вязала мысленно. Узоры были очень красивые они ложились на бутерброды и делали их необычайно вкусными на любой вкус, Катя мастерица этого дела, у ней всегда всё получается, так ловко и интересно. Юля почистила лимоны и принялась за грейпфруты, смеялась над шутками АлеХандра, Эш стоял на табуретке и читал газету, краем глаза поглядывая на всё то волшебство, что творилось за столом, Юля мастерица этого дела, у ней всегда всё получается, так ловко и интересно, на это стоит посмотреть.
О, а вот и Макс пришел, че-то принёс, тапочки белые принёс, ну и затейник, озорник, говорит кто на лево, кто на право, а мы строго по центру, смешно, даже плакать хочется.
Тоня прибежала схватила батон хлеб и съела его, другой батон порезанный отнесла на стол, такая она Тоня, порхает вечно, суетится, смеётся, красочный персонаж, о ней бы отдельно написать, но чуть попозже.
Где-то в глубине квартиры сидят и беседуют Игорь, Игорь, Сергей, Андрей, каждый из них достойный кандидат для интересного рассказа, я о них конечно расскажу, но чуть позже, хорошо?
АлеХандро – это просто душа компании и даже не просто душа, он великолепный человек, не то что я или Эш, обо мне вообще говорить не стоит, вот Эш подтвердит, я конечно напишу автобиографию, но не сейчас же, сейчас же разговор не обо мне, а об Эше и об Анне. Если хочешь спросить меня кто такая Аня, то я тебе скорей всего захочу ответить, что Аня – это представитель редкой профессии, она человек очень не простой, хотя и открытый всем ветрам на зло, как парусник… тут сразу возникает контраст, между парусником и кораблём, это даже хорошо, так как контраст подчеркивает изящность и утончённость парусника в сравнении с кораблём. У Ани крашеные рыжие волосы, вернее у Ани волосы крашеные в рыжий цвет, цвет очень хорош, такой в меру насыщенный и достаточно рыжий что бы не шокировать рядового обывателя Малковина или сотрудника.
Об психологическом моменте встречи Эша и Ани, лучше конечно спросить у самого Эша, только он сам ничего определенного не ответит, только будет мукать и мекать, шмурыгать носом, дергать бровями, разводить руками, цитировать Алько, может покраснеть или наоборот позеленеть, а потом возьмет вот так и оппачки… и напьется, неуёмной энергии человек, постоянно что-то выдумывает и сам в это верит, такую чушь порой несёт иногда получается смешно до слёз, а порой ну просто беее… блевать тянет наверно это он специально беее… что бы все беее… сблевали для равновесия, когда сблюешь сразу легче становится беее… буэг, жизнь как речка течёт!
У Ани очень редкая профессия, такая что еще поискать.
Ане не нравится Эш, Эшу Аня нравится очень, он даже в неё влюбился, и никто не мог с этим ничего поделать, такая природа вот, разное дыхание. Захотел как-то Эш из за Ани себя порезать, только всё никак не мог решиться, боялся, что вдруг это всё не правильно, даже не вдруг, а… ну… кароче… в общем как только он взял лезвие страшно ему стало, толи какая-то неуверенная надежда что ли на неизвестно что появилась, толи подумал, что ничего это ровным счетом не решает. В отчаянии Эш пошел на кладбище пьяным, трезвым он бы никогда бы на такое не отважился ночью, а я забыл сказать, что он пошел на кладбище пьяным НОЧЬЮ! Бредёт он по кладбищу смотрит себе под ноги и плачет, сопли свои утирает рукавом, а что происходит вверху не видит, а вверху, в черном небе, где ни звезды, происходит светопреставление, лучи света, клубок неба светится разными цветами зелёным, красным, желтым, фиолетовым. Цвета смешиваются, космический ветер их рвет и размазывает в пространстве, молнии сверкают разноцветные. А Эш этого не видит, он шатается и когда его качает в одну из сторон, мы видим, что за ним ровной шеренгой, след в след двигаются мерзкие трупы с горящими зеленым огнём глазами…

Жуть, вот куда приводит алкоголь. Сам я не пью, и мне никогда не нравится когда кто-то пьет, противно. Когда напиваешься в хлам, то теряешь божественность.
Когда начинаешь пить, то чувствуешь Бога, он говорит тебе откровения и ты плачешь, ты уже знаешь зачем ты пьешь и в чем смысл жизни, как всё просто и понятно, мир тянет тебе руку и предлагает замирить и ты пьешь за мир во всем мире, не для себя же конечно, ну и для себя тоже конечно, для всех, для Бога… ибо он сейчас сидит рядом с тобой и рассказывает про трудности на работе, жалуется на жену, на цены, потом пойдет политика, анекдоты, выпили еще, спели песню про разлуку, поплакали, посмеялись, еще выпили, а потом вдруг ничего не помнится, счастье было, а теперь, где оно? Кровать, стёкла, вода и Бог, который всё это создал, который всё так придумал.
Адам и Ева… Адам затянут в черную кожу, идет через автомагистраль Малковина по мосту, рядом Ева, голубоглазая, короткая стрижка, стройная в фиолетовом шелковом платье идут уже долго, лет 100 или всю жизнь, курят и пьют пиво. Они идут умирать, у них есть ключ Армагеддон. Армагеддон! Лица и руки потерты резиновым ластиком, размазанные образы, туманные взгляды, смола в волосах, капает на ноги, снег обходит их следы, в следах не растет трава, а птицы молчат и улетают далеко, далеко. Старики целуют им руки и омывают ноги, называют пророками, приглашают в гости. Гопники умирают в страшных мучениях когда они смотрят на них, сначала понос, потом склероз, потом гипердистрофия, коварная болезнь свинка, в желудке появляются маленькие солёные ёжики и начинают бегать в поисках выхода тыкаясь носами и иголками, то вверх, то вниз. Ёжики выползают через рот, а кое-кто через… низ…. Гопники ревут матом, как сотни тысяч беременных морских коров, у них лопаются глаза, и наконец проклиная себя они сгорают в гиене огненной…
Адам и Ева гуляют по крышам, греются на солнышке в последний раз, это чувствуется, это заметно по подошвам, по их когтям. Они прыгают на землю, заходят в магазин покупают водку, но у них никто не берёт денег, продавцы просят погадать на будущее их детей, но они уходят молча. За углом пьют из горла и занюхивают свежей весенней землёй, трясут головами, фыркают и говорят – «Хршооо! Хшооо! Кхе!».
Выходят на площадь, народ у них спрашивает, - «Кто вы такие?», - они отвечают в один голос,- «Я ваш родитель, я стрела вечности, я вестник. С меня все начиналось и мной всё закончится. Армагеддон!!! Я начало и конец, альфа и омега. Святая всех святых, конец дела лучше начала. Армагеддон начинается, я его начну, а вы сами его закончите, вы все уйдете, я исчезну последним. Когда этот мир начнет жрать себя, когда звери и птицы заговорят на человечьем языке, а люди будут скулить и смеяться, я буду нем и глух… черепахи выпьют море, рыба уйдёт в землю, всякая структура развалится, планета уйдёт в себя и исчезнет. Наконец-то всё закончится. Вот и всё… Шампанского!!!»
Выходит Шампанский и кланяется, Адам и Ева стреляют ему в голову и он начинает тошнотворно, с выражением, старательно блевать белой пеной, обливая всех присутствующих. Все смеются и кричат, достают монтировки и начинают бить Шампанского кто куда достанет. Шампанский падает. Наступает вечер, люди расходятся выражая своё мнение по поводу происходящего. Адам и Ева говорят всем спасибо и до свидания, садятся в поезд и под грохот пустых консервных банок привязанных к последнему вагону сзади и уезжают в темноту. В темноте над вагоном как воздушный шарик висит разноцветный Шампанский, он привязан за веревку к окошку купе Адама и Евы, он заблеванный, избитый и сонный, счастливо улыбается ветру в лицо.
Малецкий Александр Григорьевич
2006-03-07
10
5.00
2
С НОВЫМ ГОДОМ!
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  C НОВЫМ ГОДОМ!


А теперь, дети, давайте все вместе
Позовем деда Мороза.

- Прошу тишину. Тише, пожалуйста. Итак, уважаемые мистеры Санта, сейчас я оглашу список тех, кто поедет в Великий Устюг для встречи с русским Санта Клаусом. В России его называют Дед Мороз. Типичный русский Санта много пьет, и остальные русские много пьют. Особенно в праздничные дни. Праздников в России много. Особенно в Новый год. Этот фактор повлиял на наше окончательное решение. В состав нашей делегации войдут только самые стойкие к алкоголю члены профсоюза. Вы должны быть готовы к употреблению очень больших доз этого яда. Это, конечно, отразится на вашем здоровье, но наш профсоюз возместит все расходы, связанные с реабилитацией. Если кто-нибудь из вас собирается зачать ребенка в ближайшее время, то вам необходимо это сделать либо до поездки, либо после прохождения курса реабилитации. Все детали вы сможете прочитать в контракте. Также вам в профсоюзные книжки будет внесена соответствующая запись и естественно налоговые льготы как у ветеранов антитеррористической операции в Ираке. Я верю, что вы сумеете достойно представить наше государство и торжество демократии в этой дикой стране. А теперь я оглашу имена этих героев.
В последующие десять минут председатель Совета Директоров и Президентов профсоюза Санта Клаусов Соединенных Штатов Америки пытался добиться тишины. Санта Клаусы аплодировали своим героям у многих из них в глазах стояли слезы. Они гордились своей страной и своими самыми героическими Санта Клаусами в мире. Дважды прослушав государственный гимн мужественные мистеры Санта, наконец успокоились и председатель сумел произнести имена героев.
-Джордж Роббинсман, Заслуженный Санта Движения Санта Клаусов Техаса.
Джордж вышел к президиуму чуть бледный, но не сломленный.
-Элизабет Факкорн, всеми признанная МИСТЕР Санта Клаус Союза Феминисток МИСТЕР Санта Клаусов Калифорнии.
Элизабет вышла к президиуму слегка покрасневшая, но не сломленная.
-Патрис Мудомба, всеми уважаемый Санта Клаус из Санта Клаусов Вышедших С Жаркого Континента.
Патрис вышел к президиуму…. ну просто вышел.
Героям выдали конверты с контрактами и звездно-полосатые флажки. Вокруг сверкали вспышки фотокамер и теснились микрофоны СМИ. Все гордились. Все слушали гимн. Все старались не замечать, что у героев дрожат руки, но не от волнения, и не обращать внимания на красные, но не от слез, глаза героев. Все проводили героев к лимузину. Водитель лимузина ими не гордился, но отвез их в сенат, ведь у него сын наркоман и ему нужны деньги на лечение. А вот Президент США ими гордился, он любит Рождество, и тоже приехал в сенат, и вручил героям звездно-полосатые флажки, и наградил их рукопожатием. А Заслуженный Санта Техаса наградил его чесоткой.
В аэропорте их посадили в быстрый Боинг, и он отвез делегацию в снежную Россию. А на снежный север их повезли вертолеты. В Вологде мистеров Санта застигла метель и стужа.

Экипаж вертолета МИ-8 давно прошел предполетный медосмотр и в ожидании окончания метели предавался возлияниям в компании делегации Санта Клаусов США. Летчики не понимали английский язык, но это не мешало общению. Джордж долго и горячо рассказывал им о своем ранчо, но алкоголь был силен и крепок, и упал Джордж. МИСТЕР Санта Калифорнии посвятил экипаж в тайны феминизма, штурман Бамбула не понял ни слова, и МИСТЕРУ Санта крупно повезло, ведь супруга штурмана третий месяц отдыхает в отделении интенсивной терапии, после того как случайно разбила бутылку водки. Штурман только ущипнул МИСТЕРА Санта за жопу, но МИСТЕР Санта уже был в коматозе, и штурману крупно повезло, ведь муж сестры МИСТЕРА Санта третий месяц отдыхает в отделении интенсивной терапии, после того как попытался подать руку МИСТЕРУ Санта выходящему из автобуса. А Патрис ничего не рассказывал, он молча пил водку, чем вызвал искреннее уважение экипажа.
Метель прошла, вертолет взял курс на Великий Устюг, а Патрис молча пил водку. Он не то чтобы не пьянел, нет, он просто замерз, а потом упал.
Экипаж летел в Великий Устюг в первый раз. Полет проходил спокойно. Ну и что, что летят не по курсу, курс придумали трусы. Русская зима это кайф. В кабине перегар и веселье, в салоне храпят пьяные в мясо Санта Клаусы, а вокруг снег и красота. Скоро Новый Год.
В кабину вломился Джордж, посмотрел вокруг и офигел. Сидит тихо, восхищается да водочку из кружки прихлебывает. Картина маслом. Идиллия. Скоро Новый Год.
- Лук! Лук! Уайт полар фоксс!- орет Джордж и тычет пальцем, с желтым ногтем, в голову второго пилота. Все посмотрели и тоже офигели. По полю, в направлении старой избушки, выстроившись колонной по двое, пробегали двенадцать песцов.
- Допились! – сказал штурман и икнул.
- Проверим! – сказал пилот и заложил вираж.
Пилот был нетрезв, и вертолет сильно качало. Тут случилось несколько событий. Вот они по порядку.
В избушке открылась дверь. В нее рванули песцы. Вертолет сел перед избушкой, а из дверей вышла девушка в голубой песцовой шубе и с косой до пояса. Снег под передним колесом просел, и вертолет наклонился. А лопасти быстро вращались, и они были большими и твердыми. А шея у девушки была…просто была. А потом шеи не стало, а девушка осталась, но умерла. Люди в кабине стали ругаться матом. А из сарая, в котором храпел конь, вышел дедушка, который не был человеком. Зато его рост был три метра, и он носил голубую песцовую шубу и густые седые брови. Он не был старым. Он был СТАРЫМ, и поэтому он ходил не спеша и с посохом. СТАРЫЙ нечеловек посмотрел на свою дочь. У нее не было шеи, и она была мертва. Девушка, когда была, то была лишь на половину нечеловеком. Когда ты наполовину нечеловек, то можешь долго жить, не болеть и вообще не умереть, но пока ты весь. Девушка без шеи стала не вся и умерла, а дедушка расстроился и тяжело вздохнул. От этого вертолет замерз весь, и народы севера подбросили хвороста в костры в чумах, и на вершине горы Килиманджаро снова появилась ледяная шапка. Люди в кабине молчали, ведь мороженое мясо не ругается матом. Дедушка понял, что теперь не будет как всегда, а будет как раньше. И улыбнулся. Люди в Лондоне, Москве и Торонто с удивлением смотрели вверх, там было полярное сияние. Дочь умерла, и дедушка не жалел, он не был человеком. Он улыбался и знал, что теперь будет как РАНЬШЕ. Как было раньше? Узнаете.
СТАРЫЙ нечеловек запрягал коня в черные сани. Его дочь любила белые, но она мертва и теперь, он наконец выедет в МИР на черных санях. Он снова дышал, а к берегам Кубы волны вынесли яхту. Федор Конюхов не поздоровался с кубинскими рыбаками, которые грабили его яхту, он их удивил. Еще бы - в кубрике труп, а на бровях иней.
Перед поездкой дедушка решил поесть. Настоящей еды, как раньше, а головы песцов ешьте сами. Дочь могла его убедить, но умерла. Он откусывал большие куски мяса и насыщался. Он ел и мысли. Теперь он знал что, уступая своей дочери, он угождал, был подкаблучником и это не хорошо. Он знал, что головы песцов это не еда, а фаст фуд и это вредно. Удивился, узнав, что люди опять все перепутали. Он ведь избрал другой народ. Еще одно мясо он есть не стал, знал ведь теперь, жареное вредно, а горелое и подавно. Дедушка ел, а в Африке голодали мартышки, не могут они есть замороженные бананы. А у берегов Кубы белый медведь доедал кубинских рыбаков.
Дедушка живет как РАНЬШЕ. Раз в году он выезжает в МИР. А в Индии на замерзших берегах Ганга маленький человек, из избранного народа ждет, когда с охоты вернется отец. Он войдет в чум, в его бровях будет искрится иней, на плече будет висеть мешок, красный от крови, ведь в нем головы. Они выйдут на опушку, и вдвоем развесят головы на ветвях красивой разлапистой ели, а потом будут всю ночь очень тихо сидеть в чуме, надеясь, что угощения хватит, и Дед Мороз не станет заглядывать к ним за добавкой. На Новый Год ведь ВСЕГДА так.
ash
2006-03-14
20
5.00
4
Малковин-3.1
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Малковин-3

Зимний Малковин – дивный город, каменную изгородь засыпает снег, небо хмурое, пасмурное. И мне кажется, что вчерашнего дня и не было совсем, что жизнь только сейчас начинается или заканчивается, так и не начавшись. Ничего не сделано, ничего не написано и не придумано. Мало, всего мало, пустота не цепляет, сейчас мысли заняты только этим, зря я начал об этом думать, и зря я подумал, что зря я начал об этом думать, зря я вообще думаю. Сейчас не хочется думать ни о чем, еще не время думать. Надо освободить место для других мыслей, эти мне не интересны. Сейчас я силой воли заставлю себя не думать, на счет три. Раз, два, семнадцать, сорок восемь, три…










Кажется получилось, уже легче.
Последний раз мы виделись летом, за это время много чего произошло, много чего случилось, не знаю с чего начать… наверно вот, свадьба была у Рафа и Ролы. Они дружат со школьной скамьи, ну и любовь у них тоже, соответственно.
Раф вернулся из армии с пулевым ранением в область головного мозга, забыл начисто таблицу умножения и не мог вспомнить как зовут Ролу. Рола ему паспорт показала, где всё про неё было написано и Раф поверил. Сразу же решили сыграть свадьбу по всем правилам и законам, закололи поросёнка, наделали салатов, накупили водки и портвейна, хлеба нарезали, пригласили всех родственников, знакомых, соседей. Всего набралось человек 7-8. Дело было в сентябре во вторник .
Сидят значит на лавочке во дворе, все нарядные белый верх, темный низ, пьют водку и портвейн, семечки лускают, горько кричат, целуются, песни поют и тут вдруг, жених замечает, что у невесты левая грудь не настоящая. Он ей говорит, - «Эээээ, мжно тбя, отйдем на минтчку, пшептаться надо», - гости сразу заулыбались, че-то там себе понавыдумывали. Отходят они значит за качелю и жених её спрашивает, - «Ээээ, пслушай как тм тбя, ээээ… что…» , - а сам только раз, за грудь схватил, да перепутал, где лево, а где право, дернул со всех сил и оторвал ей настоящую грудь, а невеста расстроилась, то у неё хоть одна грудь была настоящая, а теперь вообще ни одной, кому такая нужна? И она, ему в ответ, - «Скатина!!!», - говорит, и в промежность туфелькой БАБАХ!!! А он же из армии только вернулся, его там всякому учили, и несмотря на то, что был выпимши, он сумел удар перехватить, ногу на излом, а потом хрусь и сломал ей ногу, вскочил и сапогом в область лица БУБУХ!!! Откусил ей нос… Невеста-то в армии не училась и приёмов не знает, поэтому поползла домой, достала ножницы и порезала их общий школьный альбом с выпускного в лоскуты, потом закрылась в ванной долго рыдала никому открывать не хотела. Потом пришел жених и с ноги выбил дверь, дверь ударила невесту, невеста испугалась и когда падала ударилась головой об мыльницу, но в падении всё таки дотянулась до жениха ножницами и отрезала ему левую ягодицу. Потом в больнице ей эту ягодицу вместо оторванной груди пришили, они помирились и жили долго и счастливо, любовь да совет.
Как говорится, - «к счастью скорая помощь приехала своевременно и пациент скончался уже в больнице», - это мне Макс подсказал. Но у нас, слава Богу, никто не умер.
А почему тогда гости не вмешались или еще кто прохожий? Так это, пьяные все были, заснули, а кто не заснул, так боялись вмешаться, жених-то с армии вернулся, еще чего доброго и их покалечит, кто потом в скорую звонить будет, а прохожие все на работе были и узнали об этом из газет на следующее утро.
Откуда у невесты грудь ненастоящая? Ну, я не знаю, может Раф перед армией оторвал, а после ранения забыл, людям ведь свойственно повторять свои и чужие ошибки…
ash
2006-03-15
25
5.00
5
Малковин-3.2
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Снег идёт. Вот почему говорят идёт, он же падает, кто, кто скажите мне, кто это придумал?!
Не знаете? Ну так я вам сейчас расскажу…
Это случилось тогда, когда родился Малковин, самый первый год, тогда у снега были ноги и он умел ходить, соответственно у дождя были тоже свои ноги. И они ходили по часам, например, в час ночи Снег идёт на лево, а Дождь никуда не идёт, он стоит и ест лимоны, запасается водой, у дождя люминиевый язык он им лижет лимон и грызёт подоконник, подоконник самого первого дома в Малковине. В Малковине был всего один дом, это был дом Дождя и Снега, Дождь и Снег жили в нём, и это был их дом, самый первый дом в Малковине, никто там еще не жил, тогда еще никто не жил кроме Дождя и Снега. Дождь и Снег были первыми, перворождёнными, первовыжившими, И всё, что они умели, это ходить по часам. Часы были песочные или солнечные, песочные часы выставлялись по солнечным, часы говорили Дождю куда и когда надо идти, а Снегу они говорили мало, потому что у Снега был неуравновешенный характер. Дом Дождя и Снега стоял одиноко в пустом пространстве, деревья еще не выросли, муравейники еще не построили, луна одиноко светила в одиноком небе. Небо висело над домом Дождя и Снега, оно было бесконечно чистым и одиноким, Дождь хотел быть небом, он хотел вот так висеть над миром и никуда не ходить, просто смотреть на землю, считать звёзды. Снег был одиноким, он мечтал быть небом, он хотел вот так висеть над миром и никуда не ходить, просто смотреть на землю, считать звёзды, и ни за что не переживать. И однажды так и случилось… Дождь ушел по часам на юго-запад, Снег сидел дома и пил.
Цвет акации лежал на лице Дождя, легкие царапины земли отмечали на ступнях каждый шаг. Уже традиция утренних похождений в места незнакомые, вошла в повседневный обиход Дождя, он шел и смотрел, курил и грустил, плакал… и тут его желание исполнилось. С неба спустился Бог и забрал его с собой на небо, но Дождь просил еще забрать Снега, Бог был милостив, он забрал и Снега с собой на небо, вот так, как будто в сказке, пришел и забрал… вместо них остались призраки Дождя и Снега, они падают с неба, помня о своем первом доме в Малковине, но это не Дождь и Снег… это только их следы…
Вячеслав Салимов
2006-03-20
10
5.00
2
Самые красивые ноги на свете
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Вячеслав Салимов

САМЫЕ КРАСИВЫЕ НОГИ НА СВЕТЕ

Я смотрел на ее ноги. Они казались самыми сексуальными, что мне приходилось видеть в своей жизни. Стройные, не полные, и не слишком худые, как у моей жены, эти привлекательные части тела, сводили с ума. Перед моими глазами были ножки Лены.
Я не зря вспомнил про свою супругу. Она тоже в какой-то степени была привлекательной женщиной, но ее худоба начинала пугать. В отличии от Лены она была не просто худой. Даже больше, Вера, моя жена, спокойно подходила под понятие хорошо упитанного скелета и, когда я ее так называл, она сильно злилась.
Все началось еще пол года назад, когда моя узаконенная спутница жизни была пышечкой, с розовыми щеками и весом в семьдесят один килограмм. Одна из ее подруг, помешанная на диетах и собственной фигуре, дала ей совет похудеть за несколько месяцев, с помощью индийских таблеток. Вера не долго думав согласилась, и этим, на мой взгляд, поставила на себе крест. И все ради чего? Ради симпатий со стороны противоположного пола. Она считала, что ее большой вес не сможет разжечь страсть в моем и без того горячем сердце.
Результат был абсолютно бессмыслен. Вера, за не полных пять месяцев скинула двадцать пять кило. И каково же было ее удивление, когда после всей проделанной работы, она поняла, что мое к ней отношение оставалось на прежнем уровне. И от этого становилось, ее еще больше жаль. Наша семейная жизнь продолжала быть на грани развала.
Вера мелькнула в моих глазах эпизодом, как старая и всеми забытая фотография, и быть может в последний раз.
Я опять посмотрел на ноги Лены. Да… Они были даже красивее чем я думал. Посмотри я еще пару секунд и с моего рта закапала бы слюна. Я сглотнул ком в горле. Солнце продолжало жарить с сумасшедшей силой. Лена лежала, облокотившись на борт лодки и просто спала. Легкий ветерок теребил ее вьющиеся волосы, которые успели выгореть на открытом солнце. Равномерно вздыхая она спокойно спала и ей было все равно, чем все закончится. Нельзя утверждать, что она самая красивая девушка всей моей жизни, но если бы я был художником, то первым моим шедевром безусловно стал бы ее портрет.
Лена не была сногсшибательной красавицей, хотя природа для этого наделила ее всеми задатками. Дело вовсе не во внешности, а скорее в ее правильности. Она больше напоминала красиво выполненный манекен, чем обычного человека. Лицо, с опять же правильными чертами, не выражало никаких эмоций. Оно имело игрушечный вид, как и вся Лена целиком. Просто кукла, красивая кукла. По всей видимости Господь Бог предпринял все возможные меры, чтобы я и эта довольно привлекательная «барби» спаслись и оказались вдвоем в одной лодке.
Прогулочный корабль на котором мы отдыхали, напоролся на подводную мину времен второй мировой войны. Страшно было вспоминать людей, которые просто хотели отдохнуть, и сделали это в последний раз. Наше небольшое судно разорвало буквально на две половины. Сильный шторм не давал шансов спастись, и все были просто узниками груды железа, которая за считанные минуты ушла на глубину. Бедолаг засосало под воду вместе с кораблем. Меня с Леной от сильного удара выбросило за борт вместе со спасательной шлюпкой, которая грохнулась на нас сверху, по счастливой случайности вверх дном. Еще несколько человек, успев повыпрыгивать, должны были спастись – возле них плавали доски. Мы даже не могли сразу понять что произошло. От шока тряслись руки и било в голове. Не каждый день видишь как на твоих глазах погибнет больше ста человек.
Вдвоем с Леной мы болтаемся уже неделю в безграничных просторах океана. Нас наверно искали, но не нашли. По всей видимости шторм закинул шлюпку далеко от места крушения. Весел не было а грести руками просто не хватало сил. Все козыри были не в нашу пользу. От адской жары спрятаться было невозможно, да и негде. Безжалостные лучи дневного солнца сжигали незащищенные участки кожи, на которых моментально появлялись волдыри.
У меня была фляга с питьевой водой. Я всегда брал ее в дорогу на всякий случай, но я никак не мог предположить что этот всякий случай наступит в таком варианте. Воды в ней уже не было три дня. Равномерно распределяя по дозам мы ею наслаждались в малых количествах. Еды не было тоже. Почти не двигаясь на седьмой день после кораблекрушения Лена и я просто лежали и старались даже не говорить. Прикрыв кусками одежды головы, ждали финала, потеряв надежду, что нас найдут. У меня сохранился блокнот в котором я делал различные заметки и весь мой день уходил на его заполнение. Будет здорово если это прочтут.
Мне никогда не приходилось так долго голодать. Без еды мой и без того хилый организм мог вынести три дня, но не неделю. Сил уже не оставалось.
Я не зря вспомнил про Веру и ее таблетки для снижения веса. Порой мне казалось, что ей просто надо было поменяться со мной местами. И сейчас она, если бы осталась живой после катастрофы, добилась почти такого же результата за неделю, вместо пяти месяцев. Как мне казалось десять килограмм в моем теле бесследно исчезли Ремень на поясе стал болтаться, а штаны, которые были куплены мной перед круизом висели на талии мешком.
Я посмотрел еще раз на ноги Лены. Глупая в моем положении мысль атаковала голову: «Если бы в другое время и в другом месте я встретился с этой «барби», то ее ноги были бы мной оценены совсем по другому… не так как сейчас.
Я стянул с пояса ремень и натянул в ослабших руках. Отражение в воде, на которую пришлось взглянуть просто пугало. Безумная мимика лица, вытаращенные глаза и слюна, она капала на дно лодки.
«В другом месте в другое время…» - подумал я и подполз вплотную к Лене. Я посмотрел на ее ноги, продолжавшие выглядеть красиво и стройно. В моих глазах они были самыми сексуальными и АППЕТИТНЫМИ. В прямом смысле этого слова!

8.03.2006
Альфред Уайт
2006-03-31
30
5.00
6
Ранний закат позднего рассвета
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
 
Окруженный желтыми стенами, клоун прыгал и бегал, пока не пришел еще один. Они были одеты в красные комбинезоны, и все различия между ними заканчивались на цвете круглого парика и размеров носа.
Стены не держали потолка, над клоунами было только сумеречное небо, звезды и желтеющая луна.
Клоун в синем парике упал на задницу с присущим ему задором и улыбаясь до ушей начал читать:

Часто сплю я.
Часто вижу сны.


Второй клоун с зеленым париком и фиолетовым носом встал на руки и продолжил читать:

- Взгляд во тьме, и мрак во свете,
Пусть приходят только дети.

- Пробегут по коже пальцы,
И уйдут в кровавом танце.

- Все кого боялся ты,
Восстают из глубины,

Они говорили это поочередно, строя с каждой строчкой новую гримасу.

- Если жить ты вдруг захочешь,
Убежать уже не сможешь.

- Я Прошу тебя – прейди,
Посмеемся от души.

- Плакать ты со мной не будешь,
Между ребер нож получишь.

- Растекаются мозги –
ну ты только посмотри!


- Наследил кровавым тапком,
Наигрался видно Малкольм.



9:00

- Твою мать! – Поднялся с кровати Тони. – Когда это все закончится?

9:21

- Сука, опять он не зазвонил. Надо сказать Малкольму, чтобы купил мне отдельный будильник. В который раз я опаздываю на работу из-за этого дерьма?

- Не злись, Тони, ты бы так или не иначе опоздал. - Не отлипая от зеркала сказала Эва.
- Что за херня?
- Тони, если б ты просыпался каждый раз после того как будильник прозвенел, то мы бы его заводили для тебя с таким рвением и усердием, что на заднице лопнули бы вены.
- Посмотрел бы я на это! – Злобно крикнул в дверной проем Тони. – И все же не забудь напомнить ему об этом сегодня. – Хлопнул он дверью и бросился трусцой к машине.

Эва, ебнутая подружка моего брата. Ненавижу эту суку. Разбил бы ей башку, но брат расстроится и не будет со мной долго разговаривать. Поэтому приходится терпеть.
Мой брат Малкольм. О нем можно написать книгу. Только я не писатель.
Он заводит себе ебнутых друзей, и еще более ебнутых подружек. И каждой из них я хотел снести, пробить, разломать череп. Можно сказать что и сам он ебнутый, но если он это услышит, то все равно не будет со мной разговаривать. Он со мной и так почти не разговаривает.
Поэтому – Малкольм ты самый ебнутый человек из всех, которых я знаю. Мудак.
Не то что бы он был плохим, просто он не такой как все, и с головой у него не все в порядке.
Когда я был совсем маленьким, этот дебил надевал трусы на голову и бегал в них по двору, и что вы думаете? Через неделю все придурки с нашей улицы бегали с трусами на голове под предводительством моего бравого братца.
Фрик.

- Здравствуйте мистер Франклин. – Мистер Франклин мой шеф. Он тоже ебнутый. Помешанный на работе, он приходит раньше всех и уходит позже всех. Он как нацист, скрывается за углом, и ждет когда ты повернешься к нему спиной, а потом так и норовит загнать тебе поглубже.
- Ты опять опоздал Тони.
- Я знаю мистер Франклин. – Какая денежная фамилия. А я знаю, что у вас волосы на яйцах встают, когда вы смотрите на мою задницу. – Брат не завел будильник, и я не проснулся во время.
- Скажите брату спасибо за то что вы не получите премию.

Мудило. Самый известный педераст в нашей фирме.

У него нет парня.
А у меня нет премии. Может у него критические дни?
Он соскучился по мужскому хую.


Высокое здание. Белые воротнички с красными дипломами. Иначе говоря – Банк.
Я работаю в банке. – Так говорит своим подругам моя мама.
Я действительно работаю в банке. Я, если так можно сказать, занимаюсь бумажной работой.
Я мусорщик. И по совместительству уборщик. Большинство не разделяет этих понятий.
Я тоже не разделял. Но мусорщику и уборщику в одном лице платят в два раза больше – вот вам и разделение. Мусорщик – выносит. Уборщик – убирает.
Все просто.

Главное не опаздывать, иначе кое-кто так и норовит тебе вставить поглубже.

- Привет, Тони! – Это Кэти. Она красивая. Но у нее муж. И любовник. Даже два любовника.
- Привет.
- Как дела? Тебя вроде повысили?
- Да теперь я буду еще и убираться.
- Будут больше платить.
- Ага. В два раза.
- Скоро станешь заведовать.
- Ага. А через годик потесню твоего начальника.

Она веселая. Таких не много. И это хорошо.

Я все сделал. Здесь настолько скучно, что остается только спать. Я научился спать везде и всегда. Я могу спать сутки на пролет, если меня не разбудить. Могу и двое.
Плохое только в снах, хорошее тоже там. Очень яркие сны. Как живые.
Они чередуются.
Сначала что-нибудь приятное. Потом отвратительное. Настолько отвратительное, что блевать хочется.
А я все равно хочу спать. Это лучше чем помирать со скуки.
Как в кино сходить, только есть возможность в этом поучаствовать. Сраный 3d мир.
Мне нравится в любом случае.
Я просыпаюсь, если становится не в моготу.
Хотя такое бывает редко.


Глаза медленно закрываются, а я постепенно перестаю ощущать конечности, потом мне становится очень тепло, и мысли начинают литься рекой, но этой рекой я управлять не в силах. Я уже не чувствую тела, и пустота внутри меня начала заполнятся.

Светлая желтая масса, через которую просачиваются чьи-то лица. Мальчишка лет шести, шарит рукой в воде пытаясь схватить чью-то руку. Однако безуспешно, вода ледяная, но он не останавливается. Уже полчаса.
Теперь я должен о нем заботится.
- А можно я пойду кататься?
- Нет.
- Почему?
- Тебе всего шесть лет.
Малыш умен, но не так, как я. Не повезло, значит, будет сидеть дома.
- Я тебя ненавижу.
- Это пройдет.
- Нет. – Говорит мальчик и закрывает за собой розовую дверь.
- Да. – Говорю я и беру со стола ножницы.

В его комнате очень светло, так светло, что мне приходится щуриться. Мне больно глаза. Ничего, ему будет больнее.
- Иди ко мне Брайан.
- Я здесь.
- Я ничего не вижу.
- Зачем тебе ножницы?

Увидишь.

- Будем стричь тебе ногти. Положи на стол руку.
- Мне что-то не хочется. – Брайан смотрит на свою руку с остриженными ногтями, и косится в мою сторону, будто я умалишенный.
- Я не псих, просто они все равно отрастут. А пальцы нет.

Ухватив его за руку, вытягиваю указательный палец и начинаю сжимать ножницы.
Малыш кричит. Очень громко. Свет становится еще ярче, а кровь течет, все быстрее и быстрее, согревая мои руки, в которых я сжимаю отрезанный палец. Черт, как жалобно он смотрит на меня. Мне грустно смотреть на него, мне больно также как и ему. Я понимаю, что я натворил.
- Теперь ты знаешь, что лучше меня слушаться. – Смотрю ему в глаза, а он боится их открыть.
- Да знаю.

Впервые увидев себя в зеркале, мне становится понятно, почему малыш не открывал глаза.
Грязная майка измазанная кровью и пропитанная потом обтягивает мой только начавший обвисать живот. Похоже, я сам себя стриг, волосы торчат неровными клочками, а зрачки перекрывают сетчатку. Очень некрасив.
Немножко мефедрина, чтобы взбодрится.
Его помнится, прописал мне мой психиатр. Мудень знал, что делал. Депрессии как след простыл, могу свернуть шею быку, и как он говорил - аппетит при этом не пропадет, мистер Флетчер. – Я мистер Флетчер.
Мефедрин лучше принимать внутривенно, но это не мой случай, к черту это дерьмо, можно подхватить заразу. Я его ем.
Иногда я съедаю слишком много, и засыпаю, довольно необычный эффект для амфетамина.



- Тони, пора домой, там и выспишься.
- Как скажете мистер Франклин.

Сраный урод.

Малкольм уже дома. И сейчас они с Эвой сношаются. Сука, наверное до сих пор так и не сказала ему. Ничего, я и твой будильник разъебу.
- Да Малкольм, да! – Кричала Эва из спальни.
- Вы поесть что-нибудь приготовили?
- Детка, не прыгай на мне как на сене. – Отвечал ей братец.
- Сколько меня можно мучить? Я задолбался жить в этом дерьме. Вы живете в моем доме, когда хотите перепихиваетесь, а я даже пожрать нормально не могу.
- Не останавливайся, нет, нет! – Продолжала кричать эта сука, не слыша меня.
- Да я и не собирался останавливаться. – Говорю я. – Я все вам выскажу.

Отлично, я успел к шоу Лари Кинга. У него даже повторы интересные.

- Что Лари Кинг уже идет? – Спросил меня Малкольм, выходя из спальни. Из моей спальни.
- Оденься. Ты заебал расхаживать по дому голым.
- Не горячись! Все будет в порядке. Просто я с Эвой невзначай решил развлечься, а тут ты, не буду же я напяливать твой халат, каждый раз, когда ты нам помешаешь.
- Ни плохо я Вам помешал, а? Особенно если учесть, что вы в моем доме!
- Не злись братец. – И молча, он ушел мыться.

Опять он меня не слушал.
Мудак.


В детстве я страдал бессонницей. Не правда ли странно, что сейчас я сплю большую часть своей жизни?
Ничего странного, если принимаешь Люминал, и совершенно ничего странного, если смешиваешь его с «Желтым жакетом» или как называет его мой фармацевт «Нембуталом», барбитураты, если их принимать много, дают возможность спать везде и всегда.
Вот я и принимаю.
Минусы есть. Ну а где их нет?
Иногда я засыпаю, когда ем.
Но ведь я всегда просыпаюсь!
Я живу моими снами, они также реальны как и мой ебнутый братец. Иногда я не знаю что настоящее сон или моя жизнь, но от этого только интересней.
Две розовых, одна желтая и вот он – другой мир.


Я простираюсь над небом, потому что я в самолете. Рядом со мной жена. Мы летим над полями Франции. Кукурузник старый и его трясет, это называется турбуленцией.
Если бы это был пассажирский самолет, то пилот сказал бы, что все будет в порядке.
Но это не пассажирский самолет. И в порядке ничего не будет. Пилот всегда знает правду.
Но редко ее говорит. Жене страшно, но она молчит, ей нельзя волноватся…
Толчок, с низу заставляет ее закричать. Я вцепился в рычаг до боли в пальцах, если мы упадем, нас даже не найдут.
Ветер мягко расталкивает зеленые листики на деревьях, смахивает росу с травы, а на высоте в две тысячи метров устраивает шоу «Кто первый умрет от разрыва сердца».
Я не люблю эту игру. У меня порок сердца.
Жена очень красива, у нее белые волосы, которые трепет ветер, это внутри то салона, и зеленые глаза. Она прекрасна. А сейчас она плачет. А еще она на седьмом месяце беременности.


Кажется я задремал.
Отличный сон.
Если принять три красных и одну желтую – можно не проснутся.
Если две красных и две желтых, можно спать двое суток, правда вся кровать будет уделана экскрементами.
Нужно быть уверенным в том, что сон этого стоит. А он этого стоит.


От такого стресса вероятность выкидыша превышает пятьдесят процентов. А если мое сердце сейчас остановится, то она не доживет даже до этого. У меня в кармане на груди всегда лежат таблетки.
Но не стоит сейчас отпускать рычаг управления.
Риск или риск.
За это я ненавижу выбор. Какое зло меньшее? Отпустить руль? Или не принять таблетки?
В глазах начинают поигрывать искры – недостаток кислорода. Без таблеток мне конец.
Вот тебе и сраный выбор. Особо умные любят говорить, что у человека он есть всегда.
Уроды.
Повторили бы вы эти слова во время званого ужина, когда живот твердит вам – диарея.
У вас все же есть выбор. Публично абосраться или пойти в уборную и продристатся как человек.
Ебнутые.
Так и что вы выбираете? Первое? Нет? Почему? В-в-в-торое?
Выбор, твою мать.

Левой рукой я держу руль. А правой пытаюсь просунуть металлическую пуговицу в дырку.
Свист начинает набирать громкость. Жена кричит ему в унисон. А самолет пританцовывает в ритм. Вот такой у нас джаз бэнд.
В следующий раз куплю куртку с карманами на липучках. Главное, чтобы следующий раз наступил.
Я все же открыл этот чертов карман, пузырек с таблетками я открываю зубами и опрокидываю голову ссыпая все содержимое в рот. Правая рука уже держит рычаг. Главное не проглотить всю горсть от страха, нужно только две. Если проглочу все, то засну и даже не почувствую приземления.
Я лечу на встречу рассвету. Искры становятся ярче и больше.
Блестит, блестит, блестит.
Похоже я проглотил всю горсть.
Пожалуйста! Я должен его посадить!!!
Если подняться до двух с половиной тысяч метров, все будет в порядке. Турбуленция присутствует только на низких слоях атмосферы. Но это кукурузник, а не истребитель.
Придется срочно опускаться. Внизу один лес, а у меня есть несколько минут.
Искры кончились. Зато мне уже очень тепло. Жена кричит еще громче.
Ждаз бэнд – выход на бис с удвоенной силой.
Мы входим в легкое пике. И я уже не боюсь. Но крутится какая-то мысль.
«Не забудь, что нужно поднять самолет на семистах метрах.» Я помню, но руки меня не совсем слушаются. В невнятном крике, я разбираю, что жена спрашивает все ли со мной впорядке.
- ..а в..е в п..о..р..ке
Видимо она поняла что не все в порядке и стала кричать в два раза громче.

1000

950

850

Тяни! Поднимай!
Мне так тепло. Земля все ближе, а мне все спокойней. Крик жены стал отрывистым и невнятным, по-видимому, у нее уже не осталось сил кричать.
Просто лень поднять руль. Просто лень смотреть.
Это не крик стал отрывистым, а я его постепенно перестаю слышать.

600

Как любит сказать мой братец «можно начинать плакать». Теперь самолет достиг такой скорости, что как не тяни руль все верхушки деревьев останутся на моем лобовом стекле, и пара веток внутри меня.

500

Красиво, очень красиво, если не обращать внимания на спятившую позади меня, то это просто великолепно, у меня сосет под ложечкой и в тоже время я созидателен как никогда. Справа светит солнце, слева я вижу голубое небо, а прямо по курсу зеленый лес. Последнее меня немного настораживает, но это пройдет.

200

Ветер не дает сомкнуть мне веки, а его вой заслоняет вопли жены, но откуда за двести метров до земли взялся запах говна?
Видимо она обделалась от страха. Ну а что, действительно страшно. Ха! 100 метров. Очень страшно!
В двойне Ха!!!
Девяносто метров.
А может это я обделался? А имеет ли это смысл за пятьдесят метров до столкновения?
Может быть это и я. Слишком расслабился, так сказать!
20

10

1

Дерьмо.
Последний вопль. Последний брызг крови. Последняя идиотская мысль.

Ноль.

***

На деле все превзошло мои самые наилучшие и наихудшие ожидания. Сон был великолепен! А был ли это сон, или простая галлюцинация? Есть ли разница?
Разница в том, что я по уши в своем же собственном дерьме.
Нембутал и люминал, гремучая смесь в равной пропорции. Весь в дерьме с наружи, зато полон чувств изнутри.
Эти уроды (Малкольм и Эва) ходили мимо меня и смотрели как я переваливаюсь с одной кучи на другую. Интересно, попкорна у них с собой не было? Интересно, а женушка действительно абосралась?
Будь здесь мистер Франклин, он бы не медлил поваляться со мной на пару.

Грустно. Очень грустно. Пованивает, но грустно не из-за этого. Я пока не знаю. Надо думать. И поесть.

Хлопья «капитан Америка». Какао «Несквик». Молоко «му-у-у».
Будь я идиот, сказал бы, что капитан Америка – это кролик Несквик, и когда ему хочется жрать, он просто говорит «Му-у-у».
Любопытно. Даже забавно.
Надо завязывать с люминалом.
Из-за этого гавнеца я могу заснуть за рулем машины, как тот мистер из самолета. А мне почему-то не хочется думать о дерьме за несколько минут до смерти.
Мне вообще не хочется думать о смерти, но после барбитуратов, не контролируешь свои мысли, отсюда и причудливые сны.

Пора на работу. Я не пришел туда вчера…или уже сегодня…
Не важно. Важно то, что у мистера Франклина появился еще один повод мне засадить, и ради премии я наверное не откажусь.
«М-у-у».
Я еду на работу. Важно не заснуть за рулем. Вдруг сны сбываются.
Снова пробка, долбанные нарки, сначала абдолбаются, а потом садятся за руль, врезаются в кого-нибудь, а я из-за них опаздываю на работу за порцией членовпихивания от начальника…с другой стороны, не такие нарки и плохие…
Бывает и хуже. Любимая фраза оптимиста.
Уроды.
Бывает и лучше. Любимая фраза банкира, брокера и жены.
- Почему ты вчера не пришел, Тони? – Не поднимая глаз, спрашивал меня мистер Франклин. – Почему сегодня ты опоздал на шесть часов? По идее, сейчас ты должен уходить с работы, а не приходить на нее.
- Но мы ведь можем закрыть на это глаза. - Втянув задницу, спросил я.
- Нет, Тони. Не можем. Сегодня я нанял нового уборщика.
- А мусорщика?
- И мусорщика тоже.
- Урод.
- Прости?
Мистер Франклин наконец-то удосужился поднять глаза. Как ни странно, но он не особенно удивился, увидев на моей правой руке оттопыривающийся средний палец.
- Ты уволен, Тони, прощай.
- Что новичок уже дал тебе засунуть своего червячка по глубже? А, ненасытный ковбой? – Как ни старался я себя сдержать,…а…никак и не старался,…но говорить у меня получалось с трудом. Через каждую гласную я разражался неимоверным хохотом. – Видимо хозяйство у него ничего…
- Охрана, пожалуйста.

Жалкий педераст.

В следующий раз устроюсь работать охранником. Оказывается в их обязанности входит избиение и унижение людей.
Не плохо, когда ты охранник.
Но я не охранник.
Жаль, что я не качался в молодости. И охранники меня бы не били, и девушки бы не обходили стороной.
Н-да. Дилемма. Люминал и Нембутал? Или велотренажер, гантели и костюм охранника?
Трудный, очень трудный выбор. Любимая фраза фармацевта.
Мой фармацевт – Джонни Уилсток. Отличный парень, он продает мне лекарства без рецепта, за двадцать процентов их стоимости сверху.
Секонал или либриум?
Вот трудный выбор.
Красный дьявол или бывалый солдат?
- Беру все. Мне на вынос, Джонни.
- Как скажете, господин Тони.
Отличный парень, побольше бы таких работало в медицине, и Нью-Йорк зажил бы совсем другой жизнью. От присущей ему суеты только бы и осталась память и пустые улицы.
Секонал знает каждый, кто сидит на барбитуратах. Красные таблеточки, которые любят называть «Красным дьяволом», «Красной птичкой» и просто «Румяной».
Не правда ли идиотское название?
Не более идиотское, чем мое имя. Чертов мафиози.
Что приятно, так это то что дозировка у него намного выше чем у остальных, а либриум просто закуска. Закуска, которая превращает спящую красавицу в Мэрлин Монро.
Плюс в том, что спать я буду не так долго, и мне не придется в течение часа отмываться от дерьма.
Может это еще один сон?
За это я люблю плюсы - меньше минусов.
Дерьмо наступает тогда, когда твоему внутреннему миру начинает противоречить мир окружающий.
Запиваю Секонал соком, кладу под язык либриум. Это не обязательно. Ходить в туалет тоже не обязательно, но бывает полезно.
Безмятежность. Легкость. Тепло.

Меня окружает Лондонский живописный лес. Ветер поигрывает с волосами пришедших на свадьбу гостей, развивает юбки и стаскивает шляпы с чопорных старушек.
Меня пригласили как друга семьи. Это значит, что я буду сидеть в первых рядах.
Я их ненавижу, а они считают меня своим другом. Вот такие мы англичане странные.
Серый жакет и зеленый пиджак. Со вкусом у меня явно проблемы, но другу семьи можно все.
Сначала тебя осматривают как шпиона, потом исподтишка косятся, а потом кто-нибудь скажет:
- А-а-а, это Майкл, друг семьи.
Старушки махнут рукой, сверкнув натянутой улыбкой. Их мужья мучающиеся в предсмертной агонии поднимут в воздухе стакан виски за твой идиотский костюм, и дико рассмеются. Но я пришел сюда не развлекать дом престарелых. Нет, это не мой конек.
Та кто выходит замуж, вот кто мне нужен.
Стоило бы не приходить вовсе, но слишком много вопросов это бы вызвало, может даже мы перестали бы общаться. Но теперь этим уродам не к чему придраться.
Что это за странное чувство, которое является вместе с ней. Она все освещает, согревает, и умиротворяет. И вот, я уже не хочу уходить.
- О, боже мой, это же Майкл! – Эмили улыбается, и медленно идет ко мне. Целует, обнимает, а я не сопротивляюсь. Может потому, что дурак, может просто потому, что больше нечего не остается.
Путь наименьшего сопротивления.
- Какой милый костюм. – Улыбается Эмили.
- Да, я хотел быть похож на ляприкона.
Смех, смех, смех.
Когда она смеется, даже не хочется вмазываться.
Но когда-нибудь ей придется остановиться.
А мне нет.
Процессия начинает свой ход, а я сама пассивность. Священник ждет новобрачных на отшибе скалы.
Какие скалы в Англии? О, они очень высокие. Священнику неймется побыстрей отделаться ото всех. Он чуть не заикается произнося текст.
- В-в-вы соглас-с-сны?
- Да. – Слышен мужской голос.
Боженька запрещает священнику мочится в лесу. А у него простатит, и боженька не спешит его вылечить. Вот такой он у нас мудрый.
Интересно в чем смысл мокрой мантии священника? Хорошо, что она достаточно толстая, иначе струя уже давно окатила бы невесту. Раскрасневшийся священник надеется что никто не заметил, и пытается говорить.
- А-а-а-а-а, Вы-ы-ы?
Эмили не может вымолвить ни слова. Черная и мокрая мантия чуть приподнялась от напора, а священник упал на колени. Его морщинистое лицо исказилось в гримасе боли и стыда.
Помолимся же боженьке за его рассудительность.
Он плачет, шепотом произнесла безмозглая обладательница карликовой собаки. Шепот громом разнесся над небом.
- Майкл! – Залилась слезами Эмили и побежала ко мне. Я бы описался от счастья, если б еще хоть раз, увидел такое же выражение на лице ее женишка. Конечно, я обнял ее. Еще и поцеловал. Она была похожа на ребенка обидевшего щенка. Я смотрел в глаза будущему мужу Эмили и целовал ее губы.
Вот священник уже молится. Он надеется проснуться, он просит Его изменить все.
Но я против. Я не хочу расставаться с ней. Я готов бросить зелье, ради нее, я даже не буду одевать этот костюм. Пусть я никогда не стану ляприконом, но зато я буду с ней.
- Он закончил молиться. И повторяет свой вопрос.
Ее губы шевелятся, будто ветер их толкает, ее глаза блестят, будто в них солнце.
Я шепчу ей – Нет.
Она плачет, а я повторяю – Нет.
- Да. Я согласна.
Легкий дождик бьет меня по лицу, и превращается в слезы.
- Нет – Шепчу я – Я против.
А Эмили уже повисла на его плечах. Готов спорить, что пришла его очередь ссаться от счастья.

Дракон меня сегодня заберет,
В мир счастья скоро унесет.
Туда где лес погибших душ,
Растет промеж телячьих тушь.


Так много чувств, и так мало слов.
Хочу вмазаться и умереть. Тихо, быстро, спокойно.
Они целуются.
Раз, два, три.
Миллион снежинок кружится в моей голове, и больше ничего, они безмятежны и мне хочется только одного. Умереть.
Не хочется долгих прощаний и похлопываний по плечу. Все не будет лучше, потому что уже не надо, всему свое время и оно уже прошло.
Четыре, пять, шесть.
Толпа радуется как ни в чем не бывало, будто так и должно быть, даже священник улыбается прячась за кафедрой.
Семь, восемь, девять.

Сегодня съест мои глаза,
Я распахну их после сна,
И не увижу никогда,
Рассвета теплого конца.

Десять. Они хлопают, осталось только запрыгать и забиться в истерике.
Чертовы Хиппи.
Рой снежинок вьется внутри меня и не собирается останавливаться, они никогда не растают, и я тоже.
Доза, доза, доза.

Я просыпаюсь в холодном поту. Зато не в дерьме.
День уже начался не плохо, я спал семнадцать часов. И что чертовски приятно, я чувствую то что меня мучило во сне. Не знаю почему, просто я приобрел то, чего мне не хочется испытать в жизни, но узнать было интересно.
Я любил ее во сне, и мне было больно. Мне и сейчас больно, мне будет больно до тех пор, пока я не забуду сон.
Я чувствую пустоту внутри себя, а это чувство ее заполняет.
Как солнце устает от неба, так и я устал от жизни. Может быть, уснуть навсегда это наилучший путь? Путь наименьшего сопротивления.
Засохшая кровь на руке, и следы от зубов. Это мои зубы, я кусал себя во сне. Вот насколько мне было больно. Рука не болит, это что-то рядом с животом, его вроде как нет, и оно вроде как есть.
Боль, боль, боль.

- Я тут подумал - говорю я Малкольму – может мне пойти работать фармацевтом?
- Да, иди работай фармацевтом. – Он даже не оторвался от телевизора. – Ты думаешь, что я даже не оторвался от телевизора, но я действительно рад слышать, что ты хочешь чем-то заняться.
Брат оторвался от экрана и посмотрел на мой правый носок.
- У тебя дырка.
- Нет, это у твоей подружки дырка, а я буду работать фармацевтом.
- Может быть ты и прав.

Идиот.

Вот я разговаривал с братом, а сейчас почему-то на меня смотрит человек с металлическим глазом.
- Это не металлический глаз, это окуляр.
- Я не знаю что такое окуляр.
- Это не важно, я доктор Фрайнсвингер. Важно сейчас то, что вы можете заснуть в любой момент.
- Боюсь, вы что-то… - Я закрываю глаза чтобы моргнуть.
Стены почему-то уже не желтые, а белые, и человека с железным глазом уже нет.
Интересно, а сколько фармацевту платят?
Если дружить со своим фармацевтом, то можно узнать рецепт изготовления ЛСД на дому.
Не люблю повторятся, но я дружу со своим фармацевтом.
Если семена «Morning glory» залить ста тридцатью миллилитрами эфира, просеять, посушить, два дня держать в древесном спирте, то оставшуюся желтую массу можно будет прировнять к чистейшему ЛСД. Если нет семян, можно использовать гавайскую древовидную розу. Но роза будет в два раза слабее.

В коридоре включен телевизор и идет какой-то глупый фильм в котором сношаются мертвецы.
Интересно, а после смерти член становится тверже?
У меня будет шанс узнать.

Брат и Эва меня часто навещают, ни то чтобы это приводило меня в восторг, но это лучше чем смотреть телевизор. В больнице меня посадили на морфин, это конечно не так здорово, но лучше чем посещение братца с его сумасшедшей подружкой.

Голова все время кружится и я все время голоден, человек с железным глазом говорит, что так и должно быть. Но я ему не верю, я что совсем уже идиот? Как я могу есть и чувствовать голод. Мне кажется что я сейчас сплю. Поэтому я и не чувствую еды. Все как-то не естественно.
Я все время только и думаю как бы мне проснутся, я уже себе всю жопу исщипал, но никак, результат равен нулю. Может быть нужны кардинальные меры?
Наверняка.
Как больно думать, когда ты не понимаешь, что ты чувствуешь. Как будто ешь гвозди со вкусом клубники.
Прострация, апатия, невроз. Человек с окуляром знает много непонятных слов. И когда подходит ко мне, начинает их перечислять, будто дразнит меня. Поганец.
Наверное, единственным способом узнать правду, является самоубийство. Ну а как еще я могу узнать сон это или нет? Либо я проснусь, либо нет. Вот тебе и ответ.
Но из больницы не так то уж и просто убежать. Все как в магазине, на твоей руке запаяна пластмассовая бирочка с магнитом, при переходе с этажа на этаж к охране начинают поступать сигналы о побеге. Конечно, все просто, надо ее просто снять и просто пройти через Джорджа – охранника. Но от меня прячут все металлические и острые предметы, кушаю я пластмассовой ложечкой, а зубами ее пожевать не получается.
Надо пройти на кухню.
Девять часов, свет уже потушили. А я иду и медленно попискиваю из-за неумолимого чувства голода. И как по зову, на мой писк откликнулся санитар выносящий утки из палаты, к которой я подходил.
Санитара звали Эрни, он не ожидал увидеть меня выходя из палаты отворачивая нос от умопомрачительной вони. Как только Эрни перестал щурится перед ним начал вырисовываться темный силуэт, мой силуэт, но от этого ему легче не стало. Перепугавшись, он вскрикнул и подбросил все находившееся у него в руках. Одна из уток стукнула меня по голове, а к ногам упал скальпель. Я понятия не имею, как он там оказался, но это совсем не важно.
Дерьмо, мы вместе с Эрни стоим по уши в дерьме. Что-то мне это напоминает.
Я схватил скальпель и бросился к двери. Джордж пристально на меня смотрит. Очень странный человек, кстати говоря.
- Я себя покалечу. – Говорю я и приставляю к венам скальпель.
- Кровь свернется, только шрамов зря наделаешь. – Говорит мне охранник Джордж.
- У меня белокровие, Эйнштейн! Уйди от двери!

Джордж, отошел от двери. И я на цыпочках протиснулся к лифту. Пол был мраморный и очень холодный – естественно обуви перед выходом я не одел, да мне ее никто и не возвращал.

На первом этаже я ожидал увидеть толпу охранников и докторов, но никого не было. Как будто все умерли. Я думал и вправду порезать вены, но белокровием к сожалению не страдаю, и мне придется искать более гуманный способ.

Уже на обязательно было держать скальпель рядом с рукой. Пока я шел, только и слышал эхо шарканья моих голых ступней по кафелю. Да, это трудно представить. Но если приложить усилия, то это намного легче чем убежать из больницы.

Беспрепятственно оказавшись на улице, я узрел картину моей кончины, все просто как …в общем, просто.
Машина, разгоняешься, врезаешься, умираешь.
Мне так хочется вмазаться, что скальпель трясется у меня в руке.
Мне так хочется есть, что не надолго я забываю о том, что мне нужно вмазаться.

Галлюцинации мне не новы. Но так неприятно слышать в голове плачь.
Доктор выходит из машины, а я падаю и начинаю симулировать припадок. Не закрыв дверцу машины, он бросается ко мне, чтобы подарить жизнь. А я втыкаю скальпель ему в горло трясущейся рукой, чтобы его жизнь отнять. Мне не нужна его жизнь, только машина. Просто так получилось.

Вот я еду по дороге, мимо меня проносятся, как это не банально, миллионы огней, и тысячи машин, так приятно давить на педаль до упора. Волосы развиваются в предвкушении развязки, зубы трясутся от холода, а веки перестают смыкаться.
Одна машина слева, другая справа. А на встречной полосе проще. Быстрее, если хотите.
Я просто поворачиваю руль влево. Сначала машинам удается уворачиваться, я слышу удаляющиеся крики, визг тормозов, но все так быстро, что огни размываются, будто на фотопленке.
До сих под я слышу плачь.
Машины тормозят передо мной, образовывая пробку. На спидометре130 километров, но больше мне из нее выжать ничего не удастся, теперь она меня выжмет.
Один удар. Одно разбитое лобовое стекло с торчащей головой наружу.




Одна жизнь.
Или лишь еще один сон.





Может быть, мне и было больно, но только когда я вновь распахнул глаза. Сердце билось как пропеллер. А живот урчал как паровоз.
- Да! Это был сон! – Радостно воскликнул я скидывая липкое одеяло. Но память медленно ко мне возвращалась и я узнал желтые шторы, закрывающие окна. Я узнал майку, пропитанную потом и кровью на моем теле.


И я узнал плачь доносящийся сверху.


- Брайан спустись ко мне на одну секундочку.

Плачь становится громче, и слышан легкий топот. Как будто зайчик идет на бойню.

- Я не хочу. – Плачет малыш.

- Конечно, нет. Но так много нам еще надо постричь…так много….


Гном
2006-04-04
30
5.00
6
ДОНОС (авторам КСРа)
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Скунс:
узнавал токо что на самолетном заводе вилок нет есть стружки металлические
можно выносить
Гном:
ну во-от. а как жы... авторам-то што? стрюшки какие-то пришлять
Гном:
а некто адрес не дал, сказал, что скажите мол, куда, и я за имя подъеду
Скунс:
а где ж он живет а то я скажу а его туды не пустять
Гном:
откуда я знаю?
Скунс:
дык в каком поезде он обитаете, а то скажу на 545 километре пересыльном с торожке слева где бабушка с козой за 50 метров пасется
Гном:
ща найду
Скунс:
ага смотри, по трассе курск воронеж
Гном:
а ты там теперь?
Скунс:
не выезжаю, или в послке грибановка-кантемировка-васо
Гном:
туды яво и шли
Скунс:
иж ты шедрая вилок пораздарила я одну отдам и все остальное жаба душит
Гном:
Я ТЕБЯ СПРАШИВАЛА!!!
Скунс:
ты меня нехуя не спрашивала про вилки 1 и все остальным на бумажке ксерокопию вилки вот так и сделаю всем разошлю ксерокопию вилки, скажу мол так и так вилок мало, пользуйтесь копией
Гном:
спрашивала-спрашивала. перечитай историю сообщений!!!
Скунс:
я ее грохнул, ладно ксерокопию вышлю всем так и быть уж
Гном:
рррррр
стружки давай! усем
Скунс:
что ррррр ксерокопию и все тут, а оригинал скажу что храниться у тебе и охраняют двою полулюдей, 2 великана и 2 страшных зверя. и тыку на карте поставлю, пусть они тогда под молотками и вынимают сами свою вилку
Гном:
нууууу скунсс, ну попадёшься ты мне.
я придумаю што-нибудь ужасное
Скунс:
да ыз тебя и так одни гадости лезут чего тоить только заныканый блин и лимон а???? че гаже может быть
ты токо смотри а то я тебе шерсть кошки своей вышлю носки вязать будеш в начале нитку скручивать
Гном:
блин ты заныкал - не надо ляля!!!
я его ещё и не проверяла, до сальтсы оставила
Скунс:
да у кого золото с ск5оровищами??? АА???
Гном:
вместе поищем
Скунс:
а укого там монстры с топорами что вы там охраняете как не вилку???
а вот тепе аргументы
Гном:
какие коровища, где мосты с топорами - што вы мне голову морочите, товарисч СкунсТМ
Скунс:
Ты мне тут не отлынивай, в какой части пешеры вилку сныкали???
Гном:
какие вилки? не знаю никаких вилок (залезая под кровать)
Скунс:
ага значит в подушке за монстром с сундуком с золотом где супер вертолет на мини машине с БМ ВС 65 -94
Гном:
ничегонезнаюничегонепомнюпьяныйбыл
Скунс:
ты мне тут не ой ой ты вилк куда дела вспоминай, пьяяный,
знаем знаем мы вас, впили чаю вилкой закусили собаки поиграли занвыкали
Гном:
чего вспоминать?
где собаки?
Скунс:
а то очистку пришлю они быстро разберуться что к чему в вашем холодильнике и почему там нет хомяка и где лежит вилка
Гном:
хомяк переселился в микроволновку потомушто вместе с очисткой от картошки. а ВИЛКУ ОН ВЗЯЛ, ТОЧНО!!!
Скунс:
наличие хомяка странно, за что вы его убили садивцы, как могли загубить невинного хомку
Гном:
это не я это. и не хомяк вовсе, там кот по имени скотина или скунс
хомяка запретили, сказали смешно очень
Скунс:
ага значит убили хомяка и спрятали вилку, я доберусь до вас уууууу
а как вы надругались над трупом бедной зверушки убивцы, маниака
кто посмел ввести запрет на хомяков, те у кого не холодильника
Гном:
ТАК ШТО С ВИЛКО-СТРУЖКАМИ?
ааааааааа?????
стружки-то хоть, хоть стружечки, хоть по одной бедным авторам - они так обрадовались
Скунс:
а теперь обломяться:))
Гном:
я им тебя сдам
с потрохами. И НЕ ЖАЛУЙСЯ ПОТОМ
Скунс:
так ты виновата
Гном:
НЕТ. я не виновата, я под кроватью лежала всё это время
у меня и свидетели есть!!!
Скунс:
дотянулся дотянулся:))
Гном:
ГДЕ?
Скунс:
ага вилку охраняла из-за укрытия а свидетели куплены блином
я кур кур кур кур кур кур кур кур кру ркурк рукурк крк курк коруркуорафоа оысрыор ыоргнстыфово ывлнсык фс ранкджнадыфр гар гкнрагр
Гном:
я эту вилку, можно сказать, грудью на амбразуру защищала в тяжких боях от скунса, но он её сгрыз, он таки до неё добрался и отобрал и сгрыз
НЕ ВИНОВАТАЯ ЯЯ.
Скунс:
виновата скунс между прочим ее отбивал
Гном:
неттттттттт, тряся решётку
это несправедливо!!!
отпуститяяяяя меняяяяяяяяяяяяяяяяяяяяя
(тихо уползает в щёлочку и мелко хихикая кусает скунса за хвост)
Скунс:
ага и нервоно погрызая краешки своих ухов
Гном:
СТРУЖКИ БУДУТ?
Скунс:
небудет тебе опилок
бибибибибибибибибибибибиибибибибибибибибибибибибибибиб
биб
иб
иб
иб


вот, задокументированный диалог, штобы победители не нервничали в ожидании, невзирая на весенние обосрения
paranoid
2006-08-04
15
5.00
3
Танатология (окончание)
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Завтра наступило очень быстро. Разбуженный будильником, я в полусне оделся, выпил две чашки кофе, и вышел немного постоять на улице. Газет ещё не было, но разносчик должен был вот-вот появиться. Утро было необычайно свежим и солнечным – большая редкость осенью. Большинство людей ещё спало, только несколько чернорабочих топтались возле кучи с углём у соседнего дома. Я дождался первого холодного порыва ветра, продравшего до костей, и скрылся в подвальной лаборатории. Здесь я провёл весь день. Я не был фанатиком своей работы и мне не доставляло такого большого удовольствия сидеть в этом подвале в такой день, но если Тюр попросил, то я старался сделать всё на совесть. Работа была не сложная, но кропотливая и нудная и состояла в методичном подсоединении великого множества, тьмы проводов к тонким медицинским иглам, проверки контакта их с иглами и подсоединения к ним же накопителей электрической энергии. Затем всё это мне пришлось увязывать в аккуратные пучки и подсоединять в измерительным устройствам. Испытывать всё то, что получилось, не задумывалось, так как моя «машина» была вещью хрупкой, и каждое лишнее включение могло стать последним. Вечером, раздражённый, но довольный тем, что основная работа сделана, я выбрался из подвала. Поднимаясь по лестнице задумался о том, что поэтому в этом доме и мало кто знает друг друга (разве что сам Тюр – он всё же аккуратно записывал всех, кто бывал в доме и, как я уже упоминал, брал с каждого расписку), так как все сидят по своим подвалам и делают дело, встречаясь лицом к лицу только во время проведения основных испытаний.
На ужин я всё же успел. Беседа с неглупыми людьми и несколько стаканов вина сняли раздражение, но после я предпочёл всё же пойти спать, отказавшись от вечерних разговоров с Келлером. Он закрылся в кабинете и, как я думаю, принимал морфий.
Утром я проспал то время, на которое рассчитывал, но особо не расстроился. Зайдя к Тюру, убедился, что его нет, вследствие чего у меня было пару свободных часов. Пройдя через большую гостиную, я заметил крем глаза двух человек, склонившихся над большим листом бумаги, лежащем на столе, с карандашами в руках. Напрягши память, вспомнил, что тот, что постарше и пониже, блиставший потной лысиной, был, кажется, анатомом. Второй – мой помощник. Именно он воплощал в жизнь идею моей «Адской машины». Глянув через плечо на стол и поморщившись от сложной схемы, почти полностью замазанной карандашными линиями поверху, я вышел на улицу.
День, как и предыдущий, был хорош собой. Наступало «бабье лето». В подвале меня ждала работа ещё примерно на часа два по длительности, поэтому я совсем не торопился. Присев прямо в ночном халате на чистую ступеньку крыльца, я с нескрываемым удовольствием подставил своё лицо солнцу и стал дышать утром. Пахло зеленью сада, пылью дороги и немного фабрикой, находившейся в полумиле от нашего дому. В доме через дорогу щёлкали садовые ножницы и от этого травой пахло особенно сильно. Посидев так немного, я сходил за газетой в дом и снова вышел на улицу. Затем оставил газету на крыльце и пошёл в дом за чашкой чая и булкой – когда мы были студентами, мы почти никогда не завтракали за столом. Сейчас мне захотелось повторить прошлое.
Тюр появился ещё через пол часа после того, как я позавтракал и собрался уже уходить. Он спокойно шёл вдоль дороги, постукивая тростью по пыли и приподнимая цилиндр, встречаясь взглядами с соседями, прибирающимися в саду. Те отвечали ему улыбками и кивком головы, но едва оставались за его спиной, как тут же становились серьёзными и долго провожали его недобрым взглядом. Это всё я наблюдал, а Тюр безмятежно и невозмутимо приближался.
- Добрый день, друг мой, - произнёс он мне, и я уловил, что настроение у него отличное. -Как твоя работа с Адской машиной?
- Понемногу движется. – ответил я безразлично.
- Надеюсь, ты закончишь её в ближайшее время? Я только что ходил по адресу, данному нам нашим любезным доктором. Замечательные и красивые места, старый викторианский дом на несколько квартир… Всё красиво и чинно. В самом доме внизу мясная лавка, в которой наш пациент покупает почти каждый день мясо и иногда чай. Это почти единственная причина, заставляющая его покинуть дом.
- Надо думать, это вам сказал сам хозяин лавки?
- Да, я сказал, что из психиатрической клиники, где тот лечился, и приставлен наблюдать за бывшим пациентом. Торговец оказался замечательным евреем, который всё рассказал и пообещал тоже присматривать за ним, к тому же обещал хранить мой приход в секрете. Так что – готовьтесь. Завтра я пойду на охоту. Где-то часов в одиннадцать, перед обедом, он покупает себе кусочек вырезки, видимо, готовит бифштекс и вкусно обедает. И вот за этот-то промежуток времени я хочу попробовать с ним поговорить.
- Ума не приложу, что ему говорить, - сморщился я.
- Я тоже не знаю, но надеюсь, что твоя машина понадобится в самое ближайшее время.
И Тюр в том же превосходном настроении поднялся в дом, аккуратно переступив чашку с чаем, стоявшую на ступеньке крыльца.
Завтрашний день выдался противоположностью предыдущему. Я встал около девяти часов, но было ещё совсем темно из-за дождевых туч, хотя дождя не было. Была та погода, когда чёрные облака совсем низко, все цвета становятся непривычными и приобретают необычные оттенки. В комнате всё казалось серым и уютным, а вот на улице, казалось, совсем неуютно и точно совсем не хотелось куда-либо выходить из дома. Келлера не было в его комнате – когда я постучался, никто не отозвался – не было его и в кабинете, где он чаще всего встречал дни. «Видимо ушёл на охоту», - подумал я.
Я спустился в подвал и работал там как раз до одиннадцати часов, с большего решив все крупные проблемы с машиной. Мне помогал один из анатомов и постоянно твердил, что подобный эксперимент, если состоится, поменяет и перевернёт полностью сознание общества, «покончит, наконец, с религиями и предъявит миру факты». Я спросил, не коммунист ли он, и он замолчал.
Машина, представлявшая из себя удобное большое кресло с приопущенной спинкой, опутанное жгутами проводов, на одном конце погружавшимися в металлические ёмкости, а на другом распушившимися десятками медицинских игл. В свете пыльного подвального окошка оно устрашающе-стерильно и холодно ждало своей жертвы, и я невольно почувствовал к нему страх и уважение. Ещё немного полюбовавшись, мы поднялись наверх.
За время работы начался дождь, стучавший в окна под редкими порывами ветра. Он был не проливным и грозил затянуться на весь день, а то и на следующий. Я сделал свою работу и стал бродить по дому, замечая, что все остальные тоже уже готовы, и теперь либо просто в очередной раз просматривают свои записи, либо просто сидят или бродят по дому, как и я. И именно в этот момент у меня и зародилось ощущение того, что всё готово, и что вот-вот произойдёт то, что действительно приоткроет науке глаза на смерть. Всё зависело от Тюра и его пациента.
Но с Тюром всё было хорошо. Он вернулся домой сдержанным, но в глазах его горел огонь. «Всёотлично, готовьте оборудование», - сказал он и не стал углубляться в объяснения. Теперь в нём появились странные и строгие нотки. Он уже не был таким безрассудным и эксцентричным чудаком, но стал учёным. Тюр тут же сбросил с себя парадную тройку и облачился в халат. Он несколько часов разговаривал в кабинете с остальными обитателями дома по поводу будущего эксперимента, что-то сам писал, писали что-то все остальные на листках бумаги. Но всё было готово, это было лишь повторение. Вечером, уже часов в десять, мы снова с ним встретились в его кабинете. Весь дом не спал – я специально выходил на улицу и смотрел в окна: везде горел свет – все волновались, и Келлер тоже был неспокоен.
- Я потрясён, Тюр, - говорил я. – Как вам это удалось?
- Я, как и советовал доктор, упирал на его исключительность. Знаешь, я даже подумал, что он и не стал бы, может, продолжать начатое дело, но теперь уже у него нет выбора. Его, кстати, зовут Ян. Я представил всё в несколько мистическом свете – он склонен к мистификациям, долго рассказывал и показывал ему книги о смерти. Рассказал ему о Египте и пирамидах, ацтеках, норманнах с их Валгаллой, рассказал о Восточных ортодоксах и их представлениях… Это было убедительно, - Келлер говорил это без оттенка иронии или самодовольства, потому что сам посвятил всего себя изучению этого, и сам во всё это верил. – В общем, Ян – трезвый и спокойный человек. Если всё будет так, как мы задумали, то эксперимент удастся. Я пригласил его завтра на обед. Будет он, я и ты. Я думаю, ты найдёшь, что говорить.
Я кивнул головой.
- Теперь же прости, мне нужно поработать. Ты тоже сделай так, чтобы не пришлось волноваться потом.
И на моей памяти это был первый раз, когда Тюр закрывал за мной дверь с таким мрачным и в то же время уверенным видом. Мы играли с загадкой, с которой нужно было бы быть осторожнее и относились к ней так, как не нужно было бы относиться.
Ян, фамилии которого мы не знали, пришёл в два часа. Все остальные доктора находились в подвали и осваивались. Я был с ними, пока Тюр меня не окликнул, и я поднялся наверх.
Пациент в самом деле был очень высок, очень худощав и слаб. Он был бледным с рыжими волосами – видимо ирландец – но не терялся и чувствовал себя довольно вольно. Я думал о том, что между нами сразу должно было установиться доверительно отношение, чтобы в дальнейшем не было конфликтов. Мы пожали друг другу руки, я что-то пошутил насчёт своего белого фартука, в котором вышел, и мы пошли в кабинет.
Разговор во время обеда был непринуждённым, мы говорили обо всём, но старались не касаться насущным тем, привязанных к реальному миру. Тюр опять немного рассказал о разным мифах, касающихся смерти, после чего дал мне слово, и я рассказал о сути эксперимента.
- Эксперимент достаточно болезненный, но терпимый. Вся неприятность будет в том, что вам в основные мышцы тела вонзят большое количество медицинских игл, соединённых проводами с электрическими приборами. Суть в том, что любое сокращение мышц человека происходит по сигналу, идущего от мозга. Сигнал этот – не что иное, как электрический разряд. Он очень-очень мал, поэтому я использовал технологию переполненного стакана. Если взять пол стакана воды и капнуть туда каплю, то нельзя определить по изменению уровня, что это произошло. Но если взять переполненный стакан, такой, что из-за капли вода плеснёт через края, то это событие легко будет заметить. Я использовал такой же метод, только с электричеством. Даже в состоянии полной недвижимости, вызванной той или иной причиной, эти сигналы будут поступать к мышцам, где будут улавливаться моими приборами и сигнализировать нам о движении. Мозг ещё живёт некоторое время после смерти и, следовательно, посылает сигналы. Вы же можете передавать нам сообщения, выводя, например, рукой буквы. Мы запишем, что значит та или иная комбинация сигналов, и сможем получать ваше сообщение.
Я говорил в наиболее простом для восприятия варианте, чтобы всем было понятно, но в самом конце объяснения встала проблема, как закончить. Я сам вдруг осознал, что последним должно быть что-то, вроде: «Так мы получаем всю информацию, а вы умираете».
Так мы проговорили ещё пару часов, когда я с неприязнью заметил, что Тюр начинает выказывать нетерпение. Такого с ним ещё не случалось и, решив, что нужно спасать ситуацию, пока это нетерпение приступить к эксперименту не стало заметно даже для незнакомого человека, я предложил прийти завтра утром, чтобы начать составлять шифровальные таблицы. Келлер не удержался и сказал, что Ян мог бы остаться ночевать здесь, если бы захотел, но тот отказался.
Он явился на следующий день рано утром, но мы уже не спали. Сомневаюсь, что этой ночью вообще кто-то спал. Долго не мучаясь, мы приступили к составлению таблиц. Я заливал электролит в батареи, пока анатомы аккуратно вводили глубоко в мышцы Яна иглы. К концу процедуры, когда в его правой руке торчало около полутора сотен иголок, всё кресло было залито кровью, но он держался молодцом. Ему несколько раз подносили камфару, чтобы он не потерял сознание, смазывали ей виски и дали немного выпить вина. Затем я стал настраивать аппарат. Ян выводил рукой, не двигая ею, а только напрягая определённые группы мышц, большие буквы нашего алфавита, а мы записывали, какие именно лампы загораются на табло при том или ином движении. Затем мы всё перепроверили, и экзекуция была закончена. Машина срабатывала практически всегда и почти всегда точно, что можно было считать большим успехом.
После того, как все иглы достали, Яна пришлось вести вверх под руки. Мы работали около четырёх часов и теперь было самое время обедать. За столом царило молчание, и только после изрядной доли вина завертелись кое-какие разговоры. Но в воздухе теперь явно витало чувство запретности и порочности того, что мы здесь делали. Его поддерживали и бледность Яна с замотанной по плечо бинтами рукой, и окровавленное кожаное кресло, которое остался оттирать один из врачей, и лихорадочное возбуждение Тюра, который убил бы пациента прямо сегодня, если бы был один. Он меня пугал всё больше с каждым днём приближения главного эксперимента. Мне казалось, что я остался единственным здраво- и трезвомыслящим существом в этом доме, так как все приобрели какой-то дикий вид и нездоровый блеск в глазах. Я был сильно удивлён, когда вечером, после ухода пациента, физик, помогавший мне сливать электролит из батарей, сказал, что мне лучше отдохнуть, так как у меня «безумный и больной взгляд». Наутро ушёл один из анатомов, не сказав ни слова, но больше не возвращаясь. Я опять не смог заснуть и это была вторая бессонная ночь. Тюр тоже не спал – у него покраснели белки глаз. На два дня был назначен перерыв, чтобы немного зажила рана нашего подопытного, да и мы немного пришли в себя, потому что ситуация стала напоминать наши студенческие пьянки, когда пьёшь до изнеможения не потому, что мало или хочется, а потому, что толкает какая-то сила. Мы хотели продолжать работу без остановок. Внутри всё горело огнём – то ли это передалось мне от остальных, то я, наконец, стал осознавать, на пороге чего мы стоим. Моя машина работала, а это означало большую часть успеха. Когда я думал о том, что разгадаю загадку смерти через пару дней, у меня спирало дыхание. Я заметил, при имени Яна у всех в глазах загорался огонь и жажда убить его. Убить, и посмотреть, что будет. К вечеру ушёл врач.
Наутро все заметили, что закончилась еда. Весь вчерашний день мы думали о предстоящем и совершенно забыли о насущном. Я вышел в лавку и едва смог удержаться, чтобы не проделать путь бегом: казалось, что все только и ждали, пока я выйду, а потом начали эксперимент без меня. Ощущение было таким сильным, что, возвращаясь назад, я всё же пробежал несколько кварталов, пока усталость не вернула мне разум. И всё же, войдя вовнутрь, я вздохнул с облегчением.
Прошёл этот день, начался следующий. Я поспал ночью, и лихорадка сменилась апатией. Казалось, что я просто выдохся, просто не хватает больше сил чувствовать то, что чувствовал всё это время. Спокойнее стали все остальные, но не Тюр. Он всё так же появлялся только в белом халате и постоянно спрашивал, готовы ли мы. Вечером я выбрался в сад немного подышать воздухом и поесть яблок. Они были ещё маленькими и не совсем спелыми, но мне отчего-то очень хотелось зелени. Пока я пытался сбить пару лопатой, стоявшей здесь в саду уже не один месяц и заржавленной, неслышно подошёл Келлер. Он стоял за спиной и смотрел за моими ухищрениями, но когда у меня получилось сбить яблоко, быстро его схватил и стал вытирать о рукав халата.
- Я не видел, как ты подошёл, - вздрогнув, сказал я.
- Я недавно.
Я стал сбивать себе другое, а Тюр стал громко есть.
- Ты думаешь он придёт завтра утром? – спросил он.
- Придёт, куда он денется, - впрочем, не очень уверенно ответил я. В этом доме теперь думали только об одном, чтобы говорить о ком-то ещё.
- Ушёл ещё один врач, - сказал Тюр равнодушно. – Остался ещё один. Если уйдёт и он, то придётся яд вводить мне.
Я молчал. Иногда мне становилось жутко от этих разговоров. Одно дело собирать абстрактную машину, а другое – убивать на ней человека.
- Я просто сейчас думаю, что происходит в его доме, - у меня наконец получилось сбить ещё одно яблоко, и я слушал теперь тоже жуя. – Ведь для него это необычный вечер. Последний. Он также пьёт чай с молоком? Или молится? Может, он в ванной, а может, решил почитать? Он будет спать, или не будет?
Я всё так же молчал.
- Надо было оставить его здесь и понаблюдать за ним… Я бы на его месте не пришёл завтра.
Мы не стали испытывать удачу и следующим утром Тюр сам нанял экипаж и направился к Яну. Я опять представил, как Келлер будет стучать в дверь и исполнит роль смерти. Он вернулся на удивление скоро: как позже выяснилось, Ян шёл пешком и был уже на пол дороги к нашему дому. Я стоял на крыльце в своей обычной одежде, когда они появились из-за угла – экипаж было решено отпустить за несколько кварталов, чтобы не привлекать внимания. День снова был пасмурный и шёл мелкий дождь. Погода вообще была грустной и мне подумалось, что в такие дни должно быть легче умирать, чем в солнечные. Я представил, что я на месте Яна и почувствовал, как по коже пошли мурашки. Было свежо и я ощутил, насколько я привязан к этой дождливой свежести и сырости, насколько хорошо, что мне ещё придётся вот так стоять на крыльце и вдыхать холодный воздух.
Ян был бледен и одет в ту же одежду, что и в прошлый раз, однако сильно помятую. У меня появилось подозрение, что он за эти дни её так и не снял ни разу. Издалека было видно, что Тюр о чём-то говорит, но я даже не мог представить, о чём можно было говорить. Почувствовав, что не смогу смотреть в глаза идущему на смерть, тем более приветствовать его словами: «Добрый день», - я быстро скрылся.
То, что происходило дальше, происходило как под действием алкоголя. Я опять заметил, что Тюр выглядит слишком нездорово, но в то же время ощущал, что именно на нём всё держится; не будь его, эксперимент мгновенно бы прекратился. Но он стал снова строг и силён, он приказывал, а мы исполняли поручение. Келлер стал обращаться ко мне на «вы» и спросил, всё ли нормально, сказав затем, что я очень бледен. Я ничего не ответил, а он холодно приказал надеть халат и идти готовить кресло. Вдевая руки в рукава стерильного халата, я слышал, как врач говорил Тюру: «Ян что-то принял»…
В подвале были завешены окна и включен яркий свет. Все лампы дешифровальной машины горели и возле неё с листиками бумаги в руках крутились техники, но они должны были вот-вот уйти и толком не знали, в чём заключается эксперимент. У окна стоял санитар и что-то набирал в шприц. Я знал, что там цианид. Пахло камфарой и спиртом. Помню, что меня стало подташнивать, когда в подвал, покачиваясь, вошёл Ян. Он тоже выглядел очень страшно, чётче обрисовались круги под глазами, обострились скулы. Я опёрся о стену и стал быстро и резко дышать, но Тюр, заметив это, приказал мне идти заливать электролит, да поскорее. Помню, как мельком увидел распухшую почерневшую руку Яна после снятия бинтов, но он тихо промычал, что всё в порядке. Техники вышли. Бачок с дистиллированной водой стучал о края батарей, вода проливалась и я слышал, как иглы звенят друг о дружку. Я слышал, как заскрипела кожа кресла под весом тела Яна. Ещё сильнее запахло спиртом – врач для порядка протирал ваткой руку.
Келлер закрыл на задвижку дверь подвала и приказал техникам, оставшимся в доме, не беспокоить, пока мы сами не выйдем. Пока иглы снова вводили в мышцы, Ян склонил голову на бок и закрыл глаза, а затем я увидел, как врач незаметно воткнул шприц и ввёл его содержимое в вену. У Яна осталось не больше десяти минут.
Я сел за пульт с лампами и поставил перо в чернильницу. Перед глазами всё немного плыло и качалось, писать я мог. Рядом присел психиатр, чтобы определить момент, когда сообщения можно будет считать неадекватными. Я с облегчением заметил, что этот врач тоже выглядит не лучше меня.
Ян заворочался на кресле и замигало табло – ему давали выпить противорвотные отвары.
Следующие минуты ко мне подбегал врач и на ухо диктовал время и процессы, происходящие в теле Яна. Я много исписал и на словах: «Сбои сердечного ритма и ослабление сокращений сердечной мышцы» потянулся за стаканом с вином, который поставили здесь специально по поводу. Сразу за мной это же сделал и психиатр, всё это время молчавший. Я глянул через плечо на Тюра – он стоял, склонившись над пациентом и заглядывал ему под полузакрытые веки.
В этот момент изредка помигивающие лампочки составили первое сообщение: «Плохо».
«Он больше не может говорить и реагировать на свет, - громко сказал мне Тюр. - Теперь смотрите за лампами». Пульт тем временем снова замигал, но это были просто помехи.
«Холод», - опять пришло спустя пол минуты.
«Он не может больше чувствовать ничего телом, - сказал врач. – Это уже чисто психические ощущения».
«…яжело дышать».
«Дыхание остановилось две минуты назад».
«Тесно. Дышать. …ру…т…»
Что он хотел сказать последним сообщением, я так и не понял. Прошла минута.
«Он уже умер. Уже бесповоротно. Сомневаюсь, что мы ещё что-то услышим.»
Некоторое время казалось, что так оно и есть. Около трёх минут всё было спокойно и тихо. Мне стало не по себе от осознания того, что нахожусь в комнате с человеком, которого мы убили. Я снова глянул на Тюра, но тот резко сказал: «Следи за табло»!
Тишина и недвижимость. Прерывистые дыхания и глоток вина.
«Темно. …трашно. Бою… Хочу жит…»
«Сигнализирует!» – воскликнул я. Но то, что он передал почти повергло меня в шок. Я не знал, как реагировать. Даже Келлер как-то сгорбился после этих слов.
«Пу…то».
Я говорил громко всё, что принимал, и голос мой дрожал. «Он может сейчас запаниковать, - тихо сказал психиатр. – Жаль, что мы ничего не можем ему передать».
«Темно. Дышать. – снова стали поступать сообщения. – Пу…то. Всё чу..вую. Вижу.» Он намеренно сокращал слова. «…трашно. Я в большом.»
«Ассоциации, очевидно, вызванные онемением тела».
«…трашно.»
«Он почти в панике».
«Ввести успокаивающее?»
«Нет. Тело полностью мертво.»
И вдруг пульт стал быстро мигать. Стало идти очень много помех и стали быстро проскакивать слова. Было похоже на то, что очень взволнованный и напуганный человек пытается быстро писать.
«Движение к мне… »
«Что –то приближается?»
Тело покрылось гусиной кожей и я стал коситься на тело. Врачи сделали непроизвольно несколько шагов от него. Психиатр, сидящий рядом, встал и стал оглядываться кругом.
«Близко. Большое. Темно. Близко. Хру…т. Очень …трашно».
У него не получалось передавать букву «с».
«Бог. Близко.»
«Мне кажется, что дальнейшие послания будут неадекватными.»
«Пиши!» – громкий окрик Тюра.
«Чув..вую бог. Большой. Близко мне. …трашно. Тёмный. …Хру..т.»
Потом пошло беспорядочное сигнализирование, которое я записывал в виде буквы «i», либо прописной «l». Позднее мы разобрались, что он не передавал сообщение, а делал взмахи руками. Словно бил что-то сверху вниз.
«Паук. Жрат…»
Затем снова беспорядок, теперь уже не имеющий ничего общего с буквами, и тишина.
Мы ещё сидели с пол часа не шевелясь. Потом ещё пол часа. Потом стали понемногу вставать и прохаживаться. Но в последующие три часа не поступило ни одного сигнала и стали говорить о том, что можно прерывать эксперимент.
Помню, что много пили – я был очень пьян. Много молчали. По очереди читали сообщения. Подъехала вечером похоронная карета, забрала тело Яна. Мы прибрали всё внизу – никто не хотел теперь туда спускаться в одиночестве.
Я аккуратно переписал всё в книгу Тюра, он надиктовал своих мыслей по этому поводу и мы немного ещё посидели, говоря об отстранённых вещах. Уходя, я сказал: «Мне немного страшно.» «А я думаю о том, - задумчиво произнёс Келлер, - что пауки-то покрыты волосами.» Была ночь, и я не хотел развивать тему, и без того на душе было гадко. Я закурил и пошёл, шатаясь от выпитого, наверх. Несмотря ни на что, хотелось спать. Дом казался мерзким и ледяным, словно морг.
Самое страшное для нас произошло наутро. Тюр Келлер был мёртв. Я обнаружил его в кабинете, он умер от передозировки морфия.
Как и предполагалось, даже врачи-материалисты связали воедино цепочку событий, и дом наш как исследовательская лаборатория развалился. Все покинули его, однако на похороны пришло много народа, даже доктор Андерсон. Он подходил ко мне и спрашивал об эксперименте, но я отмолчался – это меня уже измучило. После я собрал свои вещи и переехал, снова занявшись физическими опытами. Своё кресло я разобрал как можно полнее, записи забрал с собой – никто на них не претендовал, однако те врачи, что проводили опыт, пожелали кое –что переписать, и я не стал препятствовать. Они имели полное право. Никогда я больше не имел дела с медициной и, как и все нормальные люди, стал бояться пауков.
Красный Медведь
2006-08-29
10
5.00
2
ТЕМНОТА СТРАСТЬ1
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  ПРОСЫПАЮСЬ ПО УТРУ
ВИЖУ ЧЕРНУЮ ДЫРУ
ПРОСЫПАЮСЬ Я В ОБЕД
ВИЖУ АЛЫЙ ТУАЛЕТ
ЕСЛИ ВЕЧЕРОМ ПРОСНУСЬ
ВИЖУ СЕРЕНЬКУЮ ГНУСЬ
ЛУЧШЕ И НЕ ПРОСЫПАТЬСЯ
ПРОСЫПАТЬ ДВИЖЕНЬЯ ВСПЯТСЯ
ПРОСЫПАЮСЬ ВИЖУ ВДРУГ ПО СТЕНЕ РАЗМАЗАН ДРУГ
ИЛИ ЭТО МОЙ СОСЕД
ВИЖУ КОШКУ, СТОЛ ИПЛЕД
ОТ ТАКОЙ ЛИХОЙ НАПАСТИ В ГОЛОВУ ПРИХОДЯТ СТРАСТИ.

СТРАСТЬ 1

СТОИТ НА УЛИЦЕ СКОРАЯ ПОМОМОЩЬ И КАПИТАН МИЛИЦЫИ
С ПОЛОСАТОЙ ПАЛКОЙ. И КАК ОБЫЧНО ОСТАНАВЛИВАЕТ ВСЕХ ПОДРЯД И КАК ОБЫЧНО ЗАСТАВЛЯЕТ ДЫШАТЬ ВСЕХ В ТРУБКУ
И ПО ОБЫКНОВЕНИЮ КУРИТ СИГАРЕТУ ЯВА ЛЕГКАЯ И ОБЩИМИ УСИЛИЯМИ С ОБЫКНОВЕННЫМИ ДОКТОРАМИ ЛОВИТ НАС АЛКАШЕЙ
ИЛИ ГРАЖДАН
И МЫ ОБЫКНОВЕННО ДАЕМ ЕМУ ДЕНЕГ И УЕЗЖАЕМ ДЫША ПЕРЕГАРОМ В ЛОБОВОЕ СТЕКЛО.
ОБЫЧНО ПОХМЕЛЬЕ БЫВАЕТ В ПОНЕДЕЛНИК А Я В ПОНЕДЕЛЬНИК ЕДУ НА РАБОТУ И ОБЫЧНО ЛОВЛЮ ТАЧКУ
И ВОТ Я ЛОВЛЮ ТАЧКУ И ЕДУ НА РАБОТУ
А ЗА РУЛЕМ СИДИТ ШОФЕР. А У ШОФЕРА ИНОМАРКА А У МЕНЯ БАДУН ОБЫЧНО ПО ПОНЕДЕЛЬНИКАМ.
И МЕНТ ПО ОБЫКНОВЕНИЮ МАШЕТ ПАЛКОЙ
И ШОФЕР ВЫХОДИТ ИДЫШИТ В ТРУБКУ
И Я ВЫХОЖУ И ТОЖЕ ДЫШУ В ТРУБКУ
И МЕНТ ТОЖЕ ДЫЩИТ ВТРУБКУ
И ВРАЧИ ТОЖЕ ДЫШАТ В ТРУБКУ
И Я ПОДНИМАЮ ГЛАЗА
И Я СМОТРЮ В ИХ ЛИЦА
И Я НЕ ВИЖУ ИХ
А ОНИ СМЕЮТСЯ
ОНИ КЛАДУТ МНЕ РУКИ НА ПЛЕЧИ
И УВОДЯТ МЕНЯ ДАЛЕКО.
po3oBbIu_cJIOHuk
2006-09-10
10
5.00
2
Просто размышления о расказе "ВОЛК"
обсуждение произведения
редактировать произведение (только для автора)
  Прикольно. Мне понравилосью Как всегда никакой крови, Хиросима в мозгах. Понравилась так же описательность и детализация. Напряжение сюжета, как мне кажется , немного недостаточно для выбраного сюжета.
Теперь о том что могло бы быть подругому ( не факт, что лучше )
...достижение наибольшей персонализации читателя с безымянным персонажем повествования может быть достигнуто путём написания/переработки текста в виде повествования "от первого лица". Это позволяет ввести элемент описания: ссадин и содраных лоскутов кожи. сорваных ногтей, также Джон Доул, дипломированый фдвокат, имеющий контору на перекрестке 3тей улици и Манхэтн авеню, то к чему он стремился с раннего возгаста. -Да, они всегда меня за это нелюбили! Я умел РАССТАВИТЬ ПРОИРЕТЕТЫ. Мне 34 года. У меня есть любимая жеа и очаровательная дочка, я ежедневно просыпаюсь в половине восьмого, завтракаю, еду в оффис, работаю , еду домой. Иногда встречаюсь с друзьями." "... Отткуда кровь? Вдруг в дверь начали бешено колотить. Я повернулся в сторону звуков и луч яркого зимнего солнца ослепил меня на кокую то долю секунды. В голове боролись между собой две, а может быть и нет, не две, а бесконечное множествора зличных комбинаций смеси сознания волка, человека разумного. первобытного дикаря, борющегося с двумя предыдущимися за право господствовать в ЭТОМ организме. Я пригнулся к полу и накрыл голову лапами, на манер моих дальневосточных сородичей в тот момент, когда дверь с грохотом влетела вовнутрь, подняв клубы пыли. В нашей стае не очень любят эти новомодные писки. однако, с последним новшеством - выставлять вместо передних лап при прыжке задние - вожаки не решились боротся, понимая КАКИЕ полетические последствия могли последствовать в след за запретом на использование "опорных техник", как назвали их остромодные щенки, вошли какие-то люди и РРРРРРРРРРРР - я прорычал, как рычал всегда, кагда видел перед сабой каво-то, кто мне угрожал ...
-что это с ним? - спросил один из вошедших - Почему он так странно себя ведёт
И на самом деле, из за алтаря на них смотрела пара озлобленых глаз, окрававленная рука сжымает болтинок. а вторая прикрывает голову, как при землетресении. Так же ЭТОТ МУЖЧИНА начанал рычать, если кто то пытался подойти к нему. -Ну вот, а ты говорил, что его тут нет, - сказал один из них.
-
- Удивительно, как это он протопал почти 25 миль по такому холоду! - ответил второй.
- Не знаю... Ладно, дай ему 5мг трифтазина. Пусть успокоится
Кагда же до него попытались дотронутся, он патался укусить моего коллегу и озлобленно бросался на него с башмаком"

страница:
1 >>
перейти на страницу: из 142
Дизайн и программирование - aparus studio. Идея - negros.  


TopList EZHEdnevki